Ты почти хоронишь себя в своей квартире, горько усмехаясь, представляя, что эти комнаты на самом деле номер отеля, а ты — именно та самая шлюха, которую находят мёртвой, вшитой в матрас, как в знаменитом кино. Всё почти так, только, если ты всё-таки ширнешься последней дозой, тебя еще долго не найдут, а если и найдут, то вряд ли решат вшить в матрас. Ты доводишь себя до момента, когда эта самая доза уже лежит рядом, доводишь себя до грани, споря сам с собой уже вслух — не достоин, Айзек, фу, не тронь, ты — просто грязь, он — святой и чистый, убери руки, не трогай. Настолько уговорил себя, что такой как ты не имеет права обладать таким как Реджи, что уже представляешь, как какие-то высшие недостижимые силы поставили твоего будущего мужа на сигнализацию, и стоит тебе коснуться хоть пальцем, хоть словом — и ужасающе громкий звук пронижет тебя насквозь, как и все вокруг. Твоя доза рядом с тобой, гипнотизируешь взглядом, пытаясь решиться. Ведь одно ты уже решил точно и бесповоротно — или с Реджи, или никак. И сейчас ты делаешь выбор в пользу «никак», ибо теряешь на мгновение свой эгоизм и думаешь, как будет лучше для него, а не для тебя. Пока еще не поздно — сбежать. Пока еще не поздно — исчезнуть с радаров Реджи и не ломать. Но уже поздно. Ты уже набрал его номер. Уже слушаешь гудки, не позволяя себе дышать — спугнешь.
Потому что ты — эгоцентричный блядун. И когда твои руки дрожа тянуться за дозой, твое эго перехватывает контроль и набирает номер. Ты уже выучил эти цифры наизусть, муж впоследствии поменяет номер телефона пару раз, а ты так и будешь помнить те самые первые. Прежде, чем успеваешь опомниться, его голос на том конце, вернее сиплое дыхание. И это конец всем твоим порывам спасти и сохранить от тебя. Ты подсаживаешься, ты уже не можешь бросить трубку тихо вызывая Реджинальда на словесную дуэль, ибо это высший кайф. Реджи сначала отвечает тихо, слышишь эту неуверенность, иногда не отвечает вовсе, сводя с ума дыханием в трубку [если бы он сказал, что тебе осталось семь дней, ты бы ничуть не удивился и свято в это поверил, решив провести каждую минуту последующей недели рядом, ибо больше ничто тебе неинтересно]. Но с каждым твоим словом, он отвечает все увереннее, развернуто и лживо. Ты примерно понимаешь какую игру ведет Уайтхэд, но ревность застилает глаза и какие-то мгновения ты не слышишь чрезмерно высоких ноток в голосе [тон твоего будущего мужа всегда становиться на пол тона выше, когда он лжет]. С другим значит? Не удовлетворён значит? С любым другим, ты бы уже бросил трубку, спросив себя вечное «нахуй мне это надо?», но не с ним. С ним ты подписываешься на любую игру и авантюру. Если Реджи хочет так, ты подыграешь. Кто это был? Как его звали? Какой у него был член? Расспрашиваешь как на допросе, не хватает только чрезмерно яркого света лампы в глаза [представляешь, что свет от экрана телефона действительно слепит], и получаешь на удивление детальные ответы. Бесстыдник и баловник, твой Реджи, описывает тебя же, и эта схожесть бросается в глаза, заставляя тебя панически, на мгновение, забыв про скачущий полутон голоса, поверить в его трели. Как такой мужчина, расписанный во всех красках от кончиков тёмно-коричневых, почти черных, волос, до мизинца, на котором нету ногтя. Твой Реджи описывает тебе тебя, и ты ревнуешь как сучка, не понявшая прикола. И лишь очередной взвинченный, на повышенных, возглас мужа возвращает тебя в реальность, где твоя смекалка и способность распознать ложь даже там, где её нету. Как он к тебе прикасался? Спрашиваешь между прочим, решив мотать на ус эту полезную информацию, но твой мальчик удивляет, начиная расписывать в точности что ты хотел бы сейчас с ним сделать. Читает твои мысли, читает между