[indent]тонкое, полное надежды и бесконечного, накопленного за все года желание, такое сладкое от неуверенности и горькое от страха. мир Джисона из чётких установок рухнул в одно мгновение. мысли, обычно такие ясные, спутались в клубок. с одной стороны, он был сам от себя в полном, абсолютном «ахереть, вообще чо я сейчас с этим парнем делаю». но с другой, сквозь этот вакуум, прорвалось мимолетное, ослепительное понимание. вот. вот оно. то самое, что ему нужно было за это время, нереализованное — судьбоносное. тот неопровержимый «резонанс», о котором он говорил абстрактно, даже не подозревая, что найдёт его в своей квартире, наедине с этим обаятельным, бродячим котом, прекрасным до безобразия. нашёл его. нашёл свою потерянную душу. и не отпустит теперь никогда.

[indent]понимание бьёт, как молния, и внутри вспыхивает пожар. щёки Хана непрестанно заливает густая багровая краска, а по телу прокатывается волна стыда, возбуждения и тотального осознания. это он. он тот самый. и это принятие подобно щелчку выключателя. барьер рухнул. и ему так хорошо. так хорошо. но не до конца.

[indent]нет, все еще чего-то не хватало.

[indent]оглушительной близости. больше чувств. больше эмоций. больше него. больше Минхо. внутри всё клокочет от томления «не хватает». близости... чувств... эмоций... прикосновений... сливаться с ним в поцелуях, быстрых, коротких, жадных. чувствовать его везде, каждой клеткой. пожирает изнутри ненасытность до него.

[indent]тело Хо выгибается и Джисон наращивает своим ртом темп, наслаждаясь музыкальным сопровождением парня, что сейчас под ним. доносящиеся стоны еще сильнее возбуждают Хана, он продолжает работает глубоко и алчно. словно утоляя жажду. и пусть в силу своей робости избегает зрительного контакта и не видит, как дрожат ресницы Минхо, как твердеют его соски и напрягается все тело, руками Джи сжимает бедра парня, не давая вырваться, прижимая ближе к себе. Сон выступает его якорем, не отпускающий, держащий на плаву. Хан водит языком по головке горячо, влажно, безжалостно, раздразнивает, чтобы внезапно резко вобрать плоть на всю длину, касаясь низа живота Хо кончиком носа. неожиданно для него Минхо хрипит, его тело дрожит и в следующую секунду обмякает на простынях, заполняя рот Хана накрывающей, ослепляющей кульминацией. для Джисона его личный мир будто взрывается, теряя связь с реальностью, внизу всё сжимается в тугой, болезненно-сладкий узел. чувство, острое и всепоглощающее, бьёт прямо из уха в пах, волной раскаленного удовольствия, от которого темнеет в глазах. по коже бегут мурашки, внутри всё вертится словно на карусели. сладкий, громкий, совершенно не сдержанный и неузнаваемый собственный стон оглушает следом и его, эхом оплетая спальню. ему нестерпимо сложно было терпеть и сдерживать собственные эмоции.

[indent]— слишком вкусный, — Хан тянется навстречу к Минхо, получая в награду жаркий, волнующий поцелуй, прижимаясь своим обнажённым телом к его. от слов парня Сон почему-то растягивает свои губы в томной улыбке. неотразимый? да. но только не Хан, а тот, кто сейчас лежит сейчас рядом с ним, скованный наручниками и его объятиями.

[indent]Джи всегда стеснялся своего тела и прятал его даже когда стал качаться и усиленно заниматься спортом. он всегда был робким и никогда не считал, что сможет кого-то возбудить собой. от комплиментов парня становится жарко. Хан ничего не отвечает, он как трепетная лань лишь смущённо заглядывает в потрясающие глаза Хо и плывёт к нему за очередным поцелуем. сначала нежно и трепетно, обводя кончиком языка контур, увлажняя, но потом медленно, с толикой издевательства углубляя его. Минхо даже не догадывается насколько он великолепен. Джисон переводит их плавный танец уст в более страстный и пошлый, дьявольски развратный.

[indent]— слишком красивый, — хакер осторожно отстраняется, оставляя на шее парня красную метку. Минхо обхватывает в замок ладоней Джисоновскую плоть, и Хан в нетерпении порывисто выдыхает, хватая ртом воздух, напрягаясь в балансирующую на грани струну. от необычных ощущений из-за соприкосновения с металлом наручников хакер едва сдерживается. — слишком сексуальный, — нестерпимо рычит Хан, окидывая сокрушительно волнующее тело Хо взглядом полным похоти и обожания, блуждая по его коже обжигающими ладонями. шквал самозабвения захлёстывает с головой, он словно ныряет в пучину возбуждения. Сон начинает беспрерывно и отчаянно покрывать все открытые участки кожи парня, до которых может дотянуться. ему хочется его до исступления. настолько, что дрожит от его касаний, теряясь в своих необузданных эмоциях.

[indent]Джи, слишком близко лежит к краю постели, так что в один из моментов, когда он запрокинул голову от мантры страсти, его взгляд по чистой случайности натыкается на валяющуюся рядом большого размера булавку. а что если…вдруг, это знак и способ поможет? видимо, не только он желал, чтобы их слияние состоялось. но ещё и вселенная. — Минхо, вроде бы, я знаю, как тебя освободить, — хакер тянется за искомым, невольно толкаясь бёдрами прямо в руки Хо и кусает нижнюю губу, удерживая поток искромётного вихря. от ощущений так приятно, боже. Джисон возвращается обратно с изделием, открепляя одну из иголок и погружая без спроса в отверстие Минхоновских наручников. Хан не знает получится ли, его руки предательски дрожат, пока он вертит булавкой во все стороны. но освободительный щелчок заставляет Джисона чуть ли не закричать от восторга. — неужели? Минхо, смотри! эврика!, — лопочет невпопад Хан, уставившись прямо в зрачки котику, моментально краснея и хлопая глазами. пиздец какой же он горячий, даже такой растрёпанный, раскрасневшийся, взъерошенный. взгляд хакера спускается ниже, замечая вновь растущее возбуждение парня. Джисон чуть не упустил это. их тела пересекаются, а взгляды — на одном уровне. и в этом движении оба их органа, оба твердые и горячие, соприкасаются, заставляя обоих стонать от нового всплеска ощущений. Хан сам себе словно не принадлежит, потому что этот «скромняга» повторяет след в след за Хо, моментально водя кончиками пальцев по его органу.

[indent]— я хочу тебя, Минхо, — громко стонет Джи его имя, не в силах больше сдерживаться. от озвучивания своих желаний вслух Джисону стало ужасно неловко и приятно одновременно. хотелось спрятаться от всех и остаться здесь навсегда, рядом с Хо. паника никуда не отступает, а скорее переходит в фоновый режим – ненавязчивым гудением и легким ознобом по телу она смешивается с возбуждением, что подбирается мягко и ненавязчиво. это даже чем-то доставляет – Джи чувствует ответную тревогу, боязнь сделать что-то не так, причинить боль в Минхоновских нервных выдохах, и его кроет еще сильнее. в конце-то концов, он всю жизнь только его ждал. того самого. — я хочу тебя чувствовать абсолютно везде, — зелёный свет — развевается, красные флаги — сорваны. руки Хо скользят по его органу ритмичней, заставляя Хана нетерпеливо выгнуться и протяжно застонать, чувствуя, как наслаждение разливается по его телу. взгляд Сона всегда такой выразительный, становится хищным, зрачки вытягиваются, а радужки превращаются в калейдоскопы из тысяч сверкающих точек. он подаётся вперёд, от разгорающегося всполоха страсти, смирять которую никто не намеревался. их губы вновь встречаются в яростном, жгучем поцелуе. это уже не нежное прикосновение — это шквал, ураган, пожар, поглощающий всё на своем пути. Хан не даёт Минхо ни секунды на передышку, кусая и покоряя, пытаясь впитать в себя самую суть этого человека. и его поражает, ошеломляет, сводит с ума то, что парень отвечает ему с той же дикой, животной страстью. он не просто принимает его натиск — он захватывает инициативу, отвечая на каждое движение с такой же жадностью и силой, заставляя мир вокруг взорваться и рассыпаться на миллионы сверкающих осколков.

Нечленораздельные речи Минхо и периодически повторяющийся вопрос «что» начинают чуточку подбешивать. Что да что, господин что. Бан смотрит на мелкого, пытается сосредоточиться и с полнейшим вниманием обратиться вслух, но его настигает очередной облом. Жирный такой. Облом Обломович Обломидзе. Словно Ли нарочно говорит с ним через толстенную подземную трубу, стоя на другом конце, к тому же шёпотом. И вроде бы тот начинает свою фразу, но тут же осекается. Раз за разом. Снова и снова. Какое-то немыслимое испытание! Терпение у Чана не железное, он возмущенно дышит, раздувая ноздри и ожидая продолжения полноценного сложносочиненного и подчиненного предложения. Как бык, который вот-вот, да и накинется на него, принуждая ответить, как следует на его фразы.

