<div class="clickgram"><bp><bue>clickgram</bue><hallo>
<name>@никнейм</name><img src="статика или gif для аватара""></hallo><top>ваш комментарий к фото или без него ваш комментарий к фото или без него ваш комментарий к фото или без него ваш комментарий к фото или без него ваш комментарий к фото или без него ваш комментарий к фото или без него <br>
<br><img src="ссылка на фотографию"></top></bp></div></center>

Эта история не будет выделена чем-то особенным. Я имею в виду, что не будет ничего особенно-интересного, завораживающего, трагичного или … Хотя, знаете, судите сами. Это просто вольный пересказ моей жизни. По крайней мере то, что я помню сам. И частями то, что собирал со слов других людей – от семьи до близкого (и не очень) окружения.
Я родился в полной семье. В буквальном смысле полной – были родители, был огромный дом, и было великое множество людей в нем. Иногда у меня складывалось впечатление, что я живу в музее искусств. Потому что окружали меня с этого самого детства статуи, картины, гобелены, и прочие предметы, которыми можно любоваться и которые нельзя трогать. Но постоянно были люди, которые хотели посмотреть и пощупать, причем люди разных возрастных категорий – от пяти до восьмидесяти пяти лет. После рождения очередной скульптурой (пущенной на 3Д принтере, видимо) стал я. Куча родственников (родства от «старший родной брат» до «пятая жена второго дяди нашей младшей золовки»), родные братья и сестры, и, наконец, в последнюю очередь, я. Кстати, да, я в буквальном смысле был в последнюю очередь – самый младший ребенок из пяти. Казалось бы – надежда и опора. Но нет, почему-то вышло так, что получился человек-косяк. И было бы хорошо, будь этот косяк дверным запасным, но нет – паршивая овца родилась. Правда, к тому моменту овца эта выглядела милейшим созданием – пухлые губы, по-детски курносый нос, слегка раскосые мутные глаза. В общем, все то, что так любят в детях девушки, родившие первенца, и женщины, у которых последний ребенок уже как золотая страница в книге жизни – все знаем, все умеем, если одежду не прогладить – ничего страшного, а если ребенок ест из миски кота, то это проблемы кота.
Пожалуй, стоит сделать небольшое отступление на тему того, кем были мои родители, и почему дом напоминал музей. Я никогда особо не заморачивался по этому поводу (по поводу составления генеалогического древа, и все такое), но именно с детства мать вбивала нам, что ничего делать не нужно, учила нас брать от жизни все то, что она нам дает, благо есть возможности. Ее должность я учился выговаривать долго, зато, когда научился, делал это каждый раз медленно и со вкусом – искусствовед. Мать гордилась тем, как это выговаривал, не подозревая, что уже с малых лет я познал искусство цинизма и иронии. Ну не понимал я тогда всех этих мазков, качество исполнения работы, абстрактные картины, и так уж получилось, что поневоле поддерживал точку зрения отца. А вот сейчас сядьте удобнее, пристегнитесь простынями, от винта! Да, раньше своего рейса не улетите, я пошутил так. Но вот то, что отец был КРИТИКОМ – это и вправду может выглядеть насмешкой. Смотрели фильм «Метод Хитча»? Там были два персонажа – критики. Так вот, со стороны (анализируя сейчас, в уже более чем зрелом возрасте) я понимаю, что мои родители могли выглядеть так же, с одним маленьким различием – мать хвалила, отец же мог парой слов все разнести в пух и прах. Я старался держаться ближе к нему, потому что именно его точка зрения мне импонировала гораздо больше.
Стоит ли удивляться, что с тех же пор я не тяготел к искусству? Как и не пылал особой любовью ко всему, что этого искусства касалось. Хотя нет, стоит отметить, что занятия музыкой я посещал исправно. Фортепиано, гитара, даже немного саксофон, как стал подростком. В некотором роде, для родителей я был экспериментальным объектом, или как иначе назвать их попытки сделать из меня обычного ребенка. К примеру, все старшие дети учились в частной школе, я в государственной. Все пошли в колледж именно тот, который  им указали, а я вот заупрямился. Не лежала у меня душа к наукам, но мне нравилось общаться с людьми, которые не имеют никакого отношения к искусству, и даже не вращаются в похожих кругах. К сожалению, даже отец не всегда мог это поддержать. По его мнению, порой я даже общался с редкостным отребьем, отбросами общества (такими для него были те, кто добровольно мог пойти работать официантом в кафе или барменом в ночной клуб).  А мне нравилось доводить родителей до белого каления, до скандалов и криков. Наверное, виктимность была у меня где-то в крови заложена, что сначала я доводил, потом огребал, обижался, и уходил, жалея сам себя. Загонял себя в рамки жертвы, и получал в этом какое-то наслаждение. Опомнился, к сожалению, слишком поздно, когда этот возраст уже перерос, но родители вошли во вкус, как и вся семья, впрочем.
Когда встал вопрос о моем поступлении, выяснилось, что мне прочили карьеру адвоката, и не просто прочили, но еще и приготовили место в солидной конторе не менее солидного родного дяди – старшего брата отца, который уже метил в судьи, поэтому дальше - больше. На тот момент у меня не было богатого жизненного опыта, который бы указывал, что работать и учиться с родственниками нельзя, но что-то оттолкнуло от такой перспективы, видимо, интуитивно. И слава богу, как говорится. Но, тем не менее, выбирать что-то было надо самому, раз уж на подготовленное я оказался «несогласным». Решение снизошло на меня неожиданно, вместе с ударом по затылку. Лежа в отделении травматологии, после падения с лестницы в подвал и с сотрясением, я понял, что не хочу, чтобы меня вот так же люди ждали. И решил пойти учиться на врача. Что такого особенного, подумаете вы? Ну … вся загвоздка была в том, что я боялся вида и запаха крови. Однако с фобиями решил бороться по принципу «клин клином вышибают». В списке фобий значились высота, глубина и кровь. В списке хобби появились походы в горы, плавание без спасательного круга и обучение на врача. Чуть позже, за год до выпуска, в этот же список вошло мое постоянное посещение местных больниц в качестве волонтера. Я начал постепенно входить во вкус, и заимел привычку ходить к своим новым «друзьям» и пациентам в строго определенное время – сразу после утреннего врачебного осмотра. Мне нравились эмоции людей, пусть даже не всегда они были позитивными, зато искренними и откровенными. Со мной делились впечатлениями, переживаниями и планами. И я так думаю, наверное, именно в эти моменты и можно было осознать свое взросление как личности.
Дальше все пролетело как один миг. Но миг долгий и запоминающийся. Поступив в университет, я переехал жить в общежитие, чем и заслужил очередное неодобрение со стороны семьи. Казалось бы – все есть, ну живи ты полной жизнью, бери от этой жизни все, пользуйся, ведь для тебя все есть, все предоставили, сделали, а ты не ценишь. Вообще, как я понял, фраза «Бери от жизни» все должна была со временем стать девизом нашей семьи, и появиться на гербе, если бы мать заказала таковой. И я решил не дожидаться такого развития событий – свалил намного раньше, полностью переехав в общежитие. Потянулись дни учебы, во время которых я позволил себе взять от жизни все, но от жизни студенческой, в которой было намного больше искренности, даже в негативе, чем в том напускном и напыщенном лоске, в котором мне предлагалось жить ранее.
Было все – практика, наблюдение, скучные и занудные лекции, но принцип «клин клином» действовал безукоризненно. Из состояния «так, этого уберите в коридор и дайте ему нюхнуть нашатыря» я плавно перетек в более приятное «скоро сам будешь вот так командовать скальпель-тампон-зажим». Мне нравилось то, что я видел, хотя сам себя в глубине души считал извращенцем, особенно когда в приемном покое городской центральной больницы помогал родственникам и санитарам сгружать практически безнадежных пациентов – кого по частям, кого целиком, но в таком положении, что лучше бы по частям – было бы видно, где лучше сшивать. Я жил своей жизнью, в которую у родителей не было доступа не потому что я так хотел, но потому что они ничего не понимали. Карьера врача манила меня свободой от собственной семьи. И это привело к абсолютному отсутствию личной жизни. Ладно, не совсем к абсолютному, но к дестабилизации точно. Обладая довольно привлекательными внешними данными, я все же был больше ботаником и заучкой. Правда, изменился почти так же, как и Питер Паркер в комиксах Марвел – подтянулся, заменил изрядно надоевшие очки на линзы, и к моменту выпуска из университета уже мог смотреть на себя в зеркало, и ставить оценку «отлично». До «превосходно» пока не дотягивал, но то, что вырос из «тролля» радовало неимоверно.
Жизнь в Штатах имеет свои преимущества. К примеру, хорошие социальные пособия, система поощрений государственных сотрудников, даже если это просто интерны, проходящие или заканчивающие свое обучение. Но даже на эти деньги, к сожалению, невозможно купить или снимать свое жилье, а жить отдельно мне ужасно хотелось, привычку было уже не изменить. Мне пришлось попросить помощи у родителей, поставив ультиматум – либо помощь, либо я женюсь на первой встречной. Сложно поверить в то, что остались еще люди, переживающие за чистоту крови в своем роду в наше время? А вот поверьте – мои родители были из таких. Правда, снобизм в них я увидел только тогда, когда стал постарше. Это мне, конечно же, не понравилось (к общей оценке добавились остатки юношеского максимализма), и оттолкнуло от дома еще больше, дав дополнительный стимул к приобретению собственного жилья. Но и тогда не захотел покупать, просто внес первоначальный взнос за аренду. Жизнь потекла своим чередом – работа – тренировки – дом. Не сказать, что сильно купался в роскоши, но после получения лицензии и права на практику в Сакраменто стало полегче. В графике появилось время для построения личной жизни, и так уж вышло, что и время для первой личной трагедии. Да, я помню, что в начале повествования указал, что ничего трагичного не будет. Оно и не будет, и чуть позже поймете, почему так.
Маргарет Этвелл едва исполнилось 20, когда она попала ко мне, став пациенткой. Сотрясение мозга, сложный перелом шейки бедра, постоянное наблюдение и койка в стационаре. Как ее вообще занесло в Сакраменто из Нью-Йорка я так и не узнал, зато успел узнать, что у нее обеспеченные родители, что она любит экстрим и жить не может без адреналина. Она абсолютно отличалась от того мира, в котором я привык жить, вокруг которого воздвиг такие стены, чтобы мысли-обитатели были уверены в том, что именно этот мир по-прежнему плоский, и держится на трех слонах и черепахе. Так вот, эта девушка разрушала все стены, ломала все стереотипы. Блондинка с солидного размера грудью, выразительными глазами и манящей линией … плеч. Да, мне нравилось смотреть на ее плечи – как она ими пожимает, когда не хочет отвечать, как она их опускает, когда устала сидеть и хочет лечь, надо ей поправить подушку. И не сказать, что таким уж юнцом был без опытным, но нет – покорила, завела, свела с ума – как там еще писатели выражают свои чувства словами. Так вот, независимо от того, как они выражают, я свои так и не смог выразить. По крайней мере, не смог так, как хотел. Она мне нравилась, чего греха таить. И вылилось это все в довольно странные отношения. Мы сходились и расходились. Жили вместе, занимались безудержным сексом, после которого и соседи выходили покурить. Ругались так, что я несколько раз покупал тарелки, пока не махнул рукой и не прописал на постоянное место жительства пластиковые в пакете в шкафу. Началось все неожиданно и странно зато закончилось в лучших традициях черно-белого «Носферату» - бредово, предсказуемо, черно-бело. Марго приняла предложение руки и сердца. От моего лучшего друга. От которого была беременна. Для меня был озвучен аргумент «ты скучный». Ну … Да, я не делал ей предложения на протяжении четырех лет, что мы были вместе. Но изменять мне начали раньше. Где логика? А ее нет почему-то. И не было. Наверное.
Этот момент стал очередным переломным, и я принял еще одно решение об изменении в своей жизни. О переезде.
Начать новую жизнь я решил в Атланте (если тыкать пальцем в карту, то почему бы Атланте не выпасть рандомно?). Шуткую. На самом деле, мне просто порекомендовали город, да и меня самого порекомендовали из госпиталя, где я ранее проходил практику, где я проходил интернатуру, и где потом и работал, получив лицензию. На самом деле, если у меня вот так спросить – почему именно этот город, когда было на выбор множество других, я не смогу ответить. У вас когда-нибудь возникало желание просто взять и уехать? Туда, где тебя никто не знает, где никто не смотрит сочувственно, зная о твоей ситуации с бывшей девушкой. Туда, где нет одних и тех же пациентов (но будут точно такие же, просто новые, которые тоже со временем станут хорошими знакомыми). Так вот, учитывая все эти факторы, я не думал, просто взял и переехал. Собрал как можно меньше вещей, прекрасно понимая, что первое время будут трудности. Но маленький счет в банке, все же не пустой, давал некую надежду на пусть и не светлое, но хотя бы чистое будущее. Относительно настоящего чистое, конечно.
Как итог – я живу в этом городе уже почти пять лет. Жизнью своей доволен, график восстановлен тот же, а с семьей отношения самые, что ни на есть, шикарные. Мы любим друг друга, но на расстоянии. И как выяснилось – чем дальше, тем сильнее. Даже соскучиться друг по другу успеваем, как ни странно.
У меня есть работа, есть какое-то подобие личной жизни, есть размеренная и спокойная жизнь. Но что самое главное - ее не нарушают вмешательства многочисленных родственников, которые заставляют себя чувствовать греком. За это Атланте спасибо. Город большой, но уютный и комфортный. Порой мне кажется, что люди здесь улыбчивые только по одной причине - вместо крови по венам течет кока-кола, заставляющая людей постоянно улыбаться от ощущения щекотки пузырьками газа.