строк. Чувствуешь себя перед ним голым, чувствуешь, как надрывается и оголяется твой голос, когда ты спрашиваешь: и что дальше? Он читает тебя как открытую книгу, всю подноготную, сам того не понимая. Будто бы был рожден управлять тобой, знать тебя, любить тебя. Эта мысль пробивает насквозь электрическим потоком из комков страха и восхищения. Ты не сможешь обмануть его. Ни-ког-да. Реджи может притворяться, что верит, убеждать себя, что верит, но будет знать всю грязную правду о тебе, может быть только подсознательно, но в жизни достаточно событий, которые могут превратить бессознательное в сознательное. Ты заворожённо слушаешь, замираешь от этого ритуального, сакрального страха, и тебе очень хочется доставить ему удовольствие — это твоя молитва, твое богослужение. Поэтому требуешь, чтобы муж прикоснулся к себе. Т р е б у е ш ь. Властно, надевая маску человека, который держит всё под контролем, прекрасно понимая, что это блять конец. Контроль упущен. Ты больше никуда никогда от него не денешься, сколько не убеждай себя, что Реджи лучше без тебя. Ты больше никогда его от себя не отпустишь, даже если он захочет сбежать [если бы такое когда-нибудь произошло, тебе бы пришлось похитить Реджи, увезти на край света и запереться с ним в бункере].
Его восхитительный сиплый голос на том проводе совершенно гипнотически превращается в стоны прямо тебе на ухо. Ты проваливаешься в сон, как только кладешь трубку, просыпаешься от настойчивого стука в дверь и уже через минуту, Реджи в твоих объятиях. Для тебя это все сливается в одно, время перестает существовать. Меня больше нет. Тебя тоже. Принимаешь настойчивые поцелуи еще только будущего мужа, отвечаешь на них, подхватываешь его и тащишь в ту самую постель, где придавался греху без него. Тебя больше нет, ты сливаешься с ним. Уже не способный различить его голос от своего, его тело от своего, его чувства от своих. Есть только вы, вместе, нераздельная единица. Ты, блять, никогда так не трахался. В том-то и дело, что всю жизнь один секс и никаких чувств, но с твоим мужем всё по-другому. Ты и не подозревал, что ощущения могут быть такими острыми, не думал, что от каждого прикосновения будешь стонать как сучка, выкрикивая его имя в самые губы. Всё по-другому. Всё по-новому. Будто бы это первый раз, хотя это не первый даже для вас вдвоем. Ты теряешь контроль. Полностью отдаешься и перестаешь отвечать за свои действия. Твои отработанные схемы, привычки, всё летит к черту, когда ты сжимаешь Реджи в руках с полным осознанием, что попал. Любовь для тебя как ругательство, ты с отвращением вежливо отказывал всем, кто звал тебя на свадьбу, навсегда вычеркивая новобрачных из своей жизни. Ты смеялся над поклонниками, которые переходили грань этого «люблю». Ты отказывался от клиентов, которые путали любовь с оргазмом. Ты думал эта зараза, эта чума, вырезавшая столько твоих знакомых из общественной жизни, обойдет тебя стороной. Думал, что ты полон необходимых антител, природная вакцина. Так бы оно и было, если бы не Реджи. Реджи тебя приручает, прибирает себе к рукам, крадя у всего мира и ты с таким самоотречением отдаешься, что не узнаешь сам себя. На кончике языка уже вертится это «люблю», но ты так долго произносил любовь всуе, что прежде, чем отдаться, тебе придется очистится, исповедоваться, вновь и вновь, выдыхая все свои многочисленные грехи, обдувая Реджи до мурашек. Прежде, чем отдать себя ему, ты должен выжечь всю остальную свою жизнь. Грязную, грешную, и еще десятки «г». Такая — не достойна твоего Реджи, а другую — ты еще не создал. Впервые в жизни, оставляешь своего любовника в своей квартире до утра, оставляешь еще на пару дней, не отпускаешь пока Реджи не начинает ныть о необходимости забрать одежду.
