[indent]Сонхва по привычке хозяйничает на кухне Чонхо, словно он у себя дома. Ему даже кажется порой, что старший знает его обитель лучше него. Например, любимая чашка младшего, из которой обычно пьёт его парень всегда стоит с той, которая всегда уготовлена для него, когда Пак приезжает его навестить. Да и на кружках {непременно огромных} нанесены их фотографии, Хва подарил ему их пару лет назад. Поэтому он тут же достаёт их из верхнего шкафчика, чтобы налить в оба сосуда самой обычной воды. Во рту пересохло от сумбурности и всего того, что недавно произошло. Кажется, что это был не один день, а целая неделя. Слишком много событий, что даже не осталось возможности восстановить полноценный баланс. Если честно, то Хвасон даже и не вспомнит, когда им с Чонхо настолько было великолепно вместе. Он задумчиво делает огромный глоток и кидает взгляд в сторону, где сейчас мелькает любимый силуэт его малыша. Хва засматривается на своего переодевающегося парня, закусывая нижнюю губу и вспоминая {ему и не надо} какой же он до охуения бесподобный. Пак чувствует внизу живота щекочущее отголоски возбуждения и отчего-то усмехается своим мыслям. Всё-таки Хвасон – самый настоящий похотливый чертёнок, что готов прямо сейчас ещё раз накинуться на Хо. Разве возможно устоять? Разве можно сдержаться, когда видишь атлетическую спину [которую так хочется разодрать], величественные несокрушимые плечи [на которые так и хочется закинуть ноги] и неукротимые широкие ладони [которые готовы сжимать и вытворять с тобой всё, потому что чувствуешь себя в них как слегка неподдающийся сразу пластилин]? Кажется, он никогда не сможет больше успокоиться и смотреть на Чонхо по-прежнему, только взглядом полным обожания, вожделения и любви. Слишком долго сдерживался, слишком длительно томил и издевался над собой, над ним, над обоими.

[indent]Кокос отвлекает его от плотоядных фантазий, прыгая на столешницу возле раковины и начиная тыкаться своим мягким, но в то же время наглым лбом и мордочкой в руку Пака, призывая его себя погладить. Кого-то он Хва напоминает. Сонхва даже усмехается про себя. Весь в своего замечательного хозяина, разве не так?! И, конечно же, молодой человек не может устоять от такого напора, сразу же заботливо почёсывая кота по обеим сторонам подусных вибрисс. Он неожиданно порывисто прерывается, восклицая звучная «ох», будто вспомнил что-то, ставит почти допитую свою кружку и нагибается за пустой миской Кокоса. Так вот отчего он так напрашивается на ласку, негодник. А Хва и растаял, думая, что у кота приступ нежности. Нет, всё-таки не похож он на своего хозяина, потому что Чонхо всегда был и есть искренним, младший никогда не ждал ничего взамен, а Пак так и норовил каждый раз осыпать его с головы до ног подарками, будь то слово-комплимент или даже игра в тайного Санту в июне. Хва всегда хотел увидеть неземную улыбку своего парня, от которой появлялись те самые задорные ямочки на его сладких щёчках. Просто Пак, будучи по натуре экстравертом, всегда боялся серьёзных отношений, совсем не желая подпускать к себе кого-то глубоко в сердце. Но Чонхо – тот единственный, кому он открылся со всех сторон во всех смыслах.

[indent]Хва решает начать готовить что-нибудь им обоим, перемещаясь к холодильнику и раскрывая его нараспашку. Он натыкается взглядом на кусочек сыра, парочку ломтиков хлеба немножко молока и коробку с яйцами. Нет, ну можно, конечно, из этого изобразить и тосты с французским лакомым поцелуем, да только их обычно делают на завтрак. Пак подносит согнутый указательный палец к губам, упираясь в него ими, хмурит брови, изучая содержимое полок. Рой мыслей наперебой сбивают друг друга с ног. И всё-таки, это жутко странно, что у Чонхо так пусто. Он что, редко бывает дома? А может у него вообще был другой парень и младший ночевал у него? Пак начинает чувствовать, как по его венам бурлит ядовитая ревность. Хвасон аж в сердцах вгрызается в кожу своего несчастного пальца, кусая до боли, чтобы отрезвить свою бедовую голову. Тогда почему мисс Ю намекнула про синяки? Вряд ли он его бил. Хо, в отличие от Хва, жутко умный и никогда не позволит никому поднимать на себя руку. Особенно он убедился в этом сегодня. А может, этот парень [у кого ночует Хо] вечно попадает в неприятности? И поэтому Чонхо его таким образом защищает, решая проблемы? Ещё один укол ревности, теперь поглубже. В любом случае, как бы там не было, Пак отобьёт своего мужчину у кого бы то ни было. Даже, если придётся биться с самим с собой. Они уже сказали, что принадлежат лишь друг другу. Именно так и никак иначе.

