Все последние дни ты будто сам не свой, по крайней мере предположить, что так именно и видится со стороны. Не устаешь улыбаться, еще не устроил ни одну драку в баре по какой-то мелочи [возможно, потому что даже не был там], не притрагиваешься к своей излюбленной спутнице леди Алкоголь. Ты претерпел фундаментальные изменения, очистился, Освальд Брейден — как новенький. Только вот не все твои родные и близкие были с тобой в этом путешествии по потаённым частичкам души, не все помнят тебя прежнего, чтобы хоть как-то принять эти изменения, некоторые и вовсе тебя таким не знают. Лекс, наверное, забыл, а может и не знал, кем ты был раньше, до того, как погибли родители, до того, как твой подростковый мозг выбрал самую лёгкую тактику приспособления к обществу, поэтому не удивительно, что для брата это всё в новинку, чуждо и непонятно. Он был слишком мал, когда ты в последний раз был собой и жил только по своей правде, не оглядываясь на других. Но сейчас данный факт ускользает от тебя, в голове лишь застревают воспоминания о ваших ссорах, где Брейден-младший просит тебя «стать прежним», а Брейден-старший обещает, что попробует, но никогда не выполняет свои обещания. А теперь выполняешь, может быть странно и не таким образом, как Лексу бы хотелось, но ведь делаешь. Это всё лишь подростковый протест, не более. Говоришь себе заученными фразами из учебников так-себе-родителей и свято веришь. Свято веришь, что в пятнадцать лет не может быть своего мнения, только желание насолить родителям, или, в этом случае, брату. Ведь ты-то был именно таким в его возрасте, правда, родители каким-то неведомым способом сводили все твои попытки бунтовать против системы на нет, и ты даже не замечал. Такой навык был бы очень полезен сейчас, но, увы, это еще одна вещь, которой тебя обучить не успели. Что не приходит тебе в голову, так это то, что Лекс прошел совершенно иной путь, чем ты. У него не было вишневого пирога по субботам, запах которого до сих пор тебе снится, не было неуклюжих и неловких разговоров с отцом за жизнь, не было ощущения тотальной безопасности. И в свои пятнадцать, Лекс старше морально тебя сейчас.
Поэтому ты специально игнорируешь выкидоны Лекса, попытки ткнуть тебе в лицо стыренными часами [лишь показательно закатываешь глаза], его напускную незаинтересованность происходящим и отчаянные попытки сбежать. Лишь сжимаешь руку своего будущего мужа сильнее, ибо всё это начинает тебя немного злить, и ты ищешь поддержки в своей пошатнувшейся уверенности в том, что сможешь преподнести такие радостные новости брату без скандала. От тебя ускользает тот факт, что Элиас для брата, по сути, чужой незнакомый человек, не видишь ничего предосудительного в том, что собираешься сыграть свадьбу так скоро и предупреждаешь так поздно. В твоей голове лишь мысли о потерянном времени с любимым человеком, лишь желание как можно скорее получить то, в чём ты отчаянно нуждался все эти годы — семью. Ничего этого твой брат не знает, даже не подозревает, ибо ты прятал ошибки прошлого и настоящего от него так искусно, что и сам забыл о их существовании. Вихрем проносится мысль, что твой брат тебя не знает, и оставляет дурное послевкусие на кончике языка, еще чуть-чуть и ты сломаешь Элу пальцы своими, держась за него как за единственную связь с реальностью, с твоей реальностью. Нет, ты счастлив. И Лекс тоже будет за тебя счастлив. Возможно, принудительно.
Твой брат будто бы собрался показать всё лучшее на что способен перед новым человеком, ты в нём, конечно, не сомневался, но и этот цирк поддерживать не хочешь, ибо сложно говорить с братом серьезно, когда он намекает на проблемы в постели. Чего-чего, а такого от Лекса ты не слышал и это слегка [совсем не слегка] обескураживает, напрягаешься всем телом, пытаясь уговорить себя не злиться. Нет, не сегодня, и даже не завтра, и вообще не в этой жизни. Ты слишком доволен собой и своей жизнью в данный момент, — Харе выебываться, мелкий, — говоришь серьезно, но с намёком, что твое настроение еще не упало ниже плинтуса и у Лекса есть шанс реабилитироваться и больше тебя не злить, в конце концов, это и в его интересах. Когда ты добрый, ты же можешь и лишнюю копейку выдать или проигнорировать тот факт, что кто-то [не будем показывать пальцем] вытащил пару купюр из твоей куртки, думая, что ты не заметишь. Ты, увы, не миллионер, чтобы этого не замечать, но и ругать мелкого никогда не спешишь, у вас все общее. Так что это — лишь дружеский совет не трепать твои нервы и не испытывать терпение, но когда Лекс заикается про школу, тебе уже трудно держать себя в руках. Ибо характер брата — это отдельная история, которая моментами взывает гордость за бойкость и своенравие, но школа — это другое. Увы, ты не самый лучший опекун в мире, и в городе это известно всем и