Для тебя все в новинку. Особенно в то первое утро. Ты просыпаешься раньше его и окидываешь взглядом небогоугодную комнату, провонявшую твоим разочарованием в жизни и в себе. На скорую руку убираешься, открываешь все окна, пытаясь избавиться от застоялого запаха травки, открываешь все занавески и пытаешься вспомнить каково это готовить, одолжив у соседа какие-то продукты, совершенно не понимая, что с ними делать. В твоей душе паника, на лице — уверенность в собственных действиях. В каждом шаге слышатся твои попытки выглядеть нормально, обыденно, будто всё это — ничего такого. Всё ещё ведешь эту дерьмовую игру, хотя уже просчитал все шаги и понял, что проиграл. Это проигрыш с достоинством, проигрыш во благо, проигрыш в удовольствие. Тебе удается пожарить яйца, удается заставить чайник работать, удается замаскировать запах дури какими-то индийскими благовониями, хотя ты до ужаса ненавидишь эти пряные запахи [но оно лучше, чем этот душный, густой запах травы]. Когда твой будущий муж просыпается [а ты уже решил, что это — твой будущий муж], твое жилище уже больше похоже на дом, не выглядит как берлога какого-то отчаявшегося нарика, который дома проводит лишь заплывы по наркотическим далям и даже не спит. Реджи всё равно есть что сказать — и занавески не такие, и вообще как-то пусто, и мало золота. Он думал, что ты любишь золото и ожидал увидеть чуть ли не золотые горы. Из всего золотого в твоем доме — только ты [а ты, как известно, черное золото], все остальное — белое или серое. Ты прошелся по этим бесцветным оттенкам, будто пытался познать разницу между оттенком «серой пыли» и «мокрого асфальта». Конечно, ему не нравится. Эта серость претит всей его сущности и тебя это веселит. Ты не позволяешь ему ничего менять, водя за нос, медленно, немного мучая, чтобы уже через неделю привести в новую квартиру — огромные витражные окна, на самой вершине высотки, вид на весь город и океан. «Делай, что хочешь». Здесь ни капли серого, ни духа травки, ни нотки отчаянья. Здесь пахнет только им. В каждом углу — только он и его отпечаток. Картина, ваза, шикарные шторы, хрусталь. Всё, что он хочет, твой Реджи и не на каплю меньше.
Так всегда было и будет, сколько бы муж не пытался показаться тебе совсем не невинным ангелочком. Но сейчас ты видишь другой блеск в глазах, который неимоверно тебя пугает, заставляет представить в этой болевой агонии, что твоя гниль достигает ног мужа и потихоньку забирается наверх, готовая влезть в любую рану, просачиваться через поры, лишь бы завладеть им, ибо у твоей гнили такие же стремления, что и у тебя. Но сегодня, после всех этих словесных и не очень баталий тебе все тяжелее себя сдерживать, останавливать. Как говорил Заратустра — падающего подтолкни, и вы летите с мужем в самую пропасть, но вместе, что уже совершенно не страшно. В каком-то пьяно-наркотическом угаре, ты сказал Реджи, что умереть в один день — для тебя не пустой звук, ты действительно хочешь, чтобы ни он, ни ты не прожили ни секунды друг без друга. Ты хочешь его жизнь — всю, без остатка, каждое мгновение — себе, взамен отдаешь свою, может качества похуже, но как фильм талантливого сценариста первокурсника — раскачавшуюся во второй половине. Но давай будем честными, Айзек, это же просто порно. Очень хорошее, талантливо снятое, с самыми ахуенными актерами, но порно. Ибо ты смотришь на мужа снизу-вверх и понимаешь, что твое желание перешло все доступные грани, он настолько пленителен с этого ракурса, порочен и греховен, что ты не сдерживаешься от протяжного стона, — Чёрт, Реджи, ты бы себя видел, — ты действительно хотел бы поделиться с ним этой красотой. Ты действительно хотел бы показать ему, каким его