У Бана есть пунктик - всё должно быть завершено или доведено до ума, ничего нельзя бросать на полпути. Будь то пакетик с невкусными чипсами, его можно либо съесть самому, либо поделиться с другом [врагом] или уборка - хочешь не хочешь, а навести порядок нужно, через «не могу». Так и здесь. Начал говорить что-то, обязательно закончи, даже если это требует усилий над самим собой. Поэтому любое незавершенное предложение Ли, Чан воспринимает на свой счет и обиженно пыхтит.

Чего он не хочет с ним диалог поддержать? Почему Минхо к нему изначально так категоричен и предвзято настроен? Бан же хороший мужик, не обижает никого специально, всегда помогает друзьям, гостеприимен и радушен. Ну да, у него есть и недостатки. А у кого их нет? Чан любит прибухнуть, возможно, перебарщивает с черным юмором и английским, но это же вполне себе невинные мелочи, разве нет? Он же не убийца, не жадина и не пакостничает за спиной. Если и совершает какую-то хуйню, то честно, прямо в лицо своему оппоненту. Хотя, возможно, сейчас Чан, как всегда, не контролируя себя и свой словесный понос сболтнул лишнего? Но вроде бы ничего обидного не было озвучено им вслух?! Бан попробовал вспомнить все сказанное, но потерялся, потому что его язык-помело слишком много, где наследило. Плохая затея восстановить в своей черепной коробке каждую сорванную с губ деталь.  Очень плохая. Гиблая и пропащая затея.

Чан со стороны наблюдает, как Минхо скидывает звонок и после фотографирует себя, как ни в чем не бывало. Бан даже помещение разглядывает, в котором они находятся. Очень странный выбор для селфи, будь хирург на месте собеседника Ли, обязательно бы спросил - что это за место? На больницу мало похоже. Хотя они и в ней, пусть комната и выглядит больше, чем какая-то подсобка. Пока Минхо занимается своим личным портфолио, Чана так и подстегивает спросить - я те не мешаю, друг? хочешь, могу сфоткать тебя? Но не встревает и не отвлекает от его занятия, выжидая, когда он сам с собой наразвлекается.

Когда Ли говорит, что ему звонил его парень, у Бана чуть глаза из орбит не выскакивают. Пялится на него так, будто призрака увидел. Что? У него? Парень? Да кто этот отчаянный? Минхо в лагере вёл себя, как последняя задница, вечно хмурый и недовольный, ещё и презики все его спиздил. А тут…парень. Верится с трудом. Чан с некоторым подозрением щурит свой взор, путешествуя сомневающимся взглядом по малому. И, откровенно говоря, как в воду глядит, потому что Минхо тут же начинает оспаривать самого себя в наличии молодого человека у него. Чану сейчас очень хочется позвонить своему брату Хёнджину со словами «Джинни, ты сейчас упадешь, что я только что узнал!». Но делать этого он, конечно, не будет. Бан же не какая-то там сплетница по имени Дэн Хамфри.

- Duuuuude, оч сложно, я запутался, - мотает головой Бан, морщась так, будто схавал целый лимон. Чужие отношения как потемки, на трезвую голову не разобраться. - Чувак, ты слишком много думаешь, если кто-то нравится, то надо брать его и всё, - изрекает народную мудрость от Чана. Хотя чья бы корова мычала, сам Бан морозился и сох по парню с фото несколько лет. В итоге этот пацан приехал в Сеул, и они теперь встречаются. Но знать через сколько огня, воды и медных труб прошел хирург об этом Минхо вовсе не обязательно. Пусть и дальше думает, что Чан - бог психологии и отношений.  - Та он не жмурик, не ссы, че ты, ну, - гогочет Чан, радушно хлопая Ли по плечу своей широкой ладонью с такой силой, что тот едва удерживается в одном положении. - Просто лёг отдохнуть, устал чел, - продолжает и дальше шутковать Бан, но сам же обеспокоенно стреляет взглядом на того дяденьку, что недавно ему пол башки не снес своим пистиком. Хорошо ещё, что Минхо не заметил пока ствол, который хирург спрятал себе за пояс собственных брюк. А то бы тот устроил ему разбор полетов в своем духе. Вон, уже начал нервничать и дознавать своими расспросами. Мелкий, а такой любопытный.

Смешно, что Минхо даже не помнит про Чана основную деталь – его профессию. В отличие от пацанёнка, Чан знает про него достаточно многое, а не только то, что он презиковоришка. Например, что тот ни за что не выйдет из дома без своих наушников, телефона и пауэр банка. - Пиздец, мужик, тя чё укачало? Таблетосы от укачивания свои не пил сегодня?, - Бан прекрасно помнит, что Ли не умеет плавать, не пьёт алкоголь и ещё кое что. - А эт че у тя? На тебя что вампир напал? Видимо, почувствовал, что ты их терпеть не можешь, - меняет тему Чан. Он слишком хорошо осведомлён, что тот их ненавидит. Бан замечает на шее Минхо тьму тьмущую засосов и ему хочется захохотать, но сдерживается. И причём таких ярких, что только водолазки пацану носить, раз так стесняется своего парня. Ой, пардоньте. Если это сделал его «только не говорим это слово вслух парень», то он уже слишком активно начал заявлять свои права и метить территорию. Это даже не «парень» уже, а ревнивая женушка. Чану аж смешно становится, ей богу, потому что Ли в лагере ассоциировался  у Бана с почтальоном Печкиным из русского мультика. У которого не было велосипеда. Но теперь у него, судя по всему, целый Харлей.

- Ну, смотри, если вдруг сильно будет болеть, я могу выписать тебе таблетки, потому что вообще-то правда врач, - Чан обеспокоенно смотрит на Минхо. Когда дело касается работы, он становится серьёзен как никогда и не подумаешь, что этот человек способен выдавать всякого рода дедовские шутки за 300. – Воу-воу-воу, изи, полегче на поворотах, boy. Ты что из ФБР?, - Бан выставляет ладонь вперёд, словно сдерживая бурный поток вопросительных предположений парня. Что? Преступник? Не законно? А если так, то что? - Хм, помнится мне, что того паренька, который был замешан в этой лагерной заварушке звали Ли Минхо. Я-то знаю, что он просто твой тёзка, но…, - сакрально шепчет Чан, наклоняется, оказываясь слишком близко с пацаном, - …а вдруг это не совпадение и ты тоже не чист на руку? Давно видел Минни?, - подмигивает Бан, прекрасно зная, что мальчишка не замешан ни в чём. Он, как и Чан был самый обычный посетитель острова и отдыхающий. Но Ли первый начал со своими подозрениями и обвинениями, а хирург лишь подсластил ему пилюлю, как настоящий доктор. Хотя почему «как», вовсе и без этого.

- Кстати, раз уж мы заговорили о криминале. Почему ты думаешь, что тот, кто тебе нравится тебя убьёт?, - посмеивается Чан, с благодарностью принимая жвачку от Ли, тут же разворачивая её и отправляя себе в рот, начиная активно зажёвывать, пряча за щекой. – Он что опасный мальчик? У тебя фетиш на bad guys? Ты слишком часто про них спрашивал, - Бан пытается надуть пузырь, но у него не получается, так как слишком плохо растянута консистенция пластинки.

– Ты прямо как мой куратор из анонимных алкоголиков, - Хирург облокачивается на близстоящий стол, скрещивает руки на солнечном сплетении и закатывает глаза. – Ладно, меня зовут Бан Чан и я – алкоголик, а кто ты такой я лучше тебя знаю. Так почему ты именно здесь, в этом корпусе Минхо?  Что ты искал?, - хирург наконец-то надувает огромный пузырь и тут же его слишком громко лопает. Кудрявый не рассчитал, насколько оглушительно громко сие будет, так что чел на столе аж приходит от звука хлопка в себя, начиная неожиданно громко выть. Естественно, ведь анестезии никакой нет и не было! Чан подскакивает к нему, лихорадочно ища глазами, чем бы его заткнуть. Вокруг только кровавые полотенца, вата и всё, что осталось после той мини-операции по извлечению пули. Бан не находит ничего другого как расшнуровать свои ботинки, снять с себя носки и засунуть мужику прямо в его крикливый рот.

- А чё ты на меня свои окуляры лупишь? Поори мне блять ещё, - Чан извлекает спрятанный за штанцами пистолет и замахивается, показывая всем своим видом, что ещё один звук и он его стукнет. «Жмурик» от сей картины вновь теряет сознание, а Бан с довольной улыбкой поворачивается к Ли, который, кажется, в ещё большем ахуе от того, что вытворил хирург.