[indent]Сонхва даже немного вздрагивает, стоит Чонхо коснуться его, не слыша, как его любовь пришёл. Хва тут же плавится в объятиях, прикрывая на пару мгновений глаза, ощущая трепет упоительного, сладострастного дыхания родного парня на своих волосах. Пак поворачивается к нему, сводя в кольцо плена рук шею любимого. — Хм, ну, я даже не знаю…, — выдыхает Сонхва, чуточку издеваясь, успевая мазнуть по губам младшего кончиком языка, прежде чем подставить с удовольствием шею под его поцелуи. — … дай-ка ещё подумать…, — подначивает и обескураженно хихикает Пак, буквально аллея от манипуляций Чонхо. — Ладно, сдаюсь, уговорил, персик. Закажу что-нибудь с соусом, чтобы слизывать его с твоих губ и не только, любимый, — Хва как всегда пускает в ход невербальные двусмысленные намёки, но план младшего ему очень даже нравится. Сонхва подносит заготовленную кружку воды для своего парня и пока он утоляет жажду, а затем удаляется в ванную комнату, Пак тут же идёт за ним и на ходу делает заказ. Рядом с домом его парня, прямо внизу, год назад въехала какая-то российская семья и открыла своё бистро с самой разнообразной кухней. И каждый раз им обоим очень даже нравилось то, что они у них заказывали. Оператор отзывается почти сразу и Хва рассеянно диктует, что ему нужны парочка бургеров, с одной картошкой по-деревенски, а другую – с бататом. Счёт Сонхва, по которому проходит оплата, забит у них в базе. На том проводе говорят что-то ещё, но Пак уже не слушает, он завороженно наблюдает за своим парнем, с жадностью облизывая свои успевшие так скоро пересохнуть губы. С его уст срывается с придыханием «ох» прямо в динамик и он сбивчиво бормочет «оставьте, пожалуйста, заказ у двери», отбрасывая свой телефон в сторону. Хва слушает признание Чонхо, и он сдерживает свой растроганный порыв, накрывая пальцы своей души, своей жизни, своего сердца ладонями. Любит, Хо его любит. Лицо Хва ширится от улыбки. Если честно, Сонхва сомневался в этом, потому что старший его как никак обидел своими нервными выбросами «хочу-не хочу». Бармен медленно скользит взглядом по идеальным чертам его лица, останавливаясь на губах, слегка склоняя голову набок. Пак врывается в родной рот с напором, выжигая внутри жадные и требовательные штампы любви, переплетаясь языками. Чонхо словно пробует на вкус приглушенные всхлипы Хва. Старший обвивает руками его шею, касаясь кончиками пальцев мягких волос, хмуря брови от агонии желания, накрывающего стремительной волной по новой. Кожа покрывается мурашками, а в паху сладко ноет.

[indent]Он чувствует, как они оба перегруппировываются в душевую, льнёт к Чонхо, цепляясь за него и держась всеми конечностями разом. Оказавшись в кабине, Пак сползает вниз и чувствуя твёрдый настил под ногами, не отстраняясь, прерывисто шепчет прямо в уста своего парня, — Чаги, я сделаю тебе татушку на лбу «собственность Сонхва», ты понял меня?!, — в тоне старшего очень явно слышны ревнивые нотки, это точно Хвасона отвлечёт от всяких там высказываний про фингалы, а ещё израненные уста. — Нужно будет обязательно помазать заживляющей мазью после, детка, а пока…, — Пак аккуратно одним лишь контуром своих губ касается его, коротко целуя. Если бы поцелуи могли заживлять все раны, то Хва целовал бы Чонхо бесконечно. В какой-то момент старший забывается, прикусывает нижнюю губу младшего, уже давно истерзанную, начиная спускаться ниже, выцеловывая по сантиметру линию челюсти под шум собственных рванных выдохов. Вода комфортной температуры осыпает их фигуры приятным напором водопада и Хвасон берёт в руки гель выдавливая необходимое количество прямо на плечи Хо, начиная размазывать по всему телу. Подушечками пальцев Пак скользит по ключицам любимого, намыливая его кожу, спускаясь ниже. Он останавливается на жемчужинах его сосков, обводя их по контору ореолов, надавливая и едва оттягивая. Струя душа тут же смывает мыльную пену и какое-то время Пак продолжает ласкать его таким образом при помощи своей ладони, параллельно примыкая к шее и оставляя на ней влажные следы от своих губ, с удовольствием прикусывая его кожу. Наверняка там останется след от его зубов. Сонхва оставляет грудную клетку своего парня в покое, спускаясь руками ниже, насколько позволяет расстояние, проводя кончиками пальцев по потрясающему прессу. Медленно, едва касаясь, чувствуя, как от этого движения мышцы торса непроизвольно сокращаются, отголоском перемещаясь ниже. Паку всегда нравилось наблюдать за реакцией тела младшего.