видишь, чтобы у мужа никогда не возникало сомнений в собственной сверхъестественной превосходности. Реджи — совершенство, с какой стороны не смотреть, это твой бог, которого ты с каждой секундой любишь и боготворишь всё больше [моментами, ты так близок к безумию от этих переполняющих чувств, что начинаешь биться в истерике, но только когда муж не видит]. В нём прекрасно всё, от самый очаровательных глаз и улыбки, то блядского ревнивого, капризного, собственнического характера. Но тебе нужен, необходим именно такой, только он, ты любишь его и не видишь изъянов просто потому что их нет. Ведь ты и сам с ним такой же — ревнивый до неоправданной жестокости, капризный, томящий и, о да, собственник. Если Реджинальд когда-нибудь скажет тебе какую-то чушь о том, что ему не хватает воздуха, пространства в этих отношениях, ты свяжешь его, спустишь в еще не отремонтированный подвал и продержишь так долго, пока он не осознает, что за чушь несет. Какое пространство? Вам оно только мешает, тебе хочется создать между вами вакуум, чтобы ничто, ни один атом не стоял на пути, ты хочешь украсть каждую минуту его жизни и так бы и делал, если бы не чертова работа, которая нужна тебе, лишь для того, чтобы вернутся к той жизни. Ваша любовь носит обсессивный характер и тебя ничуть это не пугает. Не пугает одержимое желание мужа быть рядом [ты тоже хочешь], его попытки за тобой следить [ты тоже так делаешь], больное желание пробраться чуть ли не под кожу, вкусить плоти, испить живительного алого напитка из вен, ибо ты и сам бы не отказался. Ты влюбился в бога, совершенство, ты был к такому не готов, но стал учится на ходу, стараясь не уступать мужу, стараясь быть для него таким же совершенным. В вашем случае совершенство — это именно то, что вам нужно. Тебе, нужен одержимый маньяк, который будет любить тебя за весь мир, а ему нужен ты, такой же одержимый, с нотками деспотии и агрессии, которую ты выливаешь на него самыми мучительными способами. Как сейчас — сковываешь движения, ставишь желаемое прямо перед носом, но не даешься, заставляешь поработать, показать клыки, показать, как сильно он этого хочет. Для тебя это болезненно важно — знать, что муж тебя хочет.
И сейчас, сука, Рождество. Ибо смотреть как Реджи прогрызает свой путь — неописуемое удовольствие. Видеть насколько сильно он тебя хочет, не сомневаться, что в данный момент, ты — всё, что ему нужно. Это чувство переполняет тебя, чувствуешь, как тебя начинает трясти от столь всепоглощающего желания. Муж следует твоим приказам будто заповедям, краем уха слышишь эту странную, нежную и одновременно грубоватую молитву прямо у себя в голове. Каждое его прикосновение [не важно, чем: губами, щекой, носом или зубами] откликается в тебе, и ты подаешься вперед, совсем чуть-чуть, но все ближе и ближе, будто бы медленно, но верно следуешь своему плану по уничтожению всех разделяющих вас атомов. Закусываешь губу, чувствуя ржавый привкус собственной крови и не выдерживаешь, вплетаешь свои пальцы в волосы Реджи, подначивая и направляя, будто бы строгий учитель, что временами пытается вставить палки в колеса только ради изучения урока, — Реджи, блять, что ты медлишь? — издеваешься так явно и бесстыже, а на губах застывает улыбка. Между вами столько уровней общения по которым протекает ваш диалог одновременно. Твои губы говорят одно, тело говорит, как сильно его хочет, глаза блестят почти болезненно — почему ты так долго меня не пускал, ты что не скучал по этому? Ибо даже в таких моментах, когда все кажется кристально чистым и понятным, тебя все еще терзают сомнения из-за расхождения слов и действий. Ведь он не пускал, но отдается тебе так, будто бы это ты не позволял к себе