Are you insane like me?
you're part of a machine, you are not a human being• ────────── ✾ ────────── •

[indent]Моим самым любимым временем года, пожалуй, была именно весна. И дело вовсе не в том, что хронология некоторых факторов сложились так, что мне суждено было родиться именно в апреле. Вовсе нет, ведь день своего рождения я, как правило, не отмечаю [по крайней мере, не придаю этому значения и не делаю из сего громкого события]. Мне всего лишь навсего нравится предзнаменование, в котором сокрыто чувство наступления первых ярких и блистательных отблесков света, где спрятано начало чего-то нового и даже капельку мистического. Дни становятся длиннее, часовые пояса сменяют друг друга, начинают проступать первые линии хоть и призрачной, но надежды на будущее. Хочется мечтать и строить планы на лето [а если дальше заглядывая, то на будущее], проснуться от зимней спячки и запоздалой, оставшейся ещё с прошлого года, осенней хандры. Появляется желание не просто существовать и проживать сутки напролёт в вечном Дне Сурка, а попытаться выбраться из стальной скорлупы каждодневного окружающего нас безразличия, переступить через незыблемую черту не_сбывшихся надежд и оставить всё в прошлом. Начать н о в у ю  жизнь. По крайней мере, для меня, наступление весны связано именно с сими событиями. Недаром я именно в этом месяце, ровно два года назад, окончательно переехал в Вашингтон, оставив за своими плечами родном до боли в грудной клетке и щемящей тоске Сакраменто. И, как всегда советовал мне мой отец, закрыл ту дверь на ключ, убрав его в надёжное место, чтобы никто не нашёл. Вот только я натыкаюсь на своё припрятанное богатство постоянно, как только задумываю окунуться в воспоминания, но вовремя оддёргиваю себя, чтобы вновь не ринуться в это засасывающее с головой торфяное болото подсознания. Ведь, уходя уходи, разве нет? На данный момент мне хотя бы удалось извлечь выгоду из моего переезда, потому что ещё неделю назад снова начали посещать сомнения и порывы бросить всё, чтобы вернуться обратно. Прежняя боль утихла, а будущая пока не давала о себе знать. А может быть это ощущение дополнили звонки каждой из моих сестёр, которые поначалу наперебой, и далее в унисон стремились поздравить меня с моим появлением тридцать с небольшим лет назад в этом бренном мире. Хорошо, что я вовремя одумался и не пообещал им приехать погостить. Потому что не умею это делать, ибо всегда остаюсь на неопределенный срок. Как и сейчас, я гощу в Вашингтоне, отрабатывая своё пребывание в этом городе, демонтируя и сшивая его жителям раны, прекрасно понимая, что они чувствуют. Как эти пациенты, либо попадаю раз за разом в серьёзное душевное ДТП, либо лечу вниз, разбиваясь на мириады кусочков. Вот только своих пациентов подлатаю я, а кто это сделает со мной?...

