— I'm useless, I'm done —
I've written letters to the ones // I've loved so much that it hurts to say goodbye
l a y m e d o w n, i' m s o t i r e d / / e m p t y i n s i d e, a l i f e u n i n s p i r e d
Помнишь, как дал обещание брату покончить с этой вредной привычкой? Ага, как же. Твои ноги заплетаются, язык тоже, а ты еще только на пол пути к пабу [твой фордик припаркован прямо у выхода, но, когда ты пьян, десяток шагов — это длинный путь]. Ты хочешь все изменить, действительно хочешь, прилагаешь все усилия, но жизнь [судьба, карма, бог: нужное подчеркнуть], кажется имеет на тебя другие планы. Может быть твоя цель в жизни — спиться? Ведь не всем иметь высокие цели и морали, не всем изменять мир к лучшему; кто-то должен оставаться на самом дне и махать оттуда ручкой тем, что сверху проживают достойную жизнь, отдают себя на благо обществу. Все познается в сравнении, ты — панацея от кризиса среднего возраста а-ля «я ничего не добился». Пора требовать за это оплату. Посмотрел? Почувствовал себя лучше? Понял, что не такая уж и дерьмовая у тебя жизнь в сравнении с почётным алкоголиком Лейкбери? Плати. Ничего в этой жизни не бывает бесплатно. Плати, чтобы потоки алкоголя, уносящего в далекие дали без боли, прошлого и будущего, не прекращались. Может быть, это и есть твое предназначение — быть плохим примером и вселять ужас в тех, кто только-только ступил на скользкую дорожку. Ты отлично справляешься с этой ролью. Дышишь на малолеток в баре перегаром, выглядишь, да и чувствуешь себя, как последний бомж, пару раз падаешь, пару раз получаешь по морде, весь вечер собираешь неодобрительные взгляды с примесью жалости. Ты к этому привык [да и за литрами выпитого, ты уже не совсем это осознаешь], а тупые малолетки с первой в их жизни банкой пива в руках вдруг решают на следующий день пойти в зал, запариться насчет очередного эссе, постараться получить А с плюсом в этом семестре. Неизвестно, кто делает для общества больше: ты или самый обычный, непримечательный рабочий.
Шатаясь из стороны в сторону, в голове маячат сцены из знаменитого кино, которое ты когда-то давным-давно смотрел [когда у тебя был дома телевизор; когда у тебя был дом]. Помнишь, что родители запрещали тебе смотреть кино со сценами насилия, но ты все равно умудрялся отыскать нужную кассету и посмотреть, пока отец с матерью были на работе или на своем еженедельном свидании. Ты ждал пока Лекс уснет, или займется чем-то увлекательным, что даст тебе пару часов передышки, и с замиранием сердца, на самой минимальной громкости, включал запретный фильм. Больше всего в память врезался именно этот, с героями-вандалами в странных белых одеждах и знаменитой мелодией, которую напевал главный герой, избивая какую-то несчастную женщину. Глупая мысль, что может быть тебе не стоило наполнять неокрепший ум сценами бессмысленной жестокости, проноситься в голове и ты смеешься на всю улицу, пугая своей выходкой проходящую мимо парочку. В тебе пол бутылки виски и жгучие желание рвать и метать [последнее исчезнет только ты вольешь в себя столько же]. Ты пялишься на девушку с парнем так, будто пытаешься решить для себя, хочешь испортить им сегодняшний вечер или нет. Конечно, хочешь. Ты хочешь испортить все вечера для всех жителей города, будто так они смогут тебя наконец-то понять. В тебе кипит жажда разрушения, и, ибо себя ты уже разрушил, ты переключаешь свое внимание на других. Кричишь им вслед что-то нечленораздельное, смеешься, видя, как они ускоряют шаг и скрываются за поворотом. Тебе надоело стараться, пытаться быть хорошим, достойным, нормальным. Это никогда не заканчивается хорошо, жизнь знает твои болевые точки и бьет по ним с поразительной меткостью. И тебе до ужаса хочется ударить в ответ, но это глупо. Глупо сердиться на жизнь, глупо гневаться на судьбу. Иногда, когда похмелье одолевает с двойной силой и ты не можешь пошевелиться, тебе в голову приходит мысль, что было бы легче, если бы родителей убили. Ты бы знал на кого гневаться и кому мстить. Возможно, ты бы тогда и не стал таким отребьем как сейчас, может быть, выплеснув все эти эмоции на конкретного человека, ты бы смог двигаться дальше. А сейчас единственный, кого ты можешь винить — ты сам [и твой гнев направлен внутрь]. Поэтому ты со всей силы бьешь мусорную урну и напиваешь под нос, тихо и почти стыдливо, знаменитый шлягер из мюзикла [singing in the rain], навсегда окрашенный в красный, агрессивный, из-за этого фильма, что родители пытались тщетно от тебя спрятать.