прикасаться всю эту неделю. Пальцы на его голове сжимаются в кулак, и ты довольно слушаешь отклик на столь резкие действия. Твой муж любит грубо, тебе ли не знать. Подсознательно ты всегда знал, что надо было просто пойти и взять, так, как он любит, не терпя никаких возражений, но отчего-то ты не мог перебороть себя в этом вопросе. Ты не можешь его заставлять, ни в чем, не после того, что твой Реджи пережил [ты сделал всё, чтобы именно пережил и забыл], тебе необходимо неформальное согласие. Но сейчас это согласие стучит в висках, и все твои сомнения покинули эти стены. Реджи справляется с твоей задачей, рьяно, разрывая ткань зубами, моментами доставляя незначительную боль, которая лишь подначивает тебя. Хочешь, чтобы твой мальчик все сделал сам, хочешь, но не можешь устоять и стоит ему примкнуть губами, взять хотя бы на половину, и ты теряешь дар речи, забываешь, как дышать. Упираешься руками о кровать, лишь бы не свалиться на мужа, хотя и это неплохая идея, — Господи, Реджи, как я обожаю твой греховный рот, — ты нарушаешь свою клятву полностью отдаться в руки и желания мужа сразу же, и не попытавшись, подаваясь ритмично на встречу, буквально отбирая бразды правления, вновь охватывая любимую голову руками, фиксируя, не позволяя двигаться самому теперь даже ни на сантиметр. Тебе так чертовски хорошо и жарко, что моментально бросает в пот. Не позволяешь мужу отстраниться слишком далеко, ибо не хочешь покидать эти влажные горячие стенки не на секунду, все увеличивая темп. Выстанываешь имя мужа, не прекращая зрительного контакта, одними губами рассказываешь ему какие всё-таки у него ахуительно соблазнительные губы, особенно сейчас — раскрасневшиеся, плотно сжимающие твое достоинство. Тебе хватает трезвости ума, чтобы понять, что долго так ты не выдержишь, ибо у вас слишком долго не было, да даже когда твой доступ к Реджи не перекрыт его капризами ты слишком возбуждаешься только от одних взглядов мужа, чтобы полностью держать себя в руках, поэтому достаточно резко выходишь, даже вовремя, чтобы не опростоволоситься перед мужем [который в любом случае бы принял тебя любого и скорее всего лишь намекнул, что теперь его очередь] и вовремя подарить ему спасительный глоток воздуха. Но только глоток больше нельзя.
Резко преподаешь к этим очаровательным, не боящимся тяжелого труда губам и срываешь поцелуй за поцелуем, вновь врываешься внутрь, будто тебе все мало. А ведь оно действительно так, тебе всегда будет мало, никогда не насытишься своим мужем, и это тот случай, когда страха перед словом «никогда» нет совсем. Накрываешь тело мужа своим, губы — своими, душу — своей, — Реджи, Реджи, хочешь выбраться из наручников? — твои руки блуждают по разгорячённому телу мужа, сжимают его, поглаживают, ты пытаешься его еще больше раззадорить, захотеть сжать тебя так же сильно, как и ты его сейчас. Голос дрожит на произношении самого любимого имени, и ты находишь самый подходящий способ перекрыть свое волнение, топя каждую мелкую дрожь в Реджи, целуя, зализывая, покусывая шею спускаясь к солнечному сплетению и поднимаясь в высь — к губам, — Хочешь же? — переспрашиваешь, надеясь увидеть, услышать, почувствовать бурную реакцию. Его ноги по привычке [или острой необходимости?] вновь обнимают тебя, а ты чувствуешь себя почему-то в безопасности. Тотальной и полной, окруженный любовью всей своей жизни со всех сторон. Ты унимаешь себя, просишь прекратить елозить [твое тело требует больше прикосновений, больше ласки и больше трения], чтобы исполнить то, что ты задумал. На это уходит вся сила воли. Ты замираешь, ласково, неторопливо поглаживая мужа по щеке и имея одним взглядом, — Тогда, любовь моя, придется умолять.