[indent]...А мной это сделает город и люди, которые в нём проживают. Мне посчастливилось встретить настоящих друзей и преимущественная толика из них оказалась из моей целенаправленной рабочей сферы деятельности. Не стану юлить и долго скрывать, но в большинстве случаев моё окружение именно из медицинской области. Вашингтон не стал тому исключением. Я познакомился здесь с достаточным количеством людей, с которыми ловко и быстро нашёл общий язык, потому что мы говорим на одном — непонятном другим, захламлённом сложно-произносимой терминологией, приправленном нетактичными, порой резкими и мрачными шутками, диалекте. Иногда выручаем и подменяем друг друга в сменах, тасуя их как опытный крупье, сидящий за столом казино. Но это моя ниша и мне в ней привычней. К слову о привычках. Вот и на этой неделе я поменялся графиком с Клайдом, который хотел как можно чаще и дольше бывать дома со своей только что родившей близняшек супругой. Ему как никому были нужны несколько дней подряд. К тому же сегодня, судя по всему не такой уж и загруженный выдался [по крайней мере, пока что] день. Сделал я сей вывод, бросая взгляд на занятность общего расписания. Совершить контрольный обход своих [а также Клайда] пациентов мне уже удалось с утра, после того как это сделали интерны, дабы самому убедиться в состоянии и периодичности их показателей. Скорее я это сделал, чтобы занять себя, вовсе не с целью перепроверки. Да и к тому же мне дополнительный рабочий день оказался очень даже на руку, учитывая, что трудится на поруках мне придётся не одному, а с моей коллегой Кэр Эшмор. Кстати о ней. Я настолько зачитался строчками графика, что совсем потерял счёт времени. А ведь мы всегда договариваемся, что если смены совпадают, то обедаем вместе [когда получается].

[indent]Переведя взгляд на настенные часы в больничном крыле и увидев, что опаздываю уже на неприличное количество минут, да ещё и без предупреждения, я как можно скорее устремляюсь в противоположное крыло больницы. Местная кафешка-столовая для всех посетителей медицинского учреждения, как на зло спряталась подальше от хирургического отделения. Видимо, чтобы врачи меньше ели и больше бегали, а когда устанут каждый раз это делать впоследствии вообще отказались от еды. Но тогда выиграют поставщики различных снэков, газировки и сухих пайков из местных установленных автоматов по всей больнице, разве нет?! А ещё доставщики из ресторанов. Народ разленится, начнёт меньше двигаться, у общих хирургов работы прибавится. И зачем я выбрал травматологию? Чёрт возьми, меня посещают странные мысли на пути к обеду с коллегой, которую снова игнорирую вместо того, чтобы написать хотя бы «лечу». Хотя нет, лучше ограничится «бегу», ведь смысл «лечу» можно понять двояко. Ускоряя свою быструю ходьбу на бег трусцой с прыжками и лавированиями, дабы остальные имели возможность спокойно пройти без лишних препятствий [их брал на себя], одной рукой я выудил телефон из кармана халата, а другой издавал иллюзию отталкивания в воздухе, чтобы подогнать себя с помощью законов физики. Наверное, со стороны это смотрелось комично, учитывая что во мне почти под два метра роста и вместо того, чтобы спокойно идти, я делаю всё, что обычно бывает когда опаздываешь как на пожар.

[indent]Мне удаётся кое-как отправить короткое сообщение Кэр о своём скором прибытии [надеюсь, она получила], воспользовавшись возможностью заминки и небольшой остановки между лестничными пролётами на моём пути. Кажется в дополнении к тексту я ещё ей вдогонку перекинул вроде бы эмоджи с клоуном, но не уверен [надеюсь не то коричневое, хотя бы]. В крайнем случае буду извиняться и за это. Мне всегда неудобно за свои поступки, даже если кому-то они и кажутся незначительными. Для меня любой прокол, пусть и мизерный, задевает за живое и требует от меня многотысячного потока извинений. Наверное это пошло ещё со школьных времён, когда мои родители воспитывали меня отличником, придираясь к хорошим результатам, считая их обычными, ничем не отличившимися. Наконец-то мне удаётся добраться до пункта назначения и даже перевести немного дух. Пользуясь случаем, я окидываю зал и замечаю, что за нашим столиком с Кэр, за которым мы всегда обедаем она уже сидит, хоть и спиной ко мне. Странно, мне всегда казалось, что коллега занимает обычно другую сторону. Или нет и я путаю? Во мне щёлкает сомнение, но тут же прогоняю его от себя, решая сразу взять поднос с едой и уже окончательно сесть за своё место, чтобы ещё больше не усугублять уже итак ставшее моё чрезмерно выжидательное поведение. Именно поэтому держу свой путь прямо к выбору яств. Вооружившись подносом и повторяя свой изо дня в день практически неизменный заказ, состоящий из панини с индейкой без майонеза и фруктовым салатом, я как всегда останавливаюсь напротив витрины с выпечкой. Знаю точно, что если прийти пораньше, то велика вероятность получить ещё оставшиеся кексики с черникой. Но моя чрезмерная медлительность вкупе с забывчивостью похоже на этот раз меня подвела, их уже не оказалось. Подавив в себе разочарованный вздох и расплатившись за то, что хотя бы успел урвать из представленных «блюд», я сменил курс от кассы прямо к своему столику, где уже разместилась Кэрри. Мне так казалось по крайней мере. Поравнявшись со столиком, я недолго думая тут же занял отведенное для своей персоны место, осознавая, что как же приятно наконец-то присесть вместо того, чтобы нестись как угорелый. Словно у меня запланирована пересадка сердца и только что его доставили.

[indent]— Кэр, представляешь, у них закончились кексы с черни…,— но закончить фразу мне не удаётся, потому что передо мной восседает совершенно не моя коллега и подруга, а абсолютно незнакомая мне доселе девушка. Впопыхах мои мысли вразнобой роятся в кулуарах сознания, уже начинаю думать, что перепутал с пролётом и свернул в другой ряд, чтобы занять место. Но не мог же я так облажаться за день и ошибиться, ведь так? Так. Мой взгляд путешествует по поверхности стола, на котором находится точно такой же поднос из кафетерия с точь-в-точь аналогичным заказом миссис Эшмор. В моей голове сразу визуализируется очевидный вывод во всей этой ситуации. Значит, получается, что эта самая хулиганка, пока Кэрри заняла наш столик и отлучилась, предположительно за той самой выпечкой, под шумок, втихаря, разместилась на наших стульях, на которых мы обычно сидим, так? Так. Столовая под завязку, свободных пристанищ для ланча нет, и сия девушка откровенным образом пока никто не видел шустренько организовала и провернула свою тайную операцию. Вот ведь хитрюга, а! Я самым бессовестным образом разглядываю эту особу, говоря проще - пялюсь во все глаза и моя реакция переливается прямо как градиент из одного цвета резко в кардинально другой, от возмущения к недопонимаю, куда запропастилась моя коллега. — Вы не Кэрри, — да я просто-то мистер очевидность! наконец-то получается у меня хотя бы как-то начать диалог и предпринять первую попытку к выяснению образовавшейся проблемы. Нет, ну, она заняла наше с коллегой место. Разве здесь не как в школе, где сидишь постоянно, там и сидишь всегда? Травма с травмой, кардио с кардио, нейро - хотя, тут весьма спорный и сложный мозговитый вопрос.