Добравшись до паба [кто бы знал, что дорога от парковки до здания может занять у тебя пол часа], ты чувствуешь себя уже слишком трезвым. Алкоголь испаряется буквально на глазах, покидает через поры, и это совершенно не входит в твои планы. Поэтому ты садишься у барной стойки, молча достаешь пачку сигарет и кладешь рядом, заказываешь еще виски, и отправляешь содержимое внутрь, не морщась. Когда ты алкоголик, жизнь становиться куда проще. Не надо думать и планировать на год вперед или даже дальше. Твой план [единственный и неповторимый] нажраться так, чтобы не помнить как тебя зовут; так, чтобы стереть этот день из жизни и желательно все последующие. Всё равно в них не будет ничего, кроме еще больше боли, страданий и чувства вины. Ты же конченный. В твоё будущее верят лишь пара человек в этом городе [но и они скоро будут горько разочарованы, как и все другие], для остальных твое будущее — это миф и никогда не наступит. Ты же не веришь не только в свое будущее, но и в свое прошлое — отрицаешь до последней капли. Мусолишь воспоминание за воспоминанием и качаешь головой: этого просто не было. Алкоголь лишь поддакивает — не было, и к концу вечера ты уже полностью в этом уверен. Если кто-то хоть еще раз спросит у тебя схера ли ты себя губишь зеленым змием, ты рассмеешься ему в лицо. Есть люди, сильные духом и слабые памятью — они умеют оставлять прошлое в прошлом и двигаться вперед. И есть ты — полная им противоположность.
Ты не знаешь, сколько времени, сколько ты выпил, но все еще помнишь, как тебя зовут и как судьба над тобой издевалась последние лет десять. Особо ярко в голове воспоминания последнего месяца, те, другие, уже не такие четкие, ни одной детали, но всё так же эмоционально тяжелые. Ну, Освальд Брейден, как начался ваш год? Усмехаешься. Хуево год начался, хоть в петлю лезь [ты думал об этом слишком часто, всегда останавливал себя мыслью о родных, для которых ты станешь очередной и возможно, тебе хочется думатьб что точно, фатальной потерей]. На твоем теле не осталось живого места — начиная от многочисленных побоев, заканчивая пулевым ранением в боку. И знаешь, что самое смешное, ты сам на все это напросился и опять же не можешь винить никого, кроме себя. Но и не собираешься. Твое тело — это сгусток синяков, побоев и алкоголя, такое горючее пойло по душе не каждому, но ты уже настолько привык к боли [привык принимать свое наказание], что тебя совершенно не волнуют все эти неприятные ощущения.
— Эй, Брейден, может хватит морду заливать? — интересуется мужик, которого ты и по имени-то не знаешь, просто время от времени слушаешь его байки за стаканом чего покрепче пока не превращаешься в ничего не соображающую пьяную свинью. Ты лишь махаешь рукой и заливаешь в горло еще коричневой жидкости. Ты дезинфицируешь все изнутри, с таким уровнем спиртосодержащего в организме ни одна зараза, кроме этого чрезмерно заботливого ублюдка, не пристанет. В глазах начинает двоиться, и ты устраиваешься на барной стойке поудобнее, игнорируя слова бармена о том, что если ты отключишься здесь, тебя просто выкинут наружу как мусор. К черту, все равно, ты и есть мусор, зачем тогда церемониться? Просто одним жестом [язык тебя уже не слушается] приказываешь налить еще. Сегодня у тебя есть деньги [немного], ты выкидываешь по купюре на стол после каждого стакана — таким как ты не наливают в долг, не открывают счет, потому что ты слишком часто оказывался пустозвоном, который лишь обещает платить по счетам, но не платит. Все помещение становиться одним сплошным размытым пятном, можешь концентрироваться на одной точке [задерживаешь взгляд на своем отражении в зеркальных полках бара], стараешься не шевелиться, каждое движение — это риск нечаянно оказаться на полу. С губ слетают слова той заедливой песни из мюзикла, окрашенной в красный, сейчас твое «пение» это тяжелые вздохи в перемешу с неудачными попытками произнести слова. В пабе громко играет музыка, разговаривают люди, но ты совершенно от этого далек, будто бы заперт в своем собственном пузыре и все внешние звуки — приглушенные будто бы доносящиеся из соседнего здания. Ты всего лишь хочешь больше не думать и не вспоминать. Всё очень просто. Но мысли — суки, бегают перед глазами и как шавку тыкают тебя носом во все, что ты сделал и пережил. Перед твоими глазами разброшенные комиксы, пустые улицы, осколки стекла, таблетки на полу, рвота и снег. Год действительно начался не очень, давая понять сразу — в этом году ты не изменишься. Ты будешь пытаться и опять провалишь миссию.