- Минхо, хочешь, холодный кофе? Может, попьём пойдём? Ты ведь его любишь, да? Я угощаю, - Чан как ни в чём не бывало раскручивает задорно на указательном пальце пистик, после откладывает пустой ствол в сторону, отряхивает руки, хлопает ладонями друг о друга, будто трогал ими что-то мерзкое. После чего приседает вниз на корточки, преспокойненько завязывая шнурки. Без носков, конечно, неудобно, но куда деваться.

uwu, daddy

для кого-то — солнышко, а для кого-то — солнечный удар.

https://ficbook.net/readfic/12313020?so … iumVisit=1

https://ficbook.net/readfic/0198d110-86 … b0aa0d8bef

двигаясь с той беззастенчивой грацией. Итачи встречает его движения с той же расслабленной, но глубоко укоренившейся чувственностью, без лишней суеты, без торопливости, без ненужных слов, позволяя себе лишь уложить ладони — горячие, влажные от пота, нетерпеливо сжимающиеся — на бёдра брата, скользнув большими пальцами по упругой коже, словно отмечая её.  Пальцы чуть сильнее вдавливаются в отверстие, а затем, играючи, легко, но ощутимо, он даёт Саске короткий, звонкий шлепок по округлым, плотным ягодицам, чувствуя, как тот рефлекторно дёргается вперёд, чуть выгибается, едва заметно вздрагивает, выдавая себя резким, хриплым вдохом. Смазка сочится чуть ли не ручейком.  Итачи ухмыляется, продолжая этот неспешный танец, позволяя своим пальцам ласкать, поддразнивать, а затем, легко надавливая, безмолвно, но недвусмысленно призывает брата опуститься ниже, мягким нажимом направляя его вниз, ближе, к себе.  Саске покорно подчиняется, но в этом подчинении — чистое удовольствие, абсолютное наслаждение, которое не требует слов, не требует объяснений. Он опускается ниже, позволяя Итачи наконец добраться до того, чего он так давно хотел, и когда тёплое, влажное дыхание старшего касается самой чувствительной, самой запретной части его тела, Саске не выдерживает — запрокидывает голову назад, срываясь на глухой и откровенный стон, прямо в потолок, — громкий, отчаянный, наполненный трепетом и жаждой.  Пальцы младшего, дрожащие от напряжения, от предвкушения, от переизбытка ощущений, рефлекторно хватаются за крепкие ноги Итачи, пытаясь удержаться на плаву в этом бурном, неостановимом потоке наслаждения, точно не находя себе места, не находя опоры, растворяясь в этом моменте без остатка.  Итачи не теряет ни секунды, действует жадно, беззастенчиво, как одержимый, распахивает рот шире, не оставляя ни единого шанса Саске уклониться, передумать — влажно присасывается к его трепещущей дырочке, впиваясь губами с той чувственной, необузданной жадностью, что превращает каждое движение в откровенное богохульство.   Его язык скользит беспорядочно, лениво, но настойчиво, медленно облизывая, лаская, изучая, едва ощутимо погружаясь внутрь, срывая из Саске всхлипы, — рваные, дрожащие, наполненные чем-то большим, чем просто удовольствием.  Здесь, между бёдер, его младший брат горячий, мягкий и нестерпимо мокрый, точно созданный для того, чтобы Итачи терял голову, чтобы забывал о собственном дыхании, о собственных желаниях, растворяясь целиком в ощущении этого раскалённого, податливого нутра.   Он оставляет звучный, приторно-влажный поцелуй на гладкой, изнеженной коже, поцелуй, от которого Саске вскидывается вперёд, не в силах контролировать себя, а затем — медленно, с тягучей дразнящей медлительностью — опускается ниже, к поджатым, дрожащим яйцам, касаясь их только губами, только намеком, только лёгкими, пульсирующими прикосновениями, которые заставляют Саске жалобно хныкать, бессознательно подаваясь назад, желая и требуя большего.  Но Итачи не даёт ему ни мгновения передышки — он возвращается обратно, мажет распухшими, взмокшими от слюны губами по отверстию, целует его, ласкает, двигается вровень с каждым трепетом, сжатием, непроизвольным подрагиванием, каждым смущённым, откровенно постыдным содроганием. Его собственное тело отвечает на это безоговорочно — бёдра напрягаются, его дыхание сбивается, живот сжимается, пах пульсирует от напряжения, которое, кажется, невозможно выдержать.  Каждый стон, выдох и всхлип Саске проникает ему прямо под кожу, заставляя нутро скручиваться от желания, от потребности, от безумной, всё сжигающей тяги. Весь Саске сводит его с ума.  Младший запрокидывает голову назад, запретно прекрасный в своём безудержном самозабвении, и, раздвигая бёдра шире, выгибается в спине, отдаваясь движению, скользит, извивается, не стесняясь, безумно, почти нагло, позволяя себе в полную силу прочувствовать этот трепещущий, жадный, бесстыдно владеющий им язык, который щедро облизывает, исследует, поддевает, пробует, погружается всё глубже и глубже, не оставляя ни единого шанса на передышку.  Итачи только поддерживает его, крепко удерживая за горячие, влажные от пота бёдра, впиваясь пальцами в нежную кожу, оставляя там розоватые следы, но не сдерживает, не ограничивает — лишь позволяет брату двигаться так, как тот сам захочет, так, как его собственное тело жаждет.   Влажное, насыщенное чавканье заполняет пространство между ними, горячая слюна уже ручьями стекает по подбородку Итачи, пропитывает кожу, оставляет липкие дорожки на его шее, но ему всё равно. Он только сильнее целует раскрасневшееся отверстие, приникает к нему губами, присасывается, пробует раз за разом, наслаждаясь каждым дрожащим откликом Саске.  И когда старший, наконец, полностью толкается внутрь языком, сначала робко, на пробу, нутро Саске тут же стремительно сжимается, влажно, туго, почти требовательно, так, что Итачи не может не податься глубже, позволить себе большего, ощутить на вкус этот трепещущий, покрытый жаркой испариной экстаз.  Саске срывается на дрожащий стон, весь его организм электризуется, пальцы сильнее впиваются в подушку рядом, ноги непроизвольно сжимаются, но затем он, напротив, расслабляется, отдаётся без остатка, позволяет Итачи делать с ним всё, что угодно.   Итачи движется, толкается языком, скользит, вбирает, мажет губами, проникает всё глубже и глубже, а Саске, ошеломлённый этим жарким вторжением, этим плотным, гибким, умелым языком, срывается на восторженный, благоговейно дрожащий шёпот:

[indent]Хиро называет его «хаос», и этот хаос прекрасно знает почему. Он понимает, что сам воинственно пожелал принадлежать только ему. Стать лишь его невыносимым сумасшествием, что несет глубокую разруху. Стирать всё без разбора в порошок, биться без какой-либо цели. Быть тем, кто способен уничтожить просто так, по щелчку пальцев, весь мир, для кого этот самый мир не несёт ни гроши цены. Потому что у него есть другой мир. Собственный. Невероятный. Он прямо сейчас держит его в своих объятиях. И этот мир клянётся сохранить. Они теперь оба будут оберегать лишь только их вселенную. Один — герой, что защитит. Другой — «злодей», что не разрушит.

[indent]Эллис — идол, идеальный, а потому такой до невозможности манящий. Без ошибок. Без изъянов. Совершенно чистый и со стороны невинный. Потрясающий. Идеально уложенное безумие в сочетании с горящим и желанным взором. Он как штиль, что, растревожив, предвещает бурю. Опасную, смертельную, из которой не выберется ни один корабль, разлившись и утопившись в его ангельски-божьих глазах. И этот взгляд одновременно будоражит / пугает. Герои так не смотрят. Не смотрят так на врага, не смотрят так на тех, кого обожают до безумия. Не смотрят вовсе. Потому что сразу завоёвывают без лишних каверзных инсинуаций только одного, кто предначертан им и выжжен в груди фортуной.

[indent]Фрост сначала утонул в его бескрайнем красочном океане глаз, что несмотря на бури, были тёплыми, а теперь утопал в его жарком водовороте прикосновений.  Хиро манил окунуться с головой, заплыть в самую глубь, остаться там и медленно, но так желанно идти ко дну. Эта вода не пугала, она не забивалась остервенело в лёгкие, желая погубить, а нежно обволакивала, принимая в свои объятия. Лин бы сделал что угодно, чтобы остаться. Чтобы остаться с ним. Навсегда. Ведь больше всего на свете магу хотелось и дальше продолжать быть с ним, смотреть в его глаза, сжимать его руки, когда собственные дрожат от холода, прижиматься к его спине, гладить его волосы, когда те путаются от ветра, переплетать с ним ноги, лежа в одной постели, сдувать пылинки с его одежды, пока того в краткие моменты не волнует навязанная идеальность, целовать его, сплетаясь языками, каждый раз пробуя на вкус, как впервые. Любить его. Быть с ним. Быть только его «злом».

[indent]Хиро стал единственным, кого он по-настоящему полюбил не только своим сердцем, телом, силой и душой, но и разумом. Единственным, кому смог довериться, не усомнившись ни на миг.