[indent]— Я хочу показать тебе насколько ты мне дорог. Ты ведь позволишь мне, родной?, — Хва смотрит на своего парня долго, почти выжидающе, замечая на дне его зрачков проблеск легкой тревоги. Не то, чтобы Пак никогда ему не отсасывал [буквально недавно]. Но Сонхва никогда прежде не спрашивал так о разрешении, будто готовя его морально к чему-то. И это действительно так. Хва кое-что задумал. Кое-что коварное. Но вот губы Чонхо приоткрываются, молчаливо давая согласие на полную свободу для действий. Только Хо знает, каким его Пак может быть. Взгляд Хвасона опускается вниз, и он коротко выдыхает. Кажется, старший готов впасть в зависимость от одного вида. От самого Чонхо он был зависим уже давно, и Хо об этом прекрасно знает, но в который раз убеждать его в этом так приятно. Хвасон обхватывает ладонью напряженный орган своего парня, улыбаясь одними уголками истерзанных поцелуями губ. Шумный выдох Хо касается раскаленным эхом разума, плывущего и разморенного, когда Пак опускается на колени, склоняется вперед и проводит языком по всей длине. Сонхва чувствует, как пальцы его любимого медленно скользят по голове и смыкаются в кулак в волосах на затылке. Только бы не прервал, только бы не остановил. Хва сам едва справляется с нахлынувшим возбуждением, стекающим и концентрирующимся где-то внизу живота невыносимым жаром. Обхватив устами достоинство своего парня и выписывая круги собственным языком, Сонхва закрывает глаза, прислушиваясь к глубокому дыханию Хо, ускоряющемуся и сбивающему с ритма с каждым движением ему навстречу. С его губ срывается первый несдержанный стон, который впивается в сознание Пака, как рыболовный крючок — вырвать его оттуда получится лишь с болью. Он действует как разряд тока, запускающий сердце — Хва не сбавляет ритма, лишь набирая темп, пытаясь зайти чуть дальше, взять глубже с каждым качком головы, ощущая, как слезы начинают скапливаться в уголках глаз и щипать кожу. Пак чувствует, как пальцы Хо сильнее и болезненнее сжимают волосы, как они изламываются от напряжения и накрывающего чувства удовольствия, ведь в эту минуту Хвасон буквально признается ему в любви своими губами. Старший удерживает своего парня в душевой кабине, вдавливает ладони в его подрагивающие бедра, ускоряясь, когда имя Пака вырывается измученным и влажным шепотом из лёгких младшего. Чувствует, как все его мысли и ощущения начинают концентрироваться в одной точке, и Хва начинает медленно подводить его к самому краю своим жестоким ртом, все ближе и ближе...

[indent]Пока не останавливается.

[indent]Пока не освобождает рот, горячий и влажный, поднимая свой взгляд к лицу Чонхо. Его парень тяжело дышит, резкие вдохи режут воздух, пока он пару секунд пытается понять, что происходит, пытаясь не сорваться окончательно вниз, продолжая держать свою ладонь на голове Хва и напряженно сжимать волосы. Сонхва встречается взглядом с Чонхо, улыбается так саркастично и блядски, продолжая смотреть на него снизу с его членом в мокрой руке. Кажется, кое-кому понравилось быть оттраханным до искр перед глазами.

[indent]— Хочется кончить, большой мальчик?, — севший и хриплый голос Пака тонет в плотном и горячем пространстве ванной. Затуманенный и одурманенный Чонхо начинает понимать. Хва видит в его взгляде это острое, немного отчаянное понимание того, в какой ситуации он оказался заключенным. Да, всё верно, малыш. Пак ухмыляется, совершенно по-дьявольски, потому что Хо придется смириться со своим положением, пока Сонхва не наиграется, пока не доведёт его до той степени предела, которая ему покажется достаточной. Вот только старший сам не знает, когда эта степень наступит. Дождавшись, когда возбуждение начнет отступать, Пак обхватывает ладонями его достоинство, начиная водить ими быстро и жёстко, по-настоящему млея от звука стонов своего парня, с упоением наблюдая, вслушиваясь в сбивчивое дыхание.