[indent]Скрещиваю руки на солнечном сплетении и ловлю себя на мысли, что её лицо мне кажется до боли знакомым. Я где-то видел эту девушку. Да, вот только вспомнить бы где. Хмурю брови, образуя вызванной мимикой межбровную складку, размышляя над тем, в какой именно уголке земного и не очень шара мог бы с ней ранее встретиться. Может, она известная кино- или теле-звезда? А я её ещё и за похитительницу чужих столов принял. Или она разыскиваемая преступница, тогда исчезновение моей коллеги вполне объяснимо. Она взяла её в заложники. Что прям, из-за стола в кафетерии больницы? Прогоняю из своего воображариума доктора Кларка фантастические мысли и возвращаюсь вновь к беспечному поверхностному осматриванию девушки, рассуждая, где же мог её видеть. Словно у нас с ней была назначена ранее какое-то собрание, визит, или...Свидание! Вернее, в смысле не совсем свидание, а просто обычная встреча, саммит, брифинг, в конце концов, где вас хотят познакомить ваши общие друзья. Меня внезапно осенило, почему именно мне известны её жесты, манеры поведения и внешний вид. Моя коллега мне показывала какое-то совместное видео с этой брюнеткой, но я его невнимательно смотрел, хотя ее лицо врезалось мне каким-то волшебным образом в подсознание. — Простите, произошло недоразумение и я перепутал Вас со своей коллегой, поэтому с полной уверенностью и подсел к Вам, а не чтобы познакомиться с Вами, — зачем-то пустился я в скоропалительные объяснения, выпалив на одном дыхании. Мне захотелось провалиться прямо здесь и сейчас от гложущего чувства стыда. — Нет, но если хотите, то я совсем не прочь познакомиться, — почему-то не переставал унимать свою шарманку и прекращать неконтролируемого потока слов. Интересно, каким богам надо молиться, чтобы земля разверзлась под ногами? Да ещё и нельзя было пересесть за другой стол, сбежать, испариться и прочие вытекающие необдуманные решения. Может, судьба намекает мне, что нужно перестать вечно бессмысленно исчезать? Да и возможно, девушка меня вообще не знает и никогда в жизни не видела. Очень надеюсь на это, ибо такого позора ещё раз больше не осилю.

[indent]Образовавшаяся пауза показалась мне вечностью, хотя длилась наверное, дай боже, минуту, но мне показалось, что это мой фантомный сигнал к необдуманным поступкам и действиям. Как всегда в таких делах, собственно. — Эм, всё-таки я лучше найду другое место, — всплеснув руками тут же заверил незнакомку, стараясь придать словам больше убедительности. Я схватился за поднос и начал потихоньку подниматься во весь рост, возвышаясь над незнакомкой. Пусть поискать новое укрытие и будет проблематично, но можно в крайнем случае вспомнить былые времена в университете, когда все обедали стоя, подперев собой стенку. Да и думаю, что хоть когда-нибудь забрезжит свободный стул где-нибудь ещё, не вечность же все станут пребывать в данном помещении? К тому же с полной уверенностью не посчитал ничего зазорного в том, чтобы изобразить кардинальное недопонимание в происходящем и сыграть роль человека, который первый раз в жизни видит. Хотя это отчасти так.

[indent]Я действительно вижу её вживую в первый раз.

worse than nicotine

Когда-то давно старший брат рассказывал, что семья Лестер была самой счастливой. В ней были мама и папа, которые любили, заботились о Флоренс и о нём. Впрочем, Фло и сама помнит, как отец надевал свою форму, а мама готовила вкусные обеды. На уроках, когда все дети рассказывали, что их родители - учителя, врачи, пожарные, она говорила, что её отец - герой. Он говорил, что наказывает плохих людей. Ведь именно герои этим занимаются? Ребенком ей было трудно понять, что их семья жила не в самых лучших условиях, что есть жизнь лучше. Флоренс была тем самым человеком, которому удалось запечатлеть тот ужас на лице матери, когда ей принесли весть о смерти отца. Лестер-младшей было всего пять лет. То мгновение она помнит так четко, что иногда её бросает в дрожь от воспоминаний. Она не понимала, что отца больше нет, что никто не расскажет сказки на ночь и не поцелует в щёчку на прощанье. И на похоронах Фло жутко достала своего брата постоянными расспросами о том, почему же папочка лежит в гробу и никак не проснется. Майк сказал, что отец уснул, что его ждет другая жизнь. Наверное, это было его величайшей ошибкой.
С момента смерти отца, их жизнь изменилась и едва ли стала напоминать ту счастливую, что была у них совсем недавно. Шестилетнюю Фло было решено отправить в начальную школу раньше времени, сунув директору небольшую сумму денег, оставшихся после трагической кончины Лестера-старшего. За маленькой девчонкой было просто некому смотреть. Но Флоренс было некогда унывать: рядом с ней всё ещё был брат, который был самым лучшим опекуном. Рядом с ней не отставал лучший друг - Кейдан Дискейн. Пожалуй, только одному ему было известно, как тяжело переживала Флоренс; одному ему были известны все тайны и маленькие секреты. Когда настал переломный момент, старший брат взял под своё опекунство младшую сестру. Флоренс изо всех сил старалась учиться, считая это своей самой главной задачей. В свободное время от учёбы, она сидела с мамой, разговаривала и отвлекала от странных мыслей. Со временем Фло стало казаться, словно она сидит совсем не с мамой, а с совершенно чужим человеком. Её поведение трудно было назвать адекватным, порой она не узнавала родную дочь. Тогда женщина пугала Флоренс, но ничего с этим нельзя было поделать. Родственников не выбираешь. Что уж говорить о родителях?
Флоренс едва стукнуло 16 лет, когда мать скончалась. Всем хотелось верить, что это было от тоски по покойному супругу. Но все прекрасно понимали, что у женщины было настоящее расстройство, и ей была необходима помощь профессионала. Она мучилась и избавила себя от этих мучений самостоятельно. Фло помнила о таблетках, которые помогали уснуть. Чудесные и волшебные таблетки: глотаешь одну и вырубаешься до следующего полудня. Где-то в глубине своего подсознания, Флоренс понимала, что лучше спрятать подобные препараты, а лучше и вовсе выкинуть. Но в душе Лестер рассчитывала, что в один день мама найдет эти таблетки сама. От этих мыслей ей становилось противно. Насколько ужасной дочерью она была! Она могла предотвратить эту смерть, но почему-то ей показалось, что так будет лучше. Лучше всем, даже маме. С этим ей придется жить ещё долгие годы, но об этом она так и никому не рассказала. В 17 лет Флоренс окончила школу. Последние два года она усердно работала над собой и смогла получить плоды своих трудов. В то же время, Фло определила для себя, кем бы она хотела стать. Брат пошел по стопам отца, отдавая свою жизнь полицейской академии и всей этой сфере. Именно он направил Флоренс в нужное направление, оплачивая учебу в университете. Химия была одним из самых любимых предметов в школе и не удивительно, что степень бакалавра она получила именно в этом направлении. Было что-то романтичное в наблюдении за выпадением осадка и реакции щелочи с кислотой. Постепенно она стала забывать о тех тяжелых временах, которые были у них в семье. Конечно, в её памяти навсегда останется отец, который с гордостью носил форму патрульного; улыбка матери будет одним из самых приятных воспоминаний. Но это было лишь когда-то, это когда-то следует забыть. Майк не прекращал помогать своей любимой младшей сестре добиваться всех поставленных целей. В его планах было обеспечить ей самое лучшее будущее, которое он только был способен предоставить. Мужчина полагал, что Флоренс отныне и навсегда будет его ответственностью, а он не имеет право отступать и оставлять её одну. Не без его помощи, ей удалось закончить медицинский колледж. Ей казалось как-то нелепо становиться врачом, учитывая печальные факты из прошлого. Но где-то сохранялась надежда на то, что она сможет реабилитировать себя, спасая тех, кто нуждается в помощи. Это было тяжело: бессонные ночи, стресс, депрессия. Учеба не давалась легко, Флоренс едва ли не бросила всё на половине пути, признавая, что это всё совсем не для неё. Однако, у неё были хорошие преподаватели, отличные друзья, прекрасная семья. Они поддерживали её, видели потенциал и не могли позволить этому случиться. В скором времени, она получила заветный диплом.
Работа не сама нашла её. Слухи о талантливых ребятах расходятся быстро. Но, к сожалению, Флоренс не была в рядах тех, кто с закрытыми глазами мог определить диагноз пациента, не обладала какими-то выдающимися способностями, порой, до сих пор подглядывая в свои тетради, чтобы свериться с точностью информации. Тогда, в её первый год резидентуры, она имела честь ассистировать во время операции своему наставнику. Набравшись вдохновения за время обучения в тесных кабинетах, она бежала в палату с предвкушением знакомства со своим первым пациентом. То знакомство лишь с натяжкой можно было назвать одним из тех, которое можно было вспомнить с улыбкой на лице. Купер Атрейдес не плохо подпортил её боевой настрой, а после очередного обхода она ещё долго успокаивала себя в кладовке. Безусловно, сейчас она понимает, что это было ужасно глупо - расстраиваться из-за вредного пациента, но на тот момент для неё это было очень важно. Судьба заставила Флоренс вновь встретиться со своим профессиональным кошмаром спустя несколько лет. Вторая встреча была относительно спокойнее и Фло почти не обижалась на едкие и колкие замечания Купера по поводу её роста и компетентности. В тот же период у неё началось недопонимание с наставником, который всеми силами пытался доказать, что резидентка всего лишь глупая девчонка. Возможно, она действительно была глупой, раз после третьей встречи с Атрейдесом, стала испытывать к нему своего рода симпатию. Будто бы испытывая её на прочность, он отлично отсекал не нужные качества: чрезмерную чувствительность и озабоченность здоровьем пациентов. Теперь шутки о росте стали даже приятны, а его слова, брошенные ей вслед, расценивались почти как благодарность.
Суровая реальность напомнила о себе кредитами за учебу и квартиру. Было принято решение участвовать в программе врачей без границ. И Фло рассчитывала на бедные районы Африки, но никак не на Сирию, новости из которой взволновали весь мир. В этом забытом месте она по-настоящему повзрослела, руки её крепче держатся за скальпель, а натренированный разум безошибочно ставит диагнозы. Здесь, среди пыли, песка и войны, она вновь встретилась с Купером. Вместе с ним она прошла и огонь, и террористов, и войну. Такому человеку, как Флоренс, не составило труда принять эти частые встречи, как знак судьбы. О ненависти можно было благополучно забыть, на место этого чувства пришло нечто другое, абсолютно противоположное. Казалось бы, теперь можно не бояться ничего, но впереди испытания сложнее - мирная жизнь, в которую Фло вернулась после трехмесячного тура по самым опасным местностям в Сирии.