[indent]Стоит только возлюбленному коснуться его одной из самых потаённых и интимных зон, как Лина словно ослепляет. Ещё никогда и ни с кем у него не было подобного. И пусть в первый свой раз в крови Фроста для смелости была небольшая доза алкоголя [всего один шот, что для него = ударный выстрел в лоб], но, святые угодники, чтобы настолько было до одури архаично – нет. Безмятежность стирается, исчезает, сливается в неразличимую, мутную дымку, оставляя только их двоих — сплетённых воедино, лишённых границ, растворённых друг в друге настолько, что уже невозможно сказать, где заканчивается один и начинается другой. Всё, что остаётся, — это струящиеся нити жара, безжалостного, прожигающего изнутри, заполняющего каждую клеточку, сводящего с ума. Он накрывает с головой, захлёстывает без остатка, и даже колдовские потоки прохлады, нетерпеливо спускающиеся по венам ведьмака, время от времени напоминающие о себе, больше не способны усмирить и потушить этот всепоглощающий огонь. Потому что его любимый [да, на колдовском языке – это ровным счётом сила фамильяра для своего мага] контролирует его способности. Лин знает, что, если бы не Хиро, он бы превратил сейчас здесь всё от своего перевозбуждения в свирепую мерзлоту.

[indent]Фрост дрожит, не в силах ничего ответить Эллису, покорно и осознанно исполняя его желания. Благо, что гортань мага сейчас очень сильно занята и захвачена, так что ничего кроме сосредоточенного потягивающего мычания практически не способен. Вздохи фотографа смешиваются с протяжным полустоном и причмокиванием. Кажется, ещё немного — и он действительно вспыхнет, как лёд при окислении водорода, загорится, растворится в этом чувственном безумии, испепеляющем его дотла. Хорошо, что маг не видит, как именно скрывается собственный член в ротовой полости его любви, иначе бы он точно кончил в микросекунду. Так что Фрост слава богам только осязает всеми восемью чувствами. Уста любимого двигаются на нём по-хозяйски, вновь и вновь увлажняя своими невозможными губами, языком, скользя и пряча его орган за щеками глубже. То нарочито медленно, доводя до истеричного нетерпения, то настойчивее, сильнее, вновь вытягивая из Фроста заветную, пульсирующую нить наслаждения. Это сводит с ума, лишает последних крох самоконтроля — тело рвётся навстречу, срывается с грани, скользит в головокружительный тайфун ощущений, где невозможно, невыносимо сладко и бесконечно мало.  Сам Лин зеркально повторяет за мастерством Хиро, стараясь не думать, где именно тот научился так, прости господи, но «сосать». 

[indent]Фотограф пропускает его достоинство глубже, в самое горло, принимаясь отчаянно насаживаться на него мягкой глоткой. С уголков его губ течет слюна, и маг жадно посасывая верхушку, со смачным хлюпаньем втягивает ее обратно, погружая в тепло собственного горла. Фрост причмокивает влажно и со вкусом, развратно стонет прямо с членом во рту, меняя угол проникновения, ритмично двигая макушкой, стоит только Эллису коснуться его торса. Хитрец. — На  вкус, как рай, но какой же ты у меня демонёнок, — едва отстранившись, протяжно скулит Лин, вибрируя от нового всплеска услады. Колдун нежно оглаживает нависающие над ним бедра, прежде чем сжать их чуть ли не до синих пусть и временных отметин, успев предупредительно сдержать слишком властные порывы.

[indent]Мокрые, манящие любимые губы Хиро тут же находят его и Фрост вкладывает всю требовательность в их поцелуй, переплетаясь языками. Его возлюбленный такой шустрый, перемещается по нему так, словно перевоплотился в свою природную сущность, став белоснежным барсом, а сам Лин — его устойчивая скала. По крайней мере, он пытается быть таковым.

[indent]Ладони фотографа разом спускаются на стан его сексуальной одержимости. Кончиками пальцев рисует узоры на пояснице Хиро. Маг пишет строчки любви, водит, щекочет, признаёт в чувствах, отдавая всего себя. Лин только унял свой необузданный трепет и не успевает ничего сказать, только шумно охнуть, когда его возлюбленный оказывается вновь у него между ног. Но теперь колдун может не просто видеть, вплетая пальцы в красивые мягкие волосы на голове родного, но ещё и смотреть в омут сверкающих пылких лукавых глаз своей белоснежки.

[indent]Слова Эллиса действуют как гипнотизирующая молитва. Фрост пребывает в состоянии аддикции, двигает бедрами на встречу лишь слегка, небольшими покачиваниями, погружаясь глубже в рот любимого, нестерпимо выдыхая. Хиро тут же подхватывает темп и ускоряется. Мир перед глазами мага вспыхивает радужными кругами. Внизу живота ворочается тяжёлое, острое удовольствие. Его ангел задевает чувствительную головку зубами, и Фроста всего протряхивает, как от удара током. Он лишь чудом удерживается на грани. Его Хиро такой нежный, отзывчивый на малейшую манипуляцию. Лин протяжно и совсем нескромно стонет, особенно, когда головка его члена проскальзывает в расслабленное горло. Пиздец, как заводит. Заводит и чуточку злит, что Фрост не может в силу своей травмы сейчас как следует накинуться на Эллиса в полную силу, чтобы доставить ему удовольствие. Быть на нём, быть в нём. Задействовать свою магию, чтобы поднять их обоих в воздух, раскачиваясь на подвесных волшебных качелях. Стоя, сидя, в колыбели. Как только он пожелает. Но Фрост сам виноват, что у него сейчас беды с башкой. И Лин это знает. И зло берёт на самого себя.

[indent]— Я хочу зацеловать каждый твой сантиметр, — маг задумал dirty things и плутовато тянет вверх уголок. Он так делает, когда замышляет шалость. Маломальское восстановление энергии как раз накопилось достаточно, чтобы тёмная сущность мага выползла наружу, свесившись с его плеч коварной горгульей. Его «злая» сторона отвечала за полнейшее отсутствие тормозов. И сейчас эта сторона медленно входила в раж, заявляя свои права, нерешительно выглядывая из-за угла, помахивая разведывательным сдающимся платочком.

[indent]— Мой ласковый веснушка, иди ко мне, пожалуйста, ближе, хочу кое-что сказать, — надрывно хрипит колдун. В зрачках Фроста вспыхивают голубые языки пламени — это явный признак зарождения бесоёбнутости мага. Лин тянется к лицу Эллиса, очерчивает его скулы, подхватывая за подбородок, чтобы аккуратно притянуть к себе. Фотограф целует осторожно каждую отметину солнца, соединяя его родинки в созвездия, чмокает уголок губ своего ангела, скользнув вверх к его уху, чтобы сказать низким, почти елейным голосом. — а теперь живо верни свою потрясающую задницу мне на лицо и приготовься к поездке на языке, свет очей моих, — Лин жарко захватывает напоследок устами мочку младшего, возвращаясь обратно, чтобы взглянуть ему прямо в глаза. — Ты не ослышался, — маг перехватывает толику смешения и удивления, как ни в чём не бывало продолжая, — сейчас же садись на меня сверху и не слезай, пока не кончишь прямо в мой рот!, — слишком громко выпаливает Лин. Так громко, что от потоков явно совместной с Эллисом энергии дребезжат стёкла в квартире. Ой. Он же сказал, что хочет зацеловать каждый сантиметр? А это означает везде. И там, значит, тоже хочет.

[indent]Фрост перехватывает очень внимательный, долгий, изучающий его взгляд Хиро, и выстроенная в ровную шеренгу смелость Лина тут же тает, с быстротой блюда в его тарелке. Всё плохо, да? Он облажался? Перегнул палку? Стало дико стыдно от своих желаний. Сейчас его возлюбленный решит, что его колдун — извращенец. — Хиро, прости, пожалуйста, не знаю что на меня нашло...оу, — колдун уже собирается готовить целую извиняющуюся речь за то, что переборщил, но его ангел затыкает губы глубоким, томным поцелуем, чтобы в момент, двигаясь с беззастенчивой кошачьей грацией исполнить его просьбу [хотя это больше прозвучало, как приказ].

[indent]— Обещаю, что сделаю всё, чтобы тебе понравилось, господин совершенство, — тут же наспех разглагольствует маг, всё ещё не веря, что это происходит. Он позволяет себе уложить горячие, влажные ладони расслабленно, без спешки на бёдра возлюбленного, скользнув большими пальцами по упругой коже, словно отмечая её. — Как ты великолепен, смысл моей жизни, господи боже, — у Фроста перехватывает дыхание, он почти невесомо раздвигает половинки, очерчивая подушечками пальцев отверстие, едва без суеты надавливая, а затем, легонько, играючи, но ощутимо, он шлёпает Хиро звонко, коротко по упругим ягодицам. Маг чувствует, как младший рефлекторно дёргается, выгибаясь вперёд, едва заметно вздрагивает, выдавая себя резким, внезапным хриплым вдохом. Своим тёплым, влажным дыханием Лин касается самой чувствительной части тела Эллиса, ощущая, как тот вибрирует в его руках. Фрост не теряет ни секунды драгоценного времени, поступает бессовестно и беззастенчиво, как одержимый. Он распахивает свои уста, не оставляя ни единого шанса своего ангела уклониться, передумать — влажно присасывается к его пульсирующей дырочке, впиваясь губами с той вожделенной, необузданной жадностью. Плоть Эллиса также не остаётся без внимания, благодаря обхвату ладоней мага, помогая себе в сим гала-концерте рукой. С губ колдуна срывается внезапный рык, ибо его ангел нападает следом на его естество.