[indent]— Посмотри на меня, — Хва любит Чонхо, любит, когда он смотрит на него так. С едва уловимой долей смущения и неверия в то, что сейчас происходит. Сонхва готов поставить на кон что угодно, что младший только ему позволяет делать нечто подобное с собой. И Пак, правда, благодарен за это. За то доверие, которое он дарит. И что если он попытается остановить Хва, то это его обидит. Если попытается взять свое самостоятельно, то это оттолкнет Пака и он закроется в себе. Поэтому Чонхо вынужден стоять и терпеть, как Сонхва своими руками подводит его к самому краю и отводит, вновь подводит и отводит. Опять по новой, бесконечный цикл. Хва знает, он мечтает кончить. И он обязательно кончит, ведь мы в ответе за тех, кого приручили. Буквально. Пак сделает после всё, что угодно.

[indent]— Ты ведь хочешь, да?, — Сонхва останавливается. Снова. Смотрит на него, улыбаясь, как мразь. Чонхо, родной, ты ведь заслуживаешь всего самого лучшего на этом свете. Например, это искусство. Хва вновь приоткрывая распухшие губы. Вновь продолжая мучения и истязания своим горлом, под аккомпанемент хриплых стонов любимого, доносящихся над покачивающейся вперед и назад головой. Ведь все это для него. Для него одного. И Пак знает, как ему ужасно сейчас. Но разве это не прекрасно на самом деле? Кажется, с Чонхо, старший уже давно зашел за край.