Она не сразу оправилась после Сирии. Увидеть гибель возлюбленного человека - не самая приятная картинка из тех, что может беспокоить одинокой ночью в страшных кошмарах. Несколько недель она пыталась смириться с мыслью, что Купера больше нет: временами она забывала о том, что такое еда и спокойный сон. От работы её отстранили и потребовали пройти курс психотерапии, который должен был вернуть больнице их молодого хирурга. Купер "воскрес" той же осенью, когда Фло его похоронила. Оказался случайным гостем за завтраком у Делии и Диего. В парке около дома они многое обсудили: в основном говорила Фло, её гневу не было предела. Она бы могла бесконечно изливать свою душу и делиться всем тем дерьмом, которое ей пришлось пережить. Но Купер её вовремя остановил, предложив остаться просто друзьями. Просто друзьями! На плечи Флоренс будто упало небо. Пережив столько невозможного, оказавшись в сантиметре от настоящей гибели, она не представляла себе, как жить иначе, если всем её смыслом уже стал Купер.
И это полный бред - время не лечит. Оно помогает забыть, но когда объект твоей неразделенной любви маячит перед глазами - это довольно нелегко. У Купера и Фло было много неприятных моментов после событий в Сирии. Им даже пришлось вместе вытаскивать Чарли - её племянника - из его ужасно запутанных проблем. Даже с мирным небом над головой, они не могли жить без приключений, не могли друг без друга.
Решение отправиться с очередной миссией в Африку было принято Флоренс, которая с каждым днем всё хуже чувствовала себя в стенах слишком шумного города. К сожалению, терапия мало чем помогла - скальпель в руках все ещё дрожал, а неуверенность только сбивала с мысли, когда необходимо было экстренно принимать решения. Отчего-то Фло показалось, что вернувшись в Африку, она сможет забрать оттуда то, что потеряла и то, чего ей так не хватало. Купер не стал провожать её до аэропорта и Фло отправилась в далекое Конго одна.
Если бы она действительно отправилась туда одна, то это не была бы история про коммандера и его карманного тирана. Сейчас они трудной ситуации, но им переживать всё это не в первый раз. Что бы не случилось, они всегда смогут найти выход, даже если придется в кого-то пострелять и кого-то подлатать.

Они все смогли и они женаты. Что ещё для счастья надо?

Помнит ли Освальд, как дал обещание самому себе покончить с этой вредной привычкой? Ага, как же. Его ноги заплетаются, язык тоже, а он еще только на пол пути к бару [фордик молодого человека припаркован прямо у выхода, но, когда он пьян, десяток шагов — это длинный путь]. Оззи хочет все изменить, действительно хочет, прилагает все усилия, но жизнь [судьба, карма, бог: нужное подчеркнуть], кажется имеет на него другие планы. Может быть его цель в жизни — спиться? Ведь не всем иметь высокие цели и морали, не всем изменять мир к лучшему; кто-то должен оставаться на самом дне и махать оттуда ручкой тем, что сверху проживают достойную жизнь, отдают себя на благо обществу. Все познается в сравнении, Освальд — панацея от кризиса среднего возраста а-ля «я ничего не добился». Пора требовать за это оплату. Посмотрел? Почувствовал себя лучше? Понял, что не такая уж и дерьмовая у тебя жизнь в сравнении с почётным алкоголиком ЛА? Плати. Ничего в этой жизни не бывает бесплатно. Плати, чтобы потоки алкоголя, уносящего в далекие дали без боли, прошлого и будущего, не прекращались. Может быть, это и есть его предназначение — быть плохим примером и вселять ужас в тех, кто только-только ступил на скользкую дорожку. Освальд отлично справляется с этой ролью. Дышит на малолеток в баре перегаром, выглядит, да и чувствует себя, как последний бомж, пару раз падает, пару раз получает по морде, весь вечер собирает неодобрительные взгляды с примесью жалости. Он к этому привык [да и за литрами выпитого, Оззи уже не совсем это осознает], а тупые малолетки с первой в их жизни банкой пива в руках вдруг решают на следующий день пойти в зал, запариться насчет очередного эссе, постараться получить А с плюсом в этом семестре. Неизвестно, кто делает для общества больше: мистер Маккью или самый обычный, непримечательный рабочий.

Шатаясь из стороны в сторону, в голове маячат сцены из знаменитого кино, которое Оззи когда-то давным-давно смотрел [когда у него был дома телевизор; когда у него был дом]. Освальд помнит, что родители запрещали ему смотреть кино со сценами насилия, но он все равно умудрялся отыскать нужную кассету и посмотреть, пока отец с мачехой были на работе или на своем еженедельном свидании. А если те были дома Оззи ждал пока они уснут, или займутся чем-то увлекательным, что даст ему пару часов передышки, и с замиранием сердца, на самой минимальной громкости, включал запретный фильм. Больше всего в память врезался именно этот, с героями-вандалами в странных белых одеждах и знаменитой мелодией, которую напевал главный герой, избивая какую-то несчастную женщину. Глупая мысль, что может быть Оззи не стоило наполнять неокрепший ум сценами бессмысленной жестокости, проноситься в голове и Маккью ухмыляется на всю улицу, пугая своей выходкой проходящую мимо парочку. В нём пол бутылки виски и жгучие желание рвать и метать [последнее исчезнет только он вольет в себя столько же]. Оззи пялится на девушку с парнем так, будто пытается решить для себя, хочет он испортить им сегодняшний вечер или нет. Конечно, хочет. Он хочет испортить все вечера для всех жителей города, будто так они смогут его наконец-то понять. В нём кипит жажда разрушения, и, ибо себя он уже разрушил, он переключает свое внимание на других. Кричит им вслед что-то нечленораздельное, смеётся, видя, как они ускоряют шаг и скрываются за поворотом. Ему надоело стараться, пытаться быть хорошим, достойным, нормальным. Это никогда не заканчивается хорошо, жизнь знает его болевые точки и бьет по ним с поразительной меткостью. И ему до ужаса хочется ударить в ответ, но это глупо. Глупо сердиться на жизнь, глупо гневаться на судьбу. Иногда, когда похмелье одолевает с двойной силой и Оззи не может пошевелиться, ему в голову приходит мысль, что было бы легче, если бы родителей убили. Он бы знал на кого гневаться и кому мстить. Возможно, Освальд бы тогда и не стал таким отребьем как сейчас, может быть, выплеснув все эти эмоции на конкретного человека, он бы смог двигаться дальше. А сейчас единственный, кого Оззи может винить — он сам [и его гнев направлен внутрь]. Поэтому он со всей силы бьет мусорную урну и напивает под нос, тихо и почти стыдливо, знаменитый шлягер из мюзикла [singing in the rain], навсегда окрашенный в красный, агрессивный, из-за этого фильма, что родители пытались тщетно от него спрятать.