[indent]Каждое их движение можно смело приравнять к молитве с ноткой богохульства. Язык Лина скользит настойчиво, беспорядочно, медленно лаская, облизывая и изучая, погружаясь осторожно внутрь, срывая с уст Хиро чарующие звуки. Фрост чувствует, какой он над ним горячий и влажный, сам забывая дышать, растворяясь до последней капли в податливом нутре.

[indent]Лин отвлекается, чтобы оставить смачный, мокрый и звучный поцелуй на нежной коже между бёдрами. Дразняще медленно, колдун легко проходится вдоль члена, обделяя ласками расщелину меж пятой точкой, пока сам Эллис не начинает нетерпеливо ёрзать на нём. Фрост трётся распухшими, сочащимися слюной губами по отверстию, целует его, ласкает, двигается вровень со смущённым трепетом, постыдным содроганием. Тело Лина напрягается, живот сжимается, а собственный пах волнуется от напряжения. — Ты волнуешь меня, Хиро, каждое твоё прикосновение согревает и будоражит меня, — шепчет маг, пристроившись вновь меж его булок от потребности, от безумной, всё сжигающей тяги. От того, как извивается и изгибается самозабвенно Эллис, раздвигая по инерции бёдра шире, чтобы ещё сильнее почувствовать внутри себя трепещущий язык Лина, что щедро облизывает, исследует, поддевает, пробует, погружается всё глубже и глубже, не оставляя ни единого шанса на передышку, не обделяя ласками. Фрост не сдерживает порывы своего ангела, чтобы он мог двигаться, проезжаться по его губам как он хочет, как собственное тело жаждет. Лин не замечает, как увлекшись процессом стекают дорожки из капель смазки, а только сильнее целует раскрасневшееся отверстие. Он приникает к нему губами, присасывается, наслаждаясь каждым жарким откликом, стараясь углубиться языком вдоль по стеночкам ещё дальше, поддевая раз за разом чувствительную точку, будто не играясь, а медленно заигрывая.

Минхо не мог ни с чем это сравнивать. Это было что-то действительно запредельное и на грани невозможного. Ему нравились эти касания, нравилось то сближение, которое случилось. Нравился и сам парень, который сейчас находился так близко. Наверное, если бы кто его спросил, то он бы удивился тому, что так легко поддался своим эмоциям или желанию. Но в голове не было ни красных сигналов, ни криком, которые бы говорили о том, что он идиот. Что поспешил. Быть может, поспешил. И надо будет потом позвать его на первое свидание. Забавно будет встретиться в ресторане после и говорить обо всем, в то время, когда ты уже как бы переспал. Но Минхо и никогда не был романтиком. Хотя, вот сейчас, смотря на то смущающее, то краснеющее лицо Джисона, желание его куда-то позвать у него точно появилось.
А слова что срываются с губ этого парня могли бы его и самого смутить. Причем, очень сильно. Причем, прямо как надо. Но дело в том, что он все еще под какими-то веществами, которые немного «блокируют» некоторые его типичные черты поведения. К тому же, кажется, что белочка краснеет за них двоих. Точно. Белочка. Щеки у парня красивые такие, взгляд. Что-то в нем было от белочки уж точно. Милый и очень красивый. Наверное, вот так можно про него сказать. Опять же так хотелось его касаться. Лица. Но мысль о том, что может «поцарапать» наручниками как-то не дает ему покоя. Не хочется причинять ему вреда, даже на таком уровне.
- М? – не понимающий поднимает взгляд Ли, но сразу же отвлекается на то, что у него в ладони. Опуская взгляд вниз. Так толкнулся, что по всему телу самого Минхо прошел ток, что уж тут сказать о Джисоне?
Вообще, это так удивительно необычно, вот так лежать в кровати, после ужасной ночи, в которой он хотя бы поспал. Получилось много чего смыть с себя, что тоже было на руку. Но тем не менее, он бы ни на что не променял эту встречу. Такого невероятно красивого парня, который сейчас был в его руках.
Наручники сняты. Свобода. Но свобода лишь в действиях рук, не более, он и не хочет отсюда уходить или как бы быть «свободным». Так что придется немного постараться. Ему нравится, он сходит с ума. Смотря на то, как меняется выражения лица парня напротив. Как он красиво стонет, кусает себя за губы. Несмотря на то, что его самого накрывает с головой, ему нравится еще и смотреть. Разве можно быть настолько чувственным? Минхо искренне ему завидовал, видя, как меняется даже сам взгляд парня. И хотелось. Безумно хотелось прижать его к этой кровати и выбивать из него все стоны, пока не охрипнет, пока не останутся силы даже попросить перестать. Хотел этого безумно сильно. Чтобы ночь или день, что там сейчас? Никогда не заканчивалось. Ему плевать, что там за окном, но хотелось безумно этого.
Когда его накрывает волной от наслаждения, он не успевает выдохнуть, как ловит губы Джисона. Прижимает к себе так близко, что еще немного и будет готов растворить его в самом себе. Хотелось бы так, соединиться и никогда не выпускать из объятия.
- Я тебя… - между поцелуями, прерывистым дыханием, едва ли имея возможность собрать буквы в слова, он шепчет – я тебя тоже хочу, - только есть страх, что тогда все может закончится, а ему этого не хотелось. – Только сначала свожу на свидание, - обещание, что это не на одну ночь? Ну условно, он все еще дезориентирован. Нежно, местами царапая, водит по телу парня. – Пойдешь со мной на свидание?
Какого это остановить себя, когда хочется разорвать другого? Ужасно тяжело. Минхо и так не может себя контролировать, и не только потому что употреблял хуй пойми, что. Дело в другом, что он буквально одурманен вот этим вот парнем. Прижимает к себе, в свои объятия. А он раньше когда-то любил обниматься? Ощущение такое, что нет. Ощущение такое, что чаще всего он старался это не делать как-то вот намеренно что ли. А теперь. А теперь он просто завис. Искренне так завис и не понимает, что с этим делать. Как с этим быть. Как вообще к этому прийти. В общем, то он и не думал, что на такое способен.
- Джисон, - мягко водит по его телу ладонями, касается его так, как будто миллион лет знакомы. И это не их знакомство. – Не хочу, чтобы это было всего на один раз. Поэтому соглашайся на свидание. Я, конечно, никого не водил ни разу на свидание, но быть может, здесь получится? Хочу узнать, что ты любишь, что тебе не нравится. Это странно звучит, да? – и губы сами устремляются к его шее, оставляя на них мягкие и нежные следы от поцелуев. Тут бы еще предложить уже встречаться, но дело в том, что он не знает, как это подать. Надо время. Надо им время вообще узнать друг друга больше. Понятно, что на физическом уровне – Минхо к нему не просто тянет, господи, не так, он готов разорвать эту белочку. Безумно хочется, до невозможности, но Ли решил подумать о чувствах. Быть может, первый раз в своей жизни? О чувствах других, а не о своих, как, кажется, он всегда делал. – Я бы познакомил тебя со своей мамой.
Слегка отодвинувшись от Джисона, он снова жадно смотрит на его тело, и все равно не может перестать его наглаживать, царапать и сжимать пальцами его упругую кожу. - Ты почему такой горячий? Джисон, - почти хнычет и снова жадно целует его в губы.

Чан старается не подслушивать беседу четы Чхве, но у него не получается. Повезло то, что он стоит за спиной Бомгю и может без зазрения совести отвести душу. Например, как только младший произносит «не похищал», Бан тычет себя указательным пальцем в грудную клетку, мол я?!, и запрокидывает башку назад, чтобы бесшумно загоготать, активно тряся плечами, словно в каком-то немом фильме с Чарли Чаплином. Похищал? Господин мафиози стебётся что ль? Ну, серьёзно, он же звонил Чхве-старшему, вчера вечером, пока они ехали в такси и сообщил ему, что его сыночка-чертовщиночка будет ночевать у него, и что он о нём позаботится. Неужели винтажный антиквариат забыл об этом? Наверное, стоит ему ещё прописать тогда пару лекарств для памяти.