Эш (за полное имя он тут же лезет в драку, даже если знает, что у него ни единого шанса победить) не любит рассказывать про своё детство. «Да что там рассказывать, — огрызается он неохотно, если всё же настаивают. — Мамка бросила в больнице сразу после рождения, так что я кантовался в фостерских семьях. Из двух сбежал. Третью довёл. Понятия не имею, как Спэрроу могло прийти в голову меня усыновить, но я решил побыть лапочкой — фамилия больно понравилась. Всё». В принципе, даже почти не лукавит, если не считать того, что кроме воробьиной фамилии были ещё причины, по которым он остался, но умолчать — не значит соврать, верно?
Про своих биологических родителей Эш знает минимально, в отличие от Джулии и Коннора (называть которых как-то иначе у него язык не повернётся; они скорее приятели, чем семья). У него не осталось ни фотографий, ни даже их реальных имён, зато приёмные явно умалчивают от него всю правду. «Знал я твою мать, — вскользь как-то роняет однажды Коннор, когда в Эше в первый и последний раз просыпается желание разузнать хоть что-то. — Связалась с каким-то охотником на свою голову… дура». Странно, но пацан не чувствует ровным счётом ничего, когда слышит столь нелестные эпитеты в её адрес. Примерно тогда же его и отрубает; какой смысл искать тех, кто его кинул? Отец, конечно, мог и не кинуть, но почему-то Спэрроу слабо в это верит. И дело даже не в том, что ему пытаются вбить с самого приезда в Нью-Йорк; называйте это чуйкой, предчувствием, третьим глазом — встречаться с батей он не горит желанием.
Большое яблоко — город возможностей. Так думают все, так думает и сам Эш. Он, конечно, не дурак, понимает, что в этот раз упускать возможность хоть как-то устроиться в жизни будет глупо. Спиться или стать одним из многочисленных бомжей, что заполоняют улицы Нью-Йорка, ему не хочется. Да и где ещё он сможет найти семью ведьмаков, которые не только помогут ему справиться с силой, что растёт с каждым днём, да ещё и в ковен приведут? Магию Спэрроу считает одним из главных своих талантов, так что развивает её с особым усердием. Лучше бы так, конечно, учился в школе, потому что пока что табели об оценках выглядят не слишком утешительно, но Джулия и Коннор временно дают ребёнку спуск. Вместо этого они ведут его на первый шабаш, и единственным, что хорошо запомнит с него Эш, будет бесконечное «важны лишь мы». Бруклинский ковен Нью-Йорка стоит на втором месте, и верховный даже не скрывает, что его это бесит. «Конечно, станете вы первыми с таким-то отношением к остальным», — ехидно думает про себя Спэрроу, когда кто-то из его погодок с поболее промытыми мозгами начинает жаловаться на то, как сцепился с «теми выскочками» (иначе первый ковен и не называют из-за их любви к роскоши). Эш удивляется тому, как они вообще прожили так долго, учитывая всю ту нетерпимость, что демонстрируют все ключевые фигуры в этом сборище расистов. Вампиры — мерзкие, охотники — опасные, с оборотнями и так всё понятно, другие ведьмаки — нам не ровня. Это начинает надоедать очень быстро, особенно когда ты знаешь вампира, который делает тебе скидку на мороженое в своём кафе, гоняешь в мяч с оборотнем после школы и зажимаешься с левым ведьмаком в кабинке туалета кинотеатра. Наверное, Эш не самый образцовый член ковена. Не то, чтобы его это сильно волновало, но дома он со временем проводит времени всё меньше. Коннор и Джулия проблемы не видят; в их глазах ребёнок наконец-то взялся за ум и решил подтянуть учёбу. Он же их не переубеждает.
За учёбу Эшу действительно приходится взяться, если он хочет поступить в университет и выбить себе скидку. И если раньше проблемой было его увлечение магией, то теперь (оно никуда не делось, но) прибавилось кое-что ещё под ужасным названием Переходный Возраст™. Ему всегда было сложно усидеть на месте, а тут приходится едва ли не силком заставлять себя сконцентрироваться на предметах. «Может, в жопу колледж?» — думает Эш, ковыряя носком кроссовка начищенный до блеска пол спортивного зала, и за своими мыслями совсем не замечает мяча, прилетевшего прямо ему в тыкву. Он не знает, что болит больше, разбитый нос или ушибленный копчик, и лишь злобно щурится, когда виновник его травмы склоняется над ним, протягивая руку. «Ты совсем глухой?» — спрашивает пацан, которого Спэрроу раньше не видел; «а ты совсем слепой?» — отвечает ему в том же тоне гнусаво Эш, едва сдерживая ехидный гогот, когда видит, как бесится этот придурок. Странно, что правда довёл до медпункта, а не врезал по почкам в коридоре, пока никто не видит.
Пацана зовут Спенсер Гримм, и он сыночек немецкого консула. Важная шишка случайно зарядила ему баскетбольным мячом прямо в лицо. А ещё он сильно отличается от людей, с которыми Эш обычно сходится, поэтому на следующий день он липнет к нему, как мокрая тряпка, да ещё и тащит из дома молочный коктейль собственного производства, пока «злобная морда» не сдаётся. Первая неделя старшей школы начинается замечательно.
Светлая полоса заканчивается быстро. Забавно: ему всегда казалось, что белой вороной он станет из-за своей ориентации. Однако валится Спэрроу на другом. Он, вообще-то, не планировал помогать той охотнице, просто оказался не в то время не в том месте. Не бросать же тётку помирать? Кто же думал, что она потом заявится к нему домой, чтобы поблагодарить? Нет, серьёзно, женщина, вы в своём уме? Джулия молча закрывает перед ней дверь, пишет что-то мужу, и оба молчат до самого вечера, чтобы за ужином устроить ему разнос. «Серьёзно, Эшли?» — спрашивают они оскорблённым тоном. Эш хохочет (истерично), прежде чем сказать, что вертел на одном месте все их предубеждения относительно других рас, а заодно и ковен вместе с ними. Последнее, пожалуй, было лишним — лучше бы его из дома выгнали, чем перестали допускать до гримуара и учить чему-то новому. Но этого ведь мало — Верховный отказывается изгонять его из ковена, говоря о временном наказании, что фактически связывает Эша по рукам и ногам. Ни себе, ни людям. «П и з д е ц», — думает Спэрроу, сидя под дождём на Манхэттене, где пытался навести справки о других ковенах; в тот, что находится на Статен-Айленде, его брать отказываются, потому что по силе уступают Второму Месту и боятся навлечь на себя их гнев, в первый же… Эш знает, что связаться с ними значит окончательно подписать себе смертный приговор.