Добравшись до бара [кто бы знал, что дорога от парковки до здания может занять у него пол часа], Оззи чувствует себя уже слишком трезвым. Алкоголь испаряется буквально на глазах, покидает через поры, и это совершенно не входит в его планы. Поэтому Освальд садится у барной стойки, молча достаёт пачку сигарет и кладёт рядом, заказывает еще виски, и отправляет содержимое внутрь, не морщась. Когда ты алкоголик, жизнь становиться куда проще. Не надо думать и планировать на год вперед или даже дальше. Его план [единственный и неповторимый] нажраться так, чтобы не помнить свое  имя; так, чтобы стереть этот день из жизни и желательно все последующие. Всё равно в них не будет ничего, кроме еще больше боли, страданий и чувства вины. Он же конченный. В его будущее верят лишь пара человек в этом городе [но и они скоро будут горько разочарованы, как и все другие], для остальных его будущее — это миф и никогда не наступит. Оззи же не верит не только в свое будущее, но и в свое прошлое — отрицает до последней капли. Освальд мусолит воспоминание за воспоминанием и качает головой: этого просто не было. Алкоголь лишь поддакивает — не было, и к концу вечера он уже полностью в этом уверен. Если кто-то хоть еще раз спросит у него схера ли Оззи себя губит зеленым змием, он рассмеется ему в лицо. Есть люди, сильные духом и слабые памятью — они умеют оставлять прошлое в прошлом и двигаться вперед. И есть Освальд Маккью — полная им противоположность.

Оззи не знает, сколько времени, сколько он выпил, но все еще помнит, как его зовут и как судьба над ним издевалась последние лет десять. Особо ярко в голове воспоминания последнего месяца, те, другие, уже не такие четкие, ни одной детали, но всё так же эмоционально тяжелые. Ну, Освальд Маккью, как начался ваш год? Усмехается. Хуево год начался, хоть в петлю лезь [он думал об этом слишком часто, всегда останавливал себя мыслью о друзьях и родных, для которых он станет очередной и возможно, ему хочется думать что точно, фатальной потерей]. На теле Оззи не осталось живого места — начиная от многочисленных побоев, заканчивая порезом в боку. И знает, что самое смешное, он сам на все это напросился и опять же не может винить никого, кроме себя. Но и не собирается. Его тело — это сгусток синяков, побоев и алкоголя, такое горючее пойло по душе не каждому, но он уже настолько привык к боли [привык принимать свое наказание], что Освальда совершенно не волнуют все эти неприятные ощущения.

— Эй, парень, может хватит морду заливать? — интересуется мужик, которого Оззи и по имени-то не знает, просто время от времени слушает его байки за стаканом чего покрепче пока тот сидит рядом, а Освальд не превращается в ничего не соображающую пьяную свинью. Маккью лишь машет рукой и заливает в горло еще коричневой жидкости. Оззи дезинфицирует все изнутри, с таким уровнем спиртосодержащего в организме ни одна зараза, кроме этого чрезмерно заботливого ублюдка, не пристанет. В глазах начинает двоиться, и Освальд устраивается на барной стойке поудобнее, игнорируя слова бармена [кажется Эдвард, Эдди, мать его, Энди!] о том, что если Маккью отключится здесь, его просто выкинут наружу как мусор. К черту, все равно, Оззи и есть мусор, зачем тогда церемониться? Просто одним жестом [язык Оззи уже не слушается] приказывает налить еще. Сегодня у Маккью есть деньги [немного], он выкидывает по купюре на стол после каждого стакана — таким как Освальд не наливают в долг, не открывают счет, потому что он слишком часто оказывался пустозвоном, который лишь обещает платить по счетам, но не платит. Все помещение становиться одним сплошным размытым пятном, Освальд может концентрироваться на одной точке [задерживает взгляд на своем отражении в зеркальных полках бара], старается не шевелиться, каждое движение — это риск нечаянно оказаться на полу. С губ слетают слова той заедливой песни из мюзикла, окрашенной в красный, сейчас его «пение» это тяжелые вздохи в перемешку с неудачными попытками произнести слова. В баре громко играет музыка, разговаривают люди, но Оззи совершенно от этого далек, будто бы заперт в своем собственном пузыре и все внешние звуки — приглушенные будто бы доносящиеся из соседнего здания. Он всего лишь хочет больше не думать и не вспоминать. Всё очень просто. Но мысли — суки, бегают перед глазами и как шавку тыкают его носом во все, что он сделал и пережил. Перед глазами Оззи разброшенные комиксы, пустые улицы, осколки стекла, таблетки на полу и солнце. Год действительно начался не очень, давая понять сразу — в этом году он не изменится. Освальд будет пытаться и опять провалит миссию.

— Знаешь, почему я не Бэтмен? — спрашивает Оззи у пустоты, где видит бармена, — Потому что моих родителей не убили, — ему кажется это очень глубокой мыслью в данный момент, хотя он возвращается к ней не в первые. От Бэтмена Освальда отличает еще и отсутствие каких-либо состояний, обтягивающего черного костюма и массивного подбородка. Этот факт его забавляет, и Оззи пьяно улыбается, не замечая, как ещё один кто-то до боли знакомый проносится мимо. Освальд заливает остатки виски в себя и просит еще. Он так часто засиживаешься в барах допоздна, что большинство барменов уже выучили всю его жестикуляцию. Оззи может лишь пальцем шевельнуть — и перед ним возникает новый стакан пойла. Магия. Но в этот раз чуда за деньги не происходит, и он недовольно оглядывается по сторонам. Где этот наглец, что не выполняет свою работу и не наливает, как только стакан пустеет? [ответ: прямо перед тобой]. Пьяный взгляд Освальда зацепляется за знакомые черты лица. Приходиться очень постараться, чтобы сконцентрироваться на расплывающемся образе и узнать в нём Франсуа. Оззи расплывается в улыбке ровно до того момента, как очертания лица Лефевре становятся более четкими. Он его бывший. Он его старый добрый друг, еще советы давал в школе как поразить того, кто нравится любовным мастерством. А школа, Франсуа и остальное — это что-то из прошлой жизни [принтерной, глянцевой, лживой]. Настроение Освальда резко прыгает между состоянием агрессии и абсолютного безразличия. Ему хочется сказать что-то против, ведь он еще не нажрался, Оззи еще соображает, хоть уже кажется на ногах не стоит [но проверять пока боится]. Освальд хочет громко со смехом кинуть на стойку пачку купюр, доказывая, что деньги у него есть, но он же не Бэтмен, и в его карманах пусто. Может быть и найдет пару копеек, но за это в баре и воду не предлагают. Поэтому Оззи показательно опрокидывает стакан, позволяя нескольким несчастным каплям попасть в рот. Он крутит стакан в руках, надеясь наколдовать еще хоть пару грамулечек спиртосодержащего, но Оззи не только не Бэтмен, он еще и не волшебник, поэтому лишь горько усмехается. Освальд молчит и не обращает внимания, строит из себя обиженного. Даже в таком состоянии Маккью помнит все, что сделал Франсуа, как уходил от него к какой-то девке. Лефевр променял его на бабу. Иногда Оззи становиться тошно от себя самого, но сейчас он слишком пьян.

— Иди ты, — Освальду легче распознавать в общем гаме [в его голове — это белый шум] знакомый голос. Голос проламывает защиту из протяжного писка на одной ноте, пульсирующего в висках, и доходит до тебя в целости и сохранности. Маккью поворачивается, чуть ли не свалившись на пол, но в последний момент удержав равновесие, к Франсуа [когда тот успел так быстро переместиться и встать рядом? он же стоял напротив]. Оззи буравит своего бывшего парня взглядом. Зачем вот именно он здесь? Зачем начинает его опекать как мальчишку? Освальд тут и без него справлялся, и вообще взрослый мальчик и имеет право на всё, что вздумается [даже если это непременно его убьет]. Оззи смотрит, осматривает с ног до головы, неприлично долго, но чувство времени стирается первым, когда Освальд пытался залить в себя достаточно градусов, чтобы вычеркнуть день из жизни. В голове ни мысли, сплошные неконтролируемые эмоции, которые волнообразно кидают его из стороны в сторону, и Маккью не знает за что зацепиться. Он слышит его вопрос, даже понимает его, но слова — не сильная сторона Освальда, когда количество выпитого превышает полторы бутылки. Сюрприз. Годы практики не наградили Маккью способностью пить и не пьянеть, как некоторых. Даже наоборот, ему кажется, что сейчас Оззи пьянеет быстрее, чем раньше. Освальду нужно относительно мало, чтоб тонкая нить соединяющая язык и мозг, его контролирующий, порвалась. Ему хочется ответить. Красиво так послать, в стиле Маккью, но слова, сколько бы он не старался складываются только в универсальное, — Пошел ты.