Чан замечает на мраморной столешнице лежащий начатый кроссворд с покусанным карандашом и отходит от младшего, чтобы записать себе это напоминание. Бан чисто на автомате тут же начинает вместе с цукером за щекой грызть верхушку канцелярского предмета, уже забывая, что хотел сделать и кидает взгляд на мудрёные слова. Так-с, а как звали коня Наполеона? Что-то связанное с кондитерской или с океаном. То ли меренга, то ли мурена. Но тут слух Чана распознаёт шипящую подозрительную частоту. Нос будто чутко улавливает запах, уши встают в стойку, тело словно пружина, вот-вот выстрелит и полетит стремглав за добычей. Бан сдвигает брови, хмурясь при упоминании кого-то мужского рода, который сейчас до сих пор ждёт Бомгю. И ему эта новость не очень по душе. Чан откидывает в сторону карандаш, кроссворд и встаёт напротив младшего. Он пялится на свой телефон, выжидая, когда ему его наконец-то отдадут. У Бана теперь руки чешутся не только фотографии стереть, но и выяснить, что это за титька тараканья ин да хаус у Чхве?!

Наконец-то беседа отца и сына заканчивается со счастливым концом, Тургенев ни с чем разочарованно удаляется из чата, но Чан волноваться не перестаёт. Его взор нервно блуждает, губы сохнут от волнения, приходится их достаточно часто облизывать. Бомгю испытывает его терпение, и Бан это отлично понимает. Он уже видел такой взгляд, обычно на него подобным образом всегда смотрел его брат Чонвони. И сейчас, Чан словно ощущает его присутствие, причём в образе крохотного дьяволёнка в пошлом красном, сидящим на плече и шепчущим ему «ла-ла-ла, а Чанни доигрался, ла-ла-ла, а его схватили за яйки, а-ла-ла-ла». Ой, свали, блять, со своим ла-ла-ла, пездюк мелкий. Бан даже хлопает себя по плечу, делая вид, что пришлёпнул одного надоедливого комара.

Хотя, что Чану-то беспокоиться? Ну, посмотрит Гю его телефон и ничего провокационного не обнаружит. Кроме своих собственных фоток и страничек с соц.сетями в закладках. Ну и ещё кое чего. И Бан надеется, что Бомгю не доберётся до остального. Правда, то, что младший называет его своим мужем ещё больше подкидывает разъедающей кислоты на слишком нежную струну сознания. Бан аж вживается в роль и теперь чувствует себя на месте того самого супруга, в чью мобилу влезла его благоверная. Допрос от Гю, мягко говоря, разъёбывает похлеще, чем чистый неразбавленный спирт. Чан бы сейчас согласился выпить его и выжечь себе горло, стереть связки в порошок, чем отвечать на огнемёт из вопросов. Поэтому он предпочитает изображать всем своим видом, что внезапно стал немым как рыба фугу. Также надул щёки, оброс иглами и засунул в рот очередной рафинад кубической формы, чуть его не выплюнув от нашедшего внезапно кашля. Нужно подсластить слишком горькие пилюли под названием «beomgyu bubble».

Когда тема доходит до татуировки, надежда, что подробности сего обстоятельства не всплывут, рушится как сложенная гигантская падающая башенка дженга. Но сахар весь иссосан, новый брать уже будет неприлично, сколько можно вообще жевать его? И так попа явно слипнется от огромного количества сладкого за это утра. Хотя sugar boy здесь только один, да? Ладно, придётся рассказывать, выбора у него явно нет. Его в самом деле буквально взяли за яйки, ещё и сунули их под струбцины, дабы медленно вкручивать.

- Это было несколько лет назад, - начинает свой рассказ Чан, опрокидывая в себя жутко крепкий двойной эспрессо, выдыхая в сторону как после стопки с водкой. - Мы вместе с другом набух…, - осекается Бан, считая, что нужно преподнести сию историю в более выгодном свете и поменьше указывать на свои алкогольные пристрастия. Хотя по сути, они с Хёнджином в тот вечер чисто – ввалились в салон ужратые до поросячего визга, плюхнулись в кресла мастеров и выбрали эскиз из своих чумных голов. У Хвана он был, кстати, вполне приличный, в отличие от Чана. - …культурно проводили время и решили набить татухи. Каждый из нас тогда хотел отразить на теле что-то запоминающееся, с глубоким смыслом. Я тогда увидел фото с тобой красивым, до танцующих на костях бесов и влю…, - кашляет в кулак Бан, как ни в чём не бывало продолжая делится животрепещущей историей, - … мне хотелось расписать свою кожу лишь одним тобой. Точнее твоим именем. А бабочка…, -  Бан задумчиво теребит лямки фартука, проезжаясь пальцами сверху вниз, - …ты похож на неё. Парил где-то в своих бомжечных штатах УЭСА и не прилетал ко мне, не приземлялся на мой аэродром, - Чан обиженно, по-детски, поджимает губы, словно только что отобрали его одну единственную игрушку, плюшевого зайца, - Нет! Никаких «сеньорит», only you, Бомгю, - решительно констатирует хирург, тут же разменивая большую купюру серьёзности на мелкие червонцы смехуёчков. - Да и сводить других «сеньорит» жутко больно. Лучше одна и навсегда, - широко улыбается Чан.

Старший опирается бедром о стол и заставляет большую часть посуды с грохотом встрепенуться на поверхности. Была бы скатерть, и он точно бы смахнул её вместе с сервизом. Ему хочется стиснуть в своих объятиях Гю, хирург даже уже распластал по обе стороны свои ручищи, раскрывшись навстречу, будто воспарил ввысь орёл. Да только младший никак не унимается. Что ещё, еб твою мать?! Помыл, жрачкой накормил, на вопросы ответил, а тискаться когда? Но Чан, сделав шаг вперёд, застывает именно в такой позе, как изваяние в музее. Причём практически в греческом зале. У них там тоже была тряпочка на причинном месте. Бан недовольно сопит, слушаясь команду «фу» от Бомгю, чувствуя себя как собака, которых он боится, ей богу. Эта сеньорита крутит им как хочет. Но Чан всё запоминает, каждое его удерживание от касаний. И воздаст потом сполна этой жадине мелкой.

Бан не сразу понимает, что происходит, пока не перестаёт возмущаться от очередного облома, ибо его взгляд улавливает перемещения его телефона в крохотных ручках Бомгюлика. Растудыт Мамай губастый! Он таки начал в нём рыскать! Мелкий ещё с таким смаком скроллит каждый кадр, что Чан не сдерживается и встаёт на цыпочки, нависая над своим телефоном, чтобы разглядеть сверху ещё раз фотографии. Ему хочется прокомментировать всё, что отшёлкал и в какие-то моменты даже попросить вернуть обратно, чтобы рассмотреть как падает тень. Бан хочет было коснуться экрана пальцем, но Гю ловит его и на этой слежке за ним, хлопая аж по пальцам, принуждая отпрянуть в сторону. Чан теперь насупившись и сгорая от стыда следит за Чхве со стороны, пытаясь подсчитать на какой именно он по счёту фотографии. По лицу, к сожалению, непонятно. Неужели Бомгю не видит, насколько он сам очарователен?

Находясь в своём укрытии и слушая младшего, Бан ярко сверкает одними лишь глазами, как фары дальнобойщика в ночи. Ладно, характеристику «ебнутый» можно считать за комплимент, а «моветон» - ну он хотя бы фотографировал на телефон, а не на фотоаппарате мгновенной печати. Ведь мог же эти картинки ещё и сразу развесить по комнате на прищепках. Но Чан же этого не сделал?! Фак ёр мать, а почему? Бан аж загорается, чтобы тотчас побежать и начать щёлкать Бомгю. У него даже есть для этого новомодный instax. Интересно, а Гю согласится попозировать в костюме Чудо-женщины? А Харли Квинн? Нужно ещё прикинуть, в каком наряде хотел бы его увидеть Чан.

Бан шумно сглатывает, стоит Гю прижаться к нему. Может с виду он и похож на милого волосатого брехучего шпица, но явно зазвездюлить может так, что искры из глаз полетят. Про то, как вцепиться в член он может мёртвой хваткой, Чан теперь знает не понаслышке. Хирург нерешительно застывает, а его брови удивлённо ползут вверх от оглашения «наказания». Про глобус и что-то там про психов он пропускает мимо ушей, сосредотачиваясь на панкейках. Испечь? Пожирней и погуще? Да запросто!

- Мда-а-а-а, ещё та хулиганистая кокетка, явно вчпокался в меня, - вскинув довольно подбородок, провожает влюблённым взглядом младшего, Чан. – Ля, но такой хитрожопый, а, мелкий цербер и такой, мать твою, прожорливый, - качает головой Бан, убирая лишнюю еду со стола и отправляя её прямо в мусорку. Чонвон, будь он сейчас дома, устроил бы ему за это разбор полётов. Как это так, а как же помогать нуждающимся? Ой, на хуй их, этих прилипал, вон пусть мешки с фекалиями идут разгружают. Но, благо, этот шкет сейчас не здесь и некому мозги ему канифолить.