Но знакомых всё же расспрашивает.
Ноа находит его сам. У Уайта хорошо подвешен язык. Спэрроу встречал таких людей — могут заболтать даже мёртвого. Веет от него чем-то опасным (Эш не питает надежд относительно того, как быстро тот убьёт его, если придётся), но он не может не признать, что мужчина обладает непробиваемой харизмой, на которую молодой парень ведётся. Да и как не согласиться, когда ему предлагают продолжать учиться и даже узнать больше, чем-то, что мог предложить Эшу «родной» ковен? Он догадывается, что подписывает договор с самим Дьяволом, но ему всё ещё хочется знать больше о магии, так что… обзавестись таким наставником и быть ему должным — не самый плохой вариант, верно?
Даже если должок подразумевает за собой участие в игре, которая ему не под силам.
Эш выпускается из школы с мыслью, что так его жизнь хоть немного устаканилась. Общение с Джулией и Коннором, прохладное до того момента, сходит на нет. Впрочем, Спэрроу уже всё равно: он всё придумал, и пока что его план работает. Терять ему всё равно нечего, поэтому он налаживает контакт в том числе с охотниками, не без помощи той самой роковой леди, и постепенно обзаводится своеобразным связями — теми, кому может помочь (не бесплатно, конечно) и кто может посоветовать его другим да вернуться ещё раз, а то и не один. В университет он так и не поступает, предпочтя вместо этого занять местечко в одном из неплохих колледжей Нью-Йорка, и параллельно подрабатывает где получится, пока наконец-то ему не стукает двадцать один, и он не может официально заниматься тем, что всегда любил — быть барменом. «Мне как обычно», — у него даже тут постоянные клиенты, и Спэрроу хочется думать, что дело в харизме (подхватил от Ноа, не иначе); приятно хоть где-то не чувствовать себя изгоем.
В жизни Эша мало людей, признания которых он хотел бы добиться. Если говорить откровенно, то сейчас таких двое — наставник и Гримм, который никуда не делся после их выпуска, даже напротив — они больше не проводят столько времени вместе на учёбе, но с лихвой компенсируют это после неё. Спенсер наверняка считает его своим лучшим другом; Спэрроу усердно делает вид, что так оно и есть. Дружба, хах. В своих чувствах признаваться он не планирует, даже если это и значит, что придётся столько лет терпеть и скрипеть зубами, наблюдая за очередной девчонкой, с которой зажимается Гримм. Очередной. «Вы здесь ненадолго», — думает Эш то ли завистливо, то ли самодовольно, зная, что в итоге всё равно придут к нему.
Вот только не ожидал, что буквально ввалятся в состоянии нестояния. В первое мгновение Спэрроу думает, что Спенс пьян; когда до них обоих доходит, что происходит на самом деле, ситуация начинает походить на лютый сюрреализм. О том, что на охотника (мать его за ногу, охотник, Гримм! сраный! охотник!) наложена чужая магия, он догадывается не сразу, но быстрее, чем у того поедет кукушка от реалистичных галлюцинаций. Эш не хочет спрашивать, чья кровь у него на рубашке, когда действует зелье, что нейтрализует колдовство, Спенсер не говорит. «Не знал, что ты тот самый ведьмак, который помогает охотникам», — замечает вместо этого Гримм, и Эш смеётся.
Что же, по крайней мере, сегодня его не убьют.
К сожалению, магия оказывается не одноразовой. Спэрроу не знает, как на это реагировать: с одной стороны, конечно, очень мило, что теперь они ещё больше связаны друг с другом, с другой — не такой же ценой! Он даже нашёл артефакт, которым получилось заменить зелья — его просто нужно подпитывать магией, чтобы эффект сохранялся, — но это всё лишь временная панацея. Ещё и ситуация с ковеном… Эш ожидал подобного развития события, но оказался не готов к тому дню, когда запахнет жареным. Очень вовремя Гримм решил ради разнообразия согласиться со своим отцом и отправиться в какой-то там городок в Мэне, чтобы проверить, насколько там всё плохо с нечистью — Спэрроу недолго думал, когда сообщал Ноа о том, что валит из Нью-Йорка «отдохнуть» и, конечно же, «скоро» вернётся. Ему просто нужно немного времени, чтобы разобраться со всем этим дерьмом. Немного. Времени.
дополнительно:
» является этаким посредником среди охотников, занимается этим последние лет пять, так что, несмотря на свой юный возраст, успел зарекомендовать себя как ведьмака, который далеко пойдёт. кроме того, охотно помогает и другим расам, главное чтобы платили и не пользовались им для каких-то тёмных делишек;
» бармен от Бога. кроме шуток — смешает вам едва ли не все существующие коктейли, даже глазом не моргнув, периодически придумывает что-то своё, при этом прекрасно сочетая все виды алкоголя между собой. про алкашку знает больше, чем про самого себя;
» при всём при этом абсолютно не умеет пить, напивается с одной банки пива;
» жрёт много, жрёт постоянно, не толстеет, пару раз из-за этого снимал с себя порчу с завистливых девчонок и парней;
» несмотря на то, что состоит в ковене, больше части своих знаний и способностей в магии обязан лишь своему собственному упорному труду, а в дальнейшем — помощи наставника. в целом, развивал такие дисциплины, чтобы быть полезным другим — поиск людей, целительство,  изготовление зелий и прочего, что может пригодиться тем, кому магия не доступна;
» лучшее оружие — бегство. абсолютно не умеет драться, зато быстро бегает, почти никогда не догоняют;
» умеет водить машину, причём учился этому на механической коробке передач, так что во время зомбиапокалипсиса не пропадёт;
» гик до мозга костей, что частенько вымораживает;
» сам не знает, но проклятье Спенсера (накатывающие реалистичные галлюцинации) непосредственно связано с ним по крови, так как было наложено его матерью перед смертью на отца Гримма. пока что они оба думают, что Эшу просто удаётся купировать воздействие чужой магии, но секрет успеха заключается в том, что его и только его магия способна на это.