Оззи больше нечего тут ловить. Пора домой. Погодите, у него же нету дома. Эта шутка въелась Маккью в кожу и отдает холодными мурашками по спине, сколько бы раз Освальд не слышал ее у себя в голове. Он пытается подняться. Ему пора. Оззи представляет, как заведёт форд, доедет до магазина комиксов [в котором теперь не только работает, но и живет], ввалится в него с шумом, чтобы обязательно разбудить всех соседей и послушать нравоучения — под них так приятно засыпать. Освальда уносит в сторону, будто бы гравитация поменяла свое направление, и он наваливаешься на Франсуа с учтивым, — Пардон, — используя бывшего как опору, всё-таки Оззи встает на ноги и даже может стоять на месте не падая, хоть всё вокруг плывет.  Маккью вцепляется в плечи Франсуа с такой силой, будто это всё, что удерживает его на ногах [без «будто»] и наклоняется к молодому человеку, пьяно хихикая себе под нос, — Эй, хочешь покатаю на настоящей тачке? — Оззи брызжет от смеха и, всё-таки не удержавшись, падает с грохотом на землю, совершенно не чувствуя боли в копчике, хотя подсознательно знает, что должен. Мимо как раз проходит какой-то молодой человек и твой мозг делает самое логичное умозаключение — тебя толкнули. Пытаешься встать, но выходит из рук вон плохо, ты махаешь руками как черепаха вдруг оказавшаяся уложенной на панцирь.

реджинальд ричард кокс, 24

timothee chalamet

калифорния, сша; владелец магазина комиксов
«Warning! High Voltage»; гомо; холост; овен

[indent]Дьяволы повсюду: притаились в темноте соседней комнаты, на углу у подъезда, за дверью в твою спальню, за верхней одеждой в шкафу. Дьяволы повсюду: на улице, в домах, в офисах и даже в общественном транспорте. Но самый главный дьявол сидит в твоей голове.
Самый отпетый, безумный и совершенно не умеющий вовремя тормозить — он крепко засел в подкорке, командуя тобой и умело затмевая здравый смысл, когда ему это удобно.
[indent]Реджинальд замирает в одной позе, наблюдая как сигаретный дым стремительно поднимается к деревянному потолку. Клиенты жалуются на запах табака, Реджи предлагает купить чертов комикс и почитать его дома, где пахнет лавандой и маминой выпечкой. Он боится пошевелиться, пригревшись на своем обычном месте в самом дальнем углу магазина. Отопление здесь работает лишь по праздникам, в остальное время внутри холоднее, чем снаружи. «Тебе бы прибраться здесь, чувак», - говорит один из постоянных клиентов, который навряд ли потратил и пенни в магазине за долгие годы своих еженедельных посещений. «Мне так больше нравится», - отвечает Реджинальд, не отвлекаясь от нового выпуска «Tabloid News». Ему нравится, что здесь пахнет сыростью и плесенью, ему нравится, что краски на обложках выцвели на солнце, ему нравится, что единственным ярким пятном здесь является неоновая вывеска «Warning! High Voltage». Ему нравится, что это место ветшает и разрушается с неимоверной скоростью, как и он сам. Но даже сейчас, когда полки застилает толстый слой пыли, а в углах скапливается черная вязкая плесень, он все еще может видеть, каким это место было двадцать лет назад.
[indent]Тогда на двери висел звоночек, оповещающий всех в магазине о прибавлении в компании. Здесь было чисто и тепло, пахло кофе и чаем, которые Моника Кокс предлагала абсолютно каждому вошедшему, когда за окном моросил дождь. Летом же Рич делал свой фирменный лимонад. Это место, никогда не выглядело и не функционировало, как магазин. Это было место встреч, место долгих споров и веселых обсуждений. Ричарду, которому клонило к тридцати, был сущим ребенком, и подростки, приходившие в магазин, принимали его за своего. Моника же предпочитала сидеть в подсобке, сверяя счета и управляясь финансовой стороной бизнеса, но выбиралась из своего логова с шутливо злым выражением, как только кто-то пытался сменить пластинку в её проигрывателе без её разрешения. У нее была рок-коллекция пластинок, которая играла здесь без перерыва. AC/DC, Black Sabbath, The Rolling Stones, Blue Oyster Cult, Deep Purple. Лишь один день в году, в день рождения Рика, в магазине играли Битлз. Рождение Реджи не приостановило работу магазина ни на день. Пару месяцев мистер Кокс справлялся один (по крайней мере, пытался), вскоре же люльку притащили в магазин и к проникновенному вокалу Оззи Осборна, добавился не по возрасту громкий крик Реджинальда Кокса. Даже сейчас, когда пыль уже застилает глаза, а в магазине навеки застыла пронзающая тишина, Реджи отчетливо помнит, как в дошкольном возрасте вырывался из рук няни, шестнадцатилетней соседки, при виде неоновой вывески «Warning! High Voltage», бежал со всех ног в магазин и с разгона прыгал на отца или мать, кто первый окажется на пути. Помнит, пританцовывающую публику, которая увлеченно листала страницы комиксов и то и дело подпевала одними губами заедающей знакомой всем песне. Помнит, как отец учил его читать по любимым «Detective Comics» и как он был недоволен, что он и Пингвин – не тезки. Помнит, как спорил с мамой о какой-то группе и всегда побеждал в споре, хоть все его аргументы ограничивались упертым «потому что». Помнит, как начал приходить сюда с братом, и читать ему вслух его любимые комиксы. Помнит, как помогал закрывать магазин намного позже шести и как засыпал в старом отцовском фордике по дороге домой. Он любил это место больше, чем дом. Проводил все свое время здесь до самого окончания школы.
[indent]Дверной звонок бьет по вискам, оповещая, что последний лентяй покинул магазин. На часах 17:23, и Реджи закрывает магазин. Ему хочется сбежать в бар, в кино - куда угодно, и не возвращаться до утра. В этом месте лежат все те же комиксы, все те же пластинки, что и двадцать лет назад, только Реджинальд с удовольствием бы все это сжег. «Огонь очистит пламя и душу мою спасет», - бубнит он себе под нос мантру какого-то непопулярного героя непопулярного комикса, запирая магазин со смутной надеждой, что завтра не найдет эту дверь на том же самом месте.
[indent]Кокс садиться в старый фордик отца, который к его собственному удивлению покойная тётка не успела продать, став его опекуном шесть лет назад. Конечно, он был изрядно помят после аварии, но став его полноценным владельцем в восемнадцать лет, Реджи без труда вернул ему прежнюю форму. Фордик недовольно рычит и просится на пенсию, но едет. Реджинальд выворачивает на главную улицу, планируя припарковаться у паба и до утра машину не заводить, но отвлекается на встроенные часы и дату. 3 сентября. Та самая дата, о которой в этом году он почти забыл. В последний момент заворачивая в направлении цветочного магазина, он выключает радио, с частыми перебоями рассказывающее о новостях в Калифорнии, и оставшуюся поездку проводит в тишине. В цветочном магазине его будто бы ждут. «Я думала, ты уже не придешь», - говорит ему продавщица, но Реджи не отвечает ей, боясь признаться, что в этом году он действительно почти забыл. Он –  наркоман, подсевший на самобичевание, боящийся признаться в том, что время действительно лечит и он почти забыл, как выглядела мать в том черном платье в своем шикарном дубовом гробу. Образ же покойного отца в своем лучшем костюме у него не выходит из головы никогда. Наверное, потому что тогда Реджинальд впервые увидел отца не улыбающегося. Он выбирает букет из белых не распустившихся пионов, и продавщица смотрит на него с максимальной жалостью, на какую только способна. Реджи, расплачиваясь, замечает плакат на стене с подобным букетом в руках прекрасной невесты и усмехается. 