Самый целомудренный поцелуй в губы, и ты вырываешься из его объятий, не способный сделать это для мужа простым, ибо больше всего на свете боишься показаться ему скучным. Без какого-либо труда, чуточку морщась, видя, как сворачиваются его прикованные руки, переворачиваешь мужа на живот и тут же усаживаешься на ноги, лишь бы не убежал, хотя и не веришь, что он захочет. Твой стояк так удобно ложится на заветную ложбинку, будто бы был создан именно для этого, хотя — ты же знаешь, что вы были созданы друг для друга и все в вас подначено для полного удобства другого. Вновь подаешься вперед и назад, желая немного помучить своего Реджи, совсем каплю. Ты такой лжец, Айзек. Ибо еще пару плавных, распыляющих движений и ты резко замахиваешься, и шлепаешь своего мужа, но не убираешь руку, а оставляешь лежать поверх резко покрасневшей кожи, наслаждаясь жаром, что обдает руку, — Если ты думал, что я спущу твое паршивое поведение, ты сильно ошибся, — ты поглаживаешь по удару только для того, чтобы вновь также резко и бесцеремонно ударить по больному месту, — Выпил мой любимый джин, Реджинальд Джозеф Хемлиш, и не покормил собак, как будем тебя наказывать? — ты специально опускаешь самую важную обиду, боясь пройтись лезвием своих слов слишком близко к вене и надавать сильнее, случайно, в конце концов, еврей дорвался и его теперь ничто не остановит. Ты имитируешь секс, желая довести мужа до ручки, лишь слегка касаясь его своим органом, но вовсю орудуя свои ладонями, столь нелюбимые и любимые мужем одновременно. Тебе нравится этот хлесткий звук, застревающий где-то в висках, нравится, как муж извивается под тобой, раздираемый между чувствами больно и приятно, нравится красный отпечаток своей руки на упругой ягодице. От особо звонкого удара ты не вытерпливаешь и стонешь, теряя весь воздух в легких. Какой же все-таки Реджи безупречный, с какой стороны не погляди, но больше всего тебе нравится смотреть на него именно таким, когда ты его сковываешь, имеешь [хоть пока и морально], а он извивается в явном удовольствии от происходящего. Настолько торкает, что ты совершенно теряешь контроль и наклоняешься, прокладываешь мокрую дорожку вниз, чтобы мимолетно укусить на месте самого красного удара, и тут же юркнуть к самым потаенным местам языком. Муж, всегда выражал словесный протест против таких ласок, это же слишком, но у вас все — слишком, да и к тому же это только на словах. Помогаешь себе руками, сжимая, впиваясь пальцами, царапая разгорячённую и нежную кожу. Ты любишь мужа со всех сторон, и эта — не исключение. Шершавый язык достигает кажется самых потаенных уголков твоего любимого, желает пометить абсолютно каждую клеточку и залезть как можно глубже. Не упускаешь возможности, чтобы совсем довести мужа до белого коленья, — Реджи, — ты почти не отвлекаешься, прерываешься на мгновения, только чтобы донести до своей любви одну простую мысль, — Так ты собираешься просить прощения, м? — оставив последний заключительный засос рядом с отпечатком собственной ладони как подпись автора [уже представляешь как завтра посинеет], приподнимаешься на локтях и вновь накрываешь мужа собой, с тем же рвением помечая шею любимого, оставляя многочисленные засосы, впившись шаловливыми пальцами в волосы, заставляя своего бога выгнуться на встречу, другой рукой ты спускаешься вновь, раззадоривая мужа, резко погружая, сразу два пальца чуть ли не во всю длину, — Реджи, Реджи, Реджи, — стонешь, протяжно, но с тонкой еле заметной ноткой укора [муж обязательно услышит], рука отпускает несчастные волосы мужа, которые ты и так за вечер достаточно потаскал, и обнимают за плечи, заставляя выгнуться еще сильнее [даже на мгновение задумываешься, как же сильно у него будет болеть спина и руки, но это все завтра], — Почему ты так ужасно плохо себе ведешь? — шёпот на ухо, и ты продолжаешь трахать своего мужа пальцами, наслаждаясь каждой дрожью и каждым отголоском. Ты веришь, что вы с мужем из другого теста, что вы живете в другом общем измерении и делитесь абсолютно всем и в такие моменты тебе кажется, что ты чувствуешь абсолютно все, что и твой Реджи, и твое сознание полностью отключается, растворяется в любви твоей жизни, становиться с ним — одним целым и тебе уже хочется просто бросить все свои игры в строгого\милостивого папочку и просто взять мужа, слиться в одно целое. Останавливает лишь то, что вы и без того — одно целое.