«Блядский сученыш» звучит в сознании громогласно, рисуя на лице Ноэля блаженную улыбку. Его полностью устраивает то, как он влияет на старшего. Знает, что тот всё ещё отлично держит себя в руках, но такие мелочи как почти рычащий голос в голове, то как Эль к нему прикасается и как Кинк сам подается вперёд, зарывается пальцами в волосы Грейвса и тянет, заставляя его откинуть голову назад, открывая ему шею, на которой тут же ощущаются горячие губы – всё это вместе разрушает чужой самоконтроль изнутри, как диверсия. Сам же Ноэль вообще не ограничивает себя, не сдерживает ни в чем, исполняя все свои хотелки, которых становится больше и больше с каждой секундой. Этот нечеловек дарит одуряющее Грейвса чувство вседозволенности.

Освальд начинает гадать о природе Ноэля, причём транслируя всё это прямо в светлую голову лиса, который вот вообще не этого сейчас хочет, но варианты, надо признать, забавляют. На перевёртыше Эль даже фыркает не сдержавшись. Ему тоже интересно, что за существо его сегодня трахнет, но не настолько, чтобы отвлекаться на разговоры. Интересно, да, но особого значения для Ноэля не имеет, ибо они вряд ли снова встретятся, как бы не был потрясающе горяч этот парень, Грейвс собственные правила нарушать не собирается. Влюблённый лис уже не хищник. Эль в любом случае не успевает даже пискнуть, когда кроваво-красочные кадры мелькают перед глазами, превращаясь в красное пятно, напитанное чужими, такими вкусными эмоциями… — Блять, — выдыхает немного промаргиваясь, чтобы сфокусироваться на бездонных глазах, там еще можно заметить эти красные блики. – Это что, ревность? – Он, конечно, надменно хмыкает. Но лифт остановился, раскрывая двери, выбешенный Кинк вытаскивает младшего почти силой, но скорее пытается сделать вид, потому что Ноэлю не больно, все как раз таки наоборот. В квартире, по ту сторону двери они оказываются, Ноэлю кажется, за секунду, путь от лифта он не то, чтобы не запомнил, скорее не увидел.

Достигнутым эффектом младший откровенно наслаждается, облизывая пухлые губы в предвкушении. Рык проносится мурашками по спине, устремляющимися прямо в низ живота, скручивая узел возбуждения еще больше. Нравится все, от горячено тела без футболки, прижимающего его к стене, до собственного желания подчиниться этому напору. «Хорошо, папочка», почему бы не подлить бензина в пламя? Так хочется узнать, как сильно оно может разгореться? Послушный мальчик не отводит взгляда, как ему и приказали, руками тем временем оглаживая кожу, пальцами нажимая на мышцы, красиво перекатывающиеся при движении. У него даже поцелуи подчиняющие, он не целует, вгрызается, словно пытается сожрать, слишком быстро переключаясь на шею. Впервые в жизни Грейвсу жаль, что на его коже нельзя оставить следов, они исчезают слишком быстро из-за сверхъестественной регенерации. Вот всегда это было в плюс, но не сегодня. Где-то глубоко в душе, под одеялом из похоти теплится желание быть помеченным этим парнем. С ним вообще все по другому, ярче, острее, желаннее. Так, что Эль и сам начинает теряться в чужих руках, задыхаться в его запахе. Кроваво-травное зелье уже выветрилось, оставляя лишь его, лёгкий флëр парфюма и выпитого алкоголя, под которыми Ноэль плавится, становясь податливее.