— Знаешь, почему я не Бэтмен? — спрашиваешь у пустоты, где видишь бармена, — Потому что моих родителей не убили, — тебе кажется это очень глубокой мыслью в данный момент, хотя ты возвращаешься к ней не в первые. От Бэтмена тебя отличает еще и отсутствие каких-либо состояний, обтягивающего черного костюма и массивного подбородка. Этот факт тебя забавляет, и ты пьяно улыбаешься, не замечая, как кто-то занимает пустующий рядом барный стул. Заливаешь остатки виски в себя и просишь еще. Ты так часто здесь засиживаешься допоздна, что бармен уже выучил всю твою жестикуляцию. Можешь лишь пальцем шевельнуть — и перед тобой новый стакан пойла. Магия. Но в этот раз чуда за деньги не происходит, и ты недовольно оглядываешься по сторонам. Где этот наглец, что не выполняет свою работу и не наливает, как только стакан пустеет? [ответ: прямо перед тобой]. Твой пьяный взгляд зацепляется за знакомые черты лица. Приходиться очень постараться, чтобы сконцентрироваться на расплывающемся образе и узнать в нём Элиаса. Ты расплываешься в улыбке ровно до того момента, как понимаешь смысл сказанного старым другом. Просто древним, он тебе еще советы давал в школе как поразить Джек любовным мастерством. А школа, Джек и остальное — это что-то из прошлой жизни [принтерной, глянцевой, лживой]. Твое настроение резко прыгает между состоянием агрессии и абсолютного безразличия. Тебе хочется сказать что-то против, ведь ты еще не нажрался, ты еще соображаешь, хоть уже кажется на ногах не стоишь [но проверять пока боишься]. Хочешь громко со смехом кинуть на стойку пачку купюр, доказывая, что деньги у тебя есть, но ты же не Бэтмен, и в твоих карманах пусто. Может быть и найдешь пару копеек, но за это в баре и воду не предлагают. Поэтому ты показательно опрокидываешь стакан, позволяя нескольким несчастным каплям попасть в рот. Крутишь стакан в руках, надеясь наколдовать еще хоть пару грамулечек спиртосодержащего, но ты не только не Бэтмен, ты еще и не волшебник, поэтому лишь горько усмехаешься, услышав название любимого джина [тебе кажется, что любимого, потому что ты вспомнил название]. Молчишь и не обращаешь внимания, строишь из себя обиженного, будто бы надеясь, что чтобы умалить твою обиду тебя может и угостят. Иногда тебе становиться тошно от себя, но сейчас ты слишком пьян.
— Иди ты, — тебе легче распознавать в общем гаме [в твоей голове — это белый шум] знакомый голос. Голос проламывает защиту из протяжного писка на одной ноте, пульсирующего в висках, и доходит до тебя в целости и сохранности. Ты поворачиваешься, чуть ли не свалившись на пол, но в последний момент удержав равновесие, к Кларку и буравишь взглядом. Зачем вот он начинает тебя опекать как мальчишку? Ты тут и без него справлялся, и вообще взрослый мальчик и имеешь право на всё, что вздумается [даже если это непременно тебя убьет]. Смотришь, осматриваешь с ног до головы, неприлично долго, но чувство времени стирается первым, когда ты пытаешься залить в себя достаточно градусов, чтобы вычеркнуть день из жизни. В голове ни мысли, сплошные неконтролируемые эмоции, которые волнообразно кидают тебя из стороны в сторону, и ты не знаешь за что зацепиться. Ты слышишь его вопрос, даже понимаешь его, но слова — не твоя сильная сторона, когда количество выпитого превышает полторы бутылки. Сюрприз. Годы практики не наградили тебя способностью пить и не пьянеть, как некоторых. Даже наоборот, тебе кажется, что сейчас ты пьянеешь быстрее, чем раньше. Тебе нужно относительно мало, чтоб тонкая нить соединяющая язык и мозг, его контролирующий, порвалась. Тебе хочется ответить. Красиво так послать, в стиле Брейдена, но слова, сколько бы ты не старался складываются только в универсальное, — Пошел ты.
Тебе больше нечего тут ловить. Пора домой. Погодите, у тебя же нету дома. Эта шутка въелась тебе в кожу и отдает холодными мурашками по спине, сколько бы раз ты не слышал ее у себя в голове. Ты пытаешься подняться. Тебе пора. Представляешь, как заведешь форд, доедешь до магазина, ввалишься в него с шумом, чтобы обязательно разбудить брата и послушать его нравоучения — под них так приятно засыпать. Тебя уносит в сторону, будто бы гравитация поменяла свое направление, и ты наваливаешься на Кларка с учтивым, — Пардон, — используя друга как опору, всё-таки встаешь на ноги и даже можешь стоять на месте не падая, хоть всё вокруг плывет и падает. Вцепляешься в плечи Кларка с такой силой, будто это всё, что удерживает тебя на ногах [без «будто»] и наклоняешься, пьяно хихикая себе под нос, — Эй, хочешь покатаю на настоящей тачке? — брызжешь от смеха и, всё-таки не удержавшись, падаешь с грохотом на землю, совершенно не чувствуя боли в копчике, хотя подсознательно знаешь, что должен. Мимо как раз проходит какой-то молодой человек и твой мозг делает самое логичное умозаключение — тебя толкнули. Пытаешься встать, но выходит из рук вон плохо, ты махаешь руками как черепаха вдруг оказавшаяся уложенной на панцирь.
— Что совсем страх потерял? — орешь уходящему парню вслед и даже предпринимаешь попытку ударить, такой ментальный удар в спину. Сил у тебя остается немного. Еще пара движений и ты совсем выдыхаешься, сдаешься полу, — Сука, — только и срывается с языка.