[indent]По пути из города, он нерешительно то включает, то выключает радио, как делала когда-то Моника, когда волновалась. Почему-то Реджинальд вспоминается первый раз, когда ему позволили вести фордик. Ему было пятнадцать и на семейном совете решили, что Реджи пора учится водить. В свои пятнадцать Реджинальд был слишком длинным, немного несуразным и тощим, а учитывая, что уже полгода он отказывался стричься, на его голове красовался внушительного размера горшок, лезший в глаза и почти достигающий плеч. Наверное, он в школе бы стал изгоем с такими внешними данными, но Кокс играл нападающим в команде по регби, мог за себя постоять и умел любой конфликт обратить в шутку. Совершенно не стараясь, он нравился и сверстникам, и взрослым. Даже учитывая, что долгое время его имя использовала каждая пятая мамаша в городе как пример хорошего мальчика в своих нравоучениях, он своих сверстников не раздражал. Он помнит, что после поздней тренировки поздней весной, когда на улице еще было светло, отец торжественно открыл ему дверь к сидению водителя, а мать от возбуждения захлопала в ладоши. Потом отец пол часа учил его настраивать кресло и отпускать сцепление, Реджи внимательно слушал. Самое смешное началось, когда они наконец тронулись с места. Моника и Рик паниковали со своих мест, требуя то притормозить, то дать газу, не выпускать руль из рук, следить за дорогой, остерегаться кювета. «Какого? Этого?» - Реджинальд резко берет вправо, в сторону кювета, и тут же выруливает обратно на дорогу, не выдерживая и хохоча во всю глотку. Родители замолкают на мгновение, а потом начинают смеяться с сыном, пока тот радуясь тому, что дурацкие указания закончились, набирает нормальную скорость и ведет машину как хочется ему. На все вопросы отца, у Реджи был один ответ: он уже давно стал «трезвым водителем» среди своих друзей и ему приходилось всех развозить на чужой машине. Ричард еще неделю причитал о том, что его лишили права научить сына водить.
[indent]Он тормозит на окраине, заглушает мотор и достает букет пионов с заднего сидения. На дороге нет никаких примечательных знаков, но Реджи хорошо знает это место. Еще меньше сотни метров дальше по дороге, и вы официально не в Калифорнии. Он смотрит на дерево, которое стало скорее всего последним, что увидели его родители, переводит взгляд на дорогу, ведущую вдаль. 3 сентября 2010 года эта дорога казалась ему воротами в новую прекрасную жизнь.

[indent]Запоздало получив приглашение на курс для художников-аниматоров в институте Пратта, Реджи не мог поверить своему счастью. Он грезил даже не самим универом или будущей карьерой, о которой всегда мечтал. Он грезил путешествиям, его пробирало до мурашек от мысли, что вскоре он покинет свой отчий дом. Он любил этот город по-своему, но только с оговоркой, что когда-нибудь покинет родные края. Моника и Ричард были безумно рады и так же безумно волновались. Миссис Кокс, каждое утро чуть ли не плача смотрела на сына, и обнимала пару минут каждый раз, когда Реджи надо было куда-то уйти. Отец же не подавал виду, но смотрел тоже по-другому: с гордостью и страхом за своего единственного сына. Хуже всего реагировал Лу, он отказался говорить с братом, пока тот не скажет, что передумал и остается. Так или иначе, Реджи надо было отправляться в Нью-Йорк, и родители решили отправиться с ним, устроить маленькое путешествие. Просто, чтобы быть уверенными, что их мальчик хорошо устроится. Они ехали на этом самом фордике, в Калифорнии лил дождь, а в машине, по просьбе Реджи, играл Дэвид Боуи. Он слушал «Жизнь на Марсе» и смотрел только вперед, казалось только они проедут замаячивший на горизонте указатель о границе города и жизнь безвозвратно поменяется. Небо станет ярче, а трава зеленее. Он сидел на заднем сидении вместе с братом и уловил взгляд отца в зеркале заднего вида, подмигнул в ответ, на что серые глаза ему улыбнулись. А дальше, Реджинальд так и не понял, что произошло. Не доезжая до границы города, отец резко ударил по тормозам, и машину занесло на скользком асфальте. Реджи ударился виском и отключился. 

[indent]Реджинальд не в силах больше смотреть на дорогу, пытаясь в очередной раз понять, что заставило отца так резко затормозить. Он спускается в кювет и кладет букет пионов рядом с гнилыми остатками предыдущего, который он приносил в прошлом году. Воспоминания всплывают в памяти как вспышки. Вот он пытается приподняться, но не может. Вот он выбирается из машины и пытается растормошить мать, не замечая ни крови, ни осколков стекла. Её подушка безопасности не сработала. Не достучавшись до матери, он пытается вытянуть отца, подушка безопасности его буквально задушила и к тому моменту, как Реджи удается вытащить отца на мокрую землю его губы уже синие. А еще он помнит этот пронзительный гул в голове. Он почти не слышит своих криков, но слышит этот гул, и он постоянно нарастает. А капли дождя с таким шумом падают на листву, что Реджинальд кажется, что у него взорвутся барабанные перепонки. Даже сейчас, он все еще слышит это. Этот протяжный никогда не останавливающийся звук не проходит даже после стольких лет.

[indent]Реджи не понимал, что родители мертвы, он был уверен, что им можно помочь. От шока его пробудил малыш Лу своим плачем. Реджинальд схватил его на руки и прошел обратно в город, даже не надеясь, что кто-либо проедет мимо. Он не помнит сколько шел, не помнит, кто его подобрал. Он вообще плохо помнит, все, что потом было. Помнит только, что до последнего не верил, что родители мертвы.
[indent]На обратном пути со своего паломничества, Реджи слушает радио. Сейчас оно ему нравится, там никогда не бывает песен, которые ему могли напомнить что-либо из прошлого. А именно прошлое он так упорно пытается забыть. Забыть свой мыльный пузырь, построенный любящими родителями вокруг него. В этом пузыре все всегда было хорошо, даже редкие встречи с родственниками с маминой стороны воспринимались больше как повод поблагодарить судьбу за столь любящих родителей, нежели как неприятность. Чем быстрее он это все забудет, тем легче ему будет свыкнуться со своей новой жизнью. Его родители постарались, дать ему все, что требуется, защитить от всех невзгод, но совершенно проигнорировали необходимость познакомить Реджи с реальным миром. Миром, где все совсем не так хорошо. Где твои родственники пытаются тебя облапошить, где магазин комиксов несет постоянные убытки, а люди, родные и не очень, мрут как мухи. Реджинальд уже и не убирает свой черный костюм далеко для таких случаев, уже вошло в привычку. 

[indent]Всё, что случилось с ним после смерти родителей, кажется ему немного сюрреалистичным. Он отрывками помнит, как переехал к тётке, как ругался с ней до потери пульса, когда та пыталась продать все его пожитки и наследство, как напивался вместе с дядей Робертом и дрался с ним же, когда тот переставал чувствовать рамки дозволенного. Помнит, как кузина, единственная его родственница, которая относилась к нему хоть капельку по-человечески, не редко эти самые драки прекращала. Помнит, как стоял на похоронах тётки Лены с неприятным чувством, будто так оно и должно быть. Помнит, как ему пришлось переехать в магазин и спать на раскладушке в подсобке, когда оказалось, что Лена продала их дом и чуть ли не продала машину и магазин вместе с ней. Всё это происходило так стремительно, что Реджинальд не мог это толком осмыслить. 

[indent]На Калифорнию уже опустилась ночь, когда Реджи подъехал обратно к магазину. Неоновая вывеска слепила глаза и Кокс в очередной раз подумал, что было бы неплохо все это сжечь и уехать куда-нибудь подальше. И в то же самое время, он напомнил себе, что уже никогда отсюда не уедет. Его последняя попытка закончилась печально, и даже сейчас, когда боль утраты превратилась в злость на судьбу, он совершенно не горел идеей повторить этот опыт. К полуночи он включает мамин проигрыватель, тот самый альбом Дэвида Боуи, и развалившись на маленьком диванчике у витрины, выпускает клубы дыма, наблюдая как они стремительно поднимаются в деревянному потолку. Завтра кто-нибудь опять пожалуется на запах табака, но в своей новой жизни Реджи совершенно это не волнует.

«секрет теперь не только мой »
don't deserve you — plumb lyrics,
сплин — земля уходит из-под ног.
https://i.imgur.com/50ALke1.gif https://i.imgur.com/7YZIO9k.gif
28/12/2019 — миссула — комната марго;
[освальд — маргарет ]

    не понимаю я, что происходит,
    вокруг одни предатели и злые люди
    лезвие воткнуть в тебя легко и просто им.

    нажмёт он старт,
    увижу я.
    и слезы потекут,
    смеётся он.
    а сердце разобьётся на куски моё.