Чан достаёт молоко, яйца, муку, соль, сахар, разрыхлитель и приступает к заготовке «теста» для выпекания. Просеяв муку, введя и смешав все необходимые ингредиенты, Бан раскаляет две сковороды и для быстроты приготовления. Шоколад у хирурга, как и клубника тоже имеются, Чан первое ставит на водяную баню растворяться, а второе – мелко нарезает. Бомгю не заставляет себя долго ждать, появляясь снова на кухне, теперь уже будучи одетым. Пусть и не до конца. Чану его внешний вид очень нравится, о чём он не применует тут же сообщить. Чхве борзо драконится, а Бан никак не реагирует на его словесный выпад, молча продолжая дожаривать панкейки.

- А чё ещё те не нравится, baby? Чтобы ты здесь изменил? Ты ведь мой будущий муж, мне важно твоё мнение, - интересуется с любопытством Чанни, щурясь и возвращаясь к столу с тарелкой с панкейками, слушая как вещает Бомгю. Они уложены идеально ровно и даже не подумаешь, что по профессии хозяин дома – хирург. Бан ставит перед Гю, налитый в соусник растопленный шоколад, чистую тарелку с приборами и нарезанную клубнику. Всё как заказывали и ничего из пакетов, никаких готовых смесей, всё сделанное волшебными большими ручками. – Хммм. Я предпочитаю ся вести плохо, грязно и развязно. И чё тады, а?, - посмеивается Чан, доставая из шкафчика взбитые сливки. Он открывает крышку, следом свой рот, чтобы моментально впрыснуть сливочную пену. Вкусно как в детстве. Только в уголках губ остался крем, но Бан добирается своим языком и до него. Чан слышит, как Бомгю тоже хочет взбитых сливок и оказывается рядом с ним, демонстративно показывая, что намерен и ему такой фокус проделать. Cтоит Гю открыть свой чудесный ротик, как Чан наигранно встряхивает баллоном с лакомством и обманным путем срывает поцелуй с губ Чхве. Манипулирует грязно и развязно. Человек слова потому что. Он предупреждал! Ему в прошлый раз не дали его смачно засосать, прижать, заюзать везде и всюду, нужна компенсация! А лучше две! Бан целует Бомгю пылко, отчаянно и жадно, словно забирая каждый вдох, вытягивая как дементор весь его воздух, все его силы из грудной клетки. Стул вместе с младшим коренится в сторону –  это старший нахально склоняет его, заставляя лавировать на двух ножках, а сам держит в своих руках Гю, не давая ему упасть и продолжая смешиваться в рабстве из их уст. Младший сперва его очень

Звонок в дверь возвращает Чана к реальности. Он нехотя возвращает стул и очаровательный рот Гю обратно, разрывает поцелуй, прихватывая с удовольствием его за нижнюю губу, не скупясь на властный укус, а сам спешит открывать гостю, оставляя его возмущаться наедине с самим с собой. На пороге ожидает водитель, которого Бан знает, так что тот приветливо здоровается с ним, спрашивает как дела, как семья, забирает вещи и захлопывает дверь, сообщая, что Бомгю Батькович скоро соизволит спуститься. Чан не заметил, как именно пялился на него чел, но ему, если честно, похер.

- Так, Ваши шмотки, господин. Давай, honey, одевайся, - и пиздуй к отцу, а то он явно мой член в фарш превратит, Бан с невозмутимым видом кладёт перед Гю пакет с одеждой, а сам уже предвкушает момент уединения с самим с собой. Ему нужно обязательно позвонить Чонвону и попиздеть с братом. Он говорил, что Чан, если не изменится, останется один одинешёнек со своими бутылками. Ой как он ошибался. Нужно было спорить с ним на бабки.

- А ты чего застыл, как гипс? Со мной поедешь!, -

От оригинальной медицинской шутки у Чана аж перед глазами птички летают и лирично чирикают. Но, на самом деле, это потому, что по башке огревают его же штанами и пуловером. Бан оголтело аж подпрыгивает на месте, хочет было возразить, смотря на Гю, который за всё это время по-хозяйски успел перерыть в очередной раз гардероб и найти там на свой вкус одежду. Хирург скептически осматривает предложенный им вариант. Эту кофту он не наденет – уж слишком глубокий вырез, а ещё кусается, а эти штаны…Видимо, взгляд Бана столько красноречив, что, вперив свой взор на Гю, он сталкивается с непоколебимым «наденешь» и скрещенными на талии руками.

Наденешь так наденешь, чего так сразу сердиться?! Злюка мелкая!

Чан облачается в look от стилиста Бомгю, убирает остатки их застолья, запускает посудомоечную машинку и удаляется вместе с младшим. Если хирург устроит в доме вселенский потоп своей помывалкой, то его сосед господин Ван обязательно оборвёт телефон Бана, так что старший даже не парится по этому поводу. Внизу этих счастливчиков ждёт тонированный кортеж, Бан опережает водителя, чтобы открыть перед Гю дверь и забирается за ним следом.

В машине они едут молча, персонал семейства Чхве слишком воспитан и Чан только обменивается с ним любезными улыбками. По мужчине видно, что тот крайне удивлён тем кого с собой взял Бомгю, а Бан старается держать лицо и не волноваться лишний раз. Старший краем глаза посматривает на Гю и только сейчас замечает, что тот его собственный свитер снимать не стал. Взгляд Чана от этого теплеет. А говорил, что он на нём висит как мешок, так почему не переоделся? Потому что маленькая вредина. Улыбка Бана не сходит всю дорогу, так что со стороны он в очередной раз выглядит как идиот.

Подъехав к особняку Чхве, Чан, выходя из авто, подаёт руку Гю и не отпускает, сжимая его пальцы своими. Просто так идти и держать его за руку хотя бы в этом невозможно прекрасном мгновении – превосходно! Ещё и Бомгю подозрительно притих, хоть и взгляд его беснуется. Словно он что-то задумал и ему срочно нужно это воплотить. Интересно, что? В приставку поиграть? Или Лепу покормить? Чем занимаются дети мафиози? Прислуга распахивает перед ними двери, и хирург вместе с хозяином территории устремляется прямо на встречу с Чхве-старшим. В его личный кабинет.

Бан уважительно кивает, как только появляется на пороге личного пристанища главы клана. Тот сидит в кресле, курит медленно кубинскую сигару, от чего на лице Чана появляется тут же мрачная тень недовольства. Он же предупреждал его, а тот не соблюдает его рекомендации совершенно! Что за несерьёзное отношение к своему здоровью?

- Господин Чхве, мне казалось, что мы с Вами договорились, что Вы не станете курить. Ваше сердце…, - но договорить Чану, безусловно, не дают.

- Так, всё, меня ждёт очень важное дело. Кстати, папа, это мой муж, так что… ну, всё, покеда, - оглушительно кричит Бомгю и шлёт этим двоим смачный воздушный поцелуй, прячась в припрыжку в коридорах комнат.

Чан падает в рядом стоящее кресло.
Чхве-старший роняет сигару на ковёр.

Бан рывком подлетает, чтобы потушить её мыском своего ботинка и шумно притоптывает по полу, не щадя своих ног. Гувернантка как обычно появляется «слишком» вовремя, уничтожая следы преступления, а Чан замечает аквариум с рыбками и пользуется ситуацией, чтобы сменить тему. Может, раритет и не расслышал про мужа?

– Ого, у вас что появилась акула? А как её зовут?, - стучит пальцем хирург по стеклу, закончив с бурными танцами. Чхве-старший не реагирует на вопросы Чана. Он только подпирает голову рукой, загородив свой взор полураскрытой ладонью, словно ему бьёт свет в глаза или у него острая боль в висках. Бан обеспокоенно поворачивается, хочет было подойти к нему, чтобы измерить давление, проверить пульс, но реликвия наконец-то подаёт голос.

- Чан, давай выпьем? Принеси мне скотч из подвала, - 

Бан даже не верит своим ушам. Выпить? С ним? Что? Да с радостью! Хирург замирает в нерешительности, ожидая, что сей ретро-уникум засмеётся и скажет, что это розыгрыш. Но Чхве-старший, в широком жесте вальяжно махнув рукой, скользит по нему властным, твёрдым взглядом, с толикой хитровыебанного прищура. Он уже видел такое. Точно также на него смотрит Бомгю. Чан почему-то тут же ощущает подозрительно-неприятное послевкусие. Но, может, ему просто кажется?!

Бану ничего не остаётся, как последовать в подвал, за скотчем, опять же в сопровождении прислуги. Дверь перед старшим открывается, и он как ни в чём не бывало спускается вниз. В помещении очень мрачно и почему-то пахнет как в операционной – кровью, причём свежей, будто при переливании. Но, может, у него глюки? Он сегодня вообще не завтракал, пил только кофе натощак. Бан почти спустился вниз, но вдруг становится свидетелем резкого и протяжного крика. Даже не так. Рёва зверя. У них тут что ещё какое-то животное? Так вот почему такой запа…

Чан видит стоящего спиной к нему Бомгю и какого-то растёкшегося перед ним на коленях мужика. От развернувшейся картины, хирург успевает только схватиться за поручень лестницы, пытаясь устоять на ногах. Нет, серьёзно, что, блядь, это такое?!