Когда тот рвет на груди лиса сценический топ, Грейвсу глубоко похуй, как сильно на него будут орать, он готов скупить еще тысячу таких, если Оз так же будет разрывать их прямо на нём. И Ноэлю даже некогда ответить, что это он, как раз таки будет смотреться на Кинке как нельзя лучше, но рука, нежной змеёй обхватившая шею вышибает остатки сознания и кислорода вместе с ним. Если бы Оззи не прижимал его к стене, перевозбужденный студент уже бы рухнул, ноги абсолютно ватные, а когда он чувствует, чужую горячую руку у себя с штанах. Первое же касание становится фатальным, Эль откидывает голову назад, насколько это возможно и больно бьётся затылком о стену, выстанывая с хрипом, из-за ладони, всё ещё сжимающей горло. Длинные пальцы цепляются за торс, широкие плечи, останавливаясь в волосах, с нетерпением прижимает голову Оззи еще ближе, только бы не останавливался.

Каждое его слово обжигает, бьет по члену и без того изнывающему. Но папочка убирает руки, перемещая на задницу, Эль не может понять хуже ему от этого, или лучше, — выеби меня, — выдыхает куда-то в губы Освальда, ведомый им же до.. гардеробной? Ноэль даже пошатывается без опоры, пока Кинк разбирается со своей ширинкой. У младшего колени подкашиваются, когда он видит влажно блестящую головку. Рухнуть перед ним хочется в то же мгновение, устроить беспорядок, превратить этого мужчину в месиво. Эль стоически ждет, пока он наиграется пальцами, прежде чем кумихо опускается на колени, вместе с собой спуская и штаны с бельем пониже, открывая член полностью. Не может отказать себе в том, чтобы облизать его от основания до самой головки, смотря в прикрытые глаза и тут же насадиться на него полностью, упираясь носом в лобок, сжимая головку горлом. Очень жаль, что он не может увидеть выражение лица старшего, но звуки сорвавшиеся с его губ и пальцы судорожно сжимающие волосы Грейвса свидетельствуют о том, что он все делает правильно. Горло горит, потому что путь рвотный рефлекс отсутствует, но все равно нельзя вот так резко и без подготовки… Но Ноэлю  о ч е н ь  хотелось. Под аккомпанемент отборного горячего мата сверху, лисенок решает что этого мало и втягивает щеки, создавая вакуум, языком поглаживая основание, после чего нехотя отстраняется, смотря с удовольствием на «поверженного». В уголках глаз у Ноэля блестят слезы, делая его образ ещё более блядским, если это вообще возможно.

Он кидает взгляд себе за спину, оценивая вид, что открывается Освальду в отражении и довольно хмыкнув возвращается подергивающемуся члену, вбирая его обратно в горячий рот, придерживая левой рукой у основания, правой же обхватил свой, простонав от облегчения, посылая вибрацию по стволу. Эль впитывает каждый стон, каждый хрип срывающийся с губ Кинка, подстраивая движения руки под ритм движений головой. Слюна вперемешку с предэякулятом сочится из уголков рта, стекая по подбородку, но он не отрывается, хоть кислорода и катастрофически не хватает, но так даже ярче… Пока Оззи силой не отрывает его от полюбившейся игрушки.

— Я был хорошим мальчиком? – Грейвс смотрит влажным взглядом, тыльной стороной ладони вытирая подбородок. Вверх его дёргают так, будто Эль ничего не весит, и тащат в спальню. Оказавшись в тесной комнате, Ноэль опрокидывает Освальда на постель, быстро избавляясь от мешающих штанов, и его и своих, после чего ловко запрыгивает оказываясь сверху, на мощных бёдрах. Лис и сам немного поражён собственной прытью, но не заостряет на этом внимания, избавляясь от куска ткани, что когда-то был белым топом, а теперь жалостливо болтался на ноэлевых плечах. Теперь на них обоих нет одежды.

Ноэль оставляет поцелуи всюду, куда может дотянуться, прикусывает, втягивает кожу и с каким-то маниакальным удовольствием наблюдает, как засосы исчезают. Одновременно и нравится и бесит. Восхитительный член, что совсем недавно Грейвс так самозабвенно отсасывал теперь упирался младшему прямо в зад, пачкая кожу смазкой. Сам Эль лишь подавался ближе, едва удерживая себя от того чтобы усесться на него прямо так, без подготовки. Наклоняясь поближе к лицу Оззи он целует его губы, с готовностью открывающиеся для него, пускающие глубже, а Ноэлю Грейвсу отдельное приглашение не надо. Он целует остервенело, кусая губы до крови, вылизывая мгновенно затягивающиеся ранки. – Я умру, если ты не трахнешь меня прямо сейчас, — хнычет в ухо Кинку, оставив его губы в покоя, переключая своё внимание на уши, языком перебирая серьги, подталкивая старшего к обрыву, чтобы столкнуть его наконец и получить то, что ему причитается.