- What the fuck?, -

- [ ] Стоило Юне выпорхнуть из подъезда её дома в лёгком, тонком головокружительном платье, как она снова заняла его мысли. Как будто спортсмен и до этого не думал исключительно о ней. На самом деле, Со очень старательно гнал из своей головы её образ после их первой встречи, но не смог в конечном итоге пересилить себя. Даже во время катки с подругой, молодой человек думал о ней. Для Чанбина Юна стала той самой девушкой, с которой он бы хотел встречаться, которую искал всю жизнь. Всегда одетая с иголочки, с идеальной укладкой и маникюром. Всегда первая в учёбе и лучшая на курсе. Прилежная, послушная для своих близких родственников и любящая, нежная девушка для молодого человека. Абсолютный порядок дома и на рабочем месте в офисе. Не имеет вредных привычек и врагов. Только завистники позволяют себе шептаться у нее за спиной.

Идеальная, что аж зубы сводят от её идеальности. Но именно такой тип был во вкусе Чанбина. С маленькой поправкой. Она была такой не единственной.

Помимо Юны, которую он видел сейчас перед собой, из плоти и крови, ему ещё нравилась другая, что для него также стала той самой идеальной, но которую он, увы, ни разу не видел. Тело **** состояло из пёстрых картинок игры, бесконечных диалогов, всплывающих окон, шума в наушниках, потери соединения wi-fi, длинных вечеров под пледом из-за проливных дождей и остывших кружек чая. Но именно это нерушимое ничем общение не просто нравилось, а побуждало каждый божий день появляться в сети, узнавать девушку как можно ближе. Что делать Чанбину в такой ситуации? К кому обратиться за помощью, чтобы получить дельный совет? Со не знает. Он запутался настолько сильно, что потерял эту тонкую грань между реальностью и виртуальностью. Спортсмен пару дней назад чуть было не назвал **** Юной, забывшись на долю секунду. А чтобы стало, если бы произнес это имя вслух? Наверное, отшутился, сославшись на посторонний звук. А ведь он даже не знает, как зовут его подругу из игры. Как и она не в курсе имени. Никто из них не подумал раскрыть свои реальные данные, предпочитая обращаться по никнейму. Да Чанбин даже подарки ей отправлял через сообщество, их игровой клан, куда

Бинни аккуратно надевает собеседнице второй шлем, ловко справляясь с интегралом, защёлкивая его потуже. Но в то же время так, чтобы Юне было комфортно и ремешок не сдавливал её нежную кожу. Спортсмен располагается на металлическом коне, придвигаясь к рулю ближе и освобождая для Шин посади себя место. Девушка устраивается на транспорт, чётко за парнем и обнимает его за торс, стараясь не сковывать того в движениях. От её прикосновений у Бинни даже зрачки глаз будто окрыляются от волнующих и приятных ощущений.

– Держись крепче, принцесса, – Чанбин перемещает ладони девушки чуть повыше, принуждая её сложить руки в замочек.

Громкий рёв двигателя доносится до их слуха, когда мотоцикл трогается плавно со своего места. Парень аккуратно выезжает, покидая вместе с девушкой их временную парковку. Мимо них вместе с порывами ветра проносятся новейшие архитектурные постройки, люди, что вечно куда-то торопятся, машины, которые проезжают опасно близко, издавая устрашающий гул, который не может подавить шлем.

Чанбин задумал показать Юне одно очень красивое место, дендрарий, а именно «Сад утреннего спокойствия», который находится неподалеку от центра города. Спортсмен даже не заметил, что прошло достаточное количество времени. Покрасневшее солнце уже намеревалось сесть за горизонт через час. Оно в последний раз за этот день освещало макушки вечнозелёных деревьев и водной глади реки, что проезжали ребята. Вода отражала лучи так, будто те были осыпаны золотистыми блёстками.

На открытой широкой, гладкой и ровной дороге перед парком Бинни решает пофарсить и ускорить движение их временного транспорта, выкручивая рукоять газа полностью. Стрелочка спидометра зашкаливает, трясясь между числами сто пятьдесят и сто семьдесят. Кровь в венах кипит, адреналин давно синтезирует с мозговым веществом, заставляя сердце панически биться в бешеном темпе. Но от этого драйва по всему телу проходится дымка восторга. Чанбин вдруг чувствует, как Юна сжимает его рёбра со всей силы так, что тот не может вдохнуть полной грудью и сбавляет скорость. Минутная слабость, которая его самого невольно напугала. Спустя ещё несколько тревожных минут транспорт останавливается, но Бинни чувствует, как девушка не хочет его отпускать. Она вцепилась ногтями в его зипку и боится отпустить, будто тот мог испариться.

– Мадемуазель, мы прибыли в пункт назначения, а чаевые будут?, – шутит Бинни, чуть смеясь, оборачивается к девушке, но вместо привычной улыбки обнаруживает небольшие дорожки слёз, смешавшиеся с черной тушью. – Юна, ты чего?, – кажется, он всё-таки переборщил с произведением впечатления.

Ошеломляющее беспокойство и треволнение окутывают его сердце плотным нервным сгустком, заставляя сжиматься с неимоверной болью, будто кто-то протыкает его плеядой игл. Чанбин за несколько секунд осознал, что причиной этих слёз является он сам и это заставляет чувствовать себя ещё хуже. Придурок, зачем ты решил поиграть со скоростью, зачем сделал эту хуйню. Что за ребячество?

Парень в мгновении ока спрыгивает с мотоцикла и встаёт перед Шин, с особой осторожностью снимая с неё интеграл. Спортсмен медленно кладёт свои ладони на её щеки, стирая солёные дорожки большими пальцами рук.

– Прости меня, пожалуйста. Я знаю, что идиот. Ну, хочешь, ударь меня?, – его обеспокоенный взгляд бегает по мягким чертам лица такой беззащитной Юны.

Девушка молчит. Никакого ответа от неё так и следует. Вместо этого Шин по-прежнему держит голову опущенной вниз, а её тонкие, изящные пальцы сжимают края пассажирского сидения до побелевших костяшек. Со стороны кажется, что она в какой-то другой реальности, забвении, под гипнозом и что весь мир вокруг неё на мгновение отошёл на второй план. Юна вокруг себя ничего не видит и ничего не слышит. Достучаться до неё словами нереально.

Блять. Что он натворил?!

Чанбин аккуратно поднимает голову девушки за подбородок, чтобы та посмотрела на него. Его глаза цепляются за мелко подрагивающую губу Юны. Он, резко и глубоко выдыхает, тут же притягивая её в свои объятия, шепча на ухо бесчисленное количество хриплых извинений. Бинни ощущает всю её панику, дрожь и не может не винить себя в безответственности. Крупная ладонь медленно поглаживает содрогающуюся в тихих рыданиях спину, а на его футболке распускается цветком мокрое пятно слёз.
– Юна, дыши, дыши глубже, старайся забыть эту хуйню. Ты сейчас сидишь рядом со мной и ничего тебе не угрожает. Юна, господи, боже мой, прости меня, – Чанбин дышит вместе с Шин, стараясь выровнять её прерывистое дыхание. Девушка постепенно успокаивается и спортсмену даже кажется, что она снова в состоянии адекватно реагировать на происходящее. И прежде, чем она успевает заговорить, Бинни накрывает её уста своими, вовлекая в нежный поцелуй. Его губы встретились с её, и это было как искра, разжигающая бушующее пламя. Он касается её уст почти невесомо, осторожно, сдерживаясь от желания страстного погружения.

Спортсмен быстро прервал поцелуй, оставляя на губах влажную прохладу, продолжая смотреть в её глаза. Возможно, в его взгляде слишком явно отражается: «а мне не стыдно», ведь его пальцы надавливают, проезжаясь по коже на скулах. Сладость близости дразнит до дрожи, Чанбину даже кажется, что ещё чуть-чуть — и он точно лишится разума. Хотя, наверное, уже.

я так понимаю у Хиро новое увлечение

https://64.media.tumblr.com/521a4635741 … b7716d.gif

когда Ноэль пришёл к Лину и Лин такой - Ноэль ты пил?
Ноэль:

https://64.media.tumblr.com/c802aefdfb8 … 2dc882.gif

остановите мой ор

https://64.media.tumblr.com/8b9662c9e72 … 3861b3.gif

Григорий Лепс – рюмка водки на столе хд

Оззи услышал как-то сию песню, перевёл её и понял, что это чисто его настроение, когда они с Ноэльчиком расстались [ненадолго! так что спрячьте свои номера телефонов, злостные воздыхатели хд].  Кинк частенько под неё бухает со своим сынулей Сынмо. А потом приезжает наряд полиции и ночь они проводят вместе в клетке. Может это и сон Оззи, who knows…

У Лина это песня maroon 5 – sugar. Эта песня про его кота, потому что его возлюбленный Хиро очень сладкий мальчик. Ладно, а если серьёзно, то это песня Katy Perry – Bon Appetit. Потому что всем за столом нужно желать приятного аппетита!