каждому, поэтому твои права как опекуна брата шаткие и ходят по тонкой грани благосклонности органов опеки в твою сторону. Любая мелочь, выставленная на показ, вроде плохой успеваемости или посещаемости брата в школе, может склонить чашу весов не в твою сторону. А это твой кошмар наяву. Слишком долго за Лекса боролся, слишком боишься его опять потерять. Еще три года, меньше, и ты позволишь ему делать всё, что душе угодно, но не сейчас, — Блять, Лекс, мы с тобой об этом говорили сотню раз. Не хочешь, чтобы я сидел на пороге школы и не следил за тобой двадцать четыре на семь, то будь добр не сьебывать с уроков и хотя бы делать вид, что стараешься, — ты и сам не был хорошим учеником, увы, склад ума не такой, не тянуло тебя к знаниям и оценки свои ты заслуживал лишь упорством и стараниями, нежели реально усвоенным материалом. Поэтому отлично знаешь, что учителя — тоже люди, и, если видят тупенького, но старательного ребенка, хотя бы си с плюсом, но поставят. А этого более, чем достаточно, чтобы у разных дядечек и тётечек, которые почему-то думают, что знают лучше, что нужно твоему брату, не возникало вопросов и сомнений. Их даже устраивает твое пьянство, лишь бы ребенок был накормлен и ходил в школу. В своё время ты оббил пороги всех инстанций города, плюя на гордость и умоляя вернуть брата, уверяя, что может сам добропорядочным гражданином и не станешь, но брата поднимешь. И тебе поверили. Может даже зря. Может быть, попав Лекс в хорошую приемную семью, шансов и возможностей в этой жизни у него было бы больше. Но это рассуждение другого дня и другого настроения. Сейчас ты окрылен и с несвойственным тебе позитивом, смотришь в завтрашний день.
Уверенность Кларка, кто в вашей семье условно говоря жена тебя даже забавляет. Вскидываешь брови и вопросительно смотришь на будущего мужа, шутливо коря за выболтанные секретики, которые Лекс может быть еще слишком мал знать, — Да ладно, мистер Кларк? А я собирался называть вас мужем, но, если вы так хотите, — счастье и радость переполняют сознание, и ты не можешь, даже в такой достаточно ответственный момент не шутить и не выпендриваться. По-хорошему, тебе не хочется вести все эти серьезные, местами неловкие, разговоры, не хочется ничего решать и куда-то бегать. Просто хочешь вернуться с будущим мужем к дочке и наслаждаться тишиной и покоем. Для тебя это лакшери. А к хорошему быстро привыкают. Мысль о дочери напоминает, что свадьба — это лишь одна новость, а их у тебя гораздо больше и ты даже не знаешь, как подступить, в каком порядке выкидывать на неподготовленного брата, ибо, если честно, совершенно не понимаешь его систему ценностей и что для него станет из разряда «ну ладно», а что — «Оззи, ты совсем ахуел». Хотя, признай, все твои новости попадают скорее во вторую категорию. Поэтому принимаешь единственно верное решение — выкладывать новости по одной, давая брату время отойти от каждой, вне зависимости от тяжести твоего «преступления». Произнеся это вслух, ты знаешь, что грядет представление и интуитивно становишься к Элиасу поближе. Твой братец-ураган может устроить всякое, ты привык, а вот твой будущий муж — нет, поэтому готов служить опорой, и защитой, и кем только понадобиться. Лекс, как ты и предполагал, не готов воспринимать реальность и всячески от неё убегает, вернее, наоборот, подходит ближе и как «опытный врач» измеряет температуру, чтобы понять, что ты не заболел, — Лекс, — окликаешь его, взывая к адекватности и серьезности, но тщетно. В общем-то, и не рассчитывал, что отделаешься так легко, поэтому шепчешь одними губами, только для своего Элиаса, — На старт, — ты понимаешь, что брат без представления и душераздирающего монолога не сможет, ему же надо выплюнуть пару заготовленных шуток тебе в лицо, а то для кого он старается, так? Знаешь, что надо просто подождать, выстоять, не провоцировать и он, всадив в тебя всю обойму, успокоится и будет готов к диалогу. Сначала шуточки о том, что ты бухой, накуренный, неадекватный и белку словил, потом разговор. Всё как надо. На языке вертится очень слащавый ответ на вопрос о принятой вами субстанции, и ты даже представляешь, как можешь выбесить мелкого еще больше одним упоминанием этого высокого чувства, но, если честно, тебе трудно произносить такие вещи вслух, просто претит всему огрубевшему сознанию. Не словом — так делом. Наблюдать этот спектакль одного актера может быть придется не один час, так что ты, делаешь шаг назад, к столу, и приседаешь на краешек, потянув Элиаса за собой, помогая устроиться рядом. Опускаешь голову ему на плечо, с каким-то умиротворенным выдохом, — Внимание, — сообщаешь, намекая, что Лекс того гляди и сдуется со своими шутейками. Они не вечны. Вот такая у тебя методика: ждать. И можно было бы назвать тебя абсолютно безразличным, но ты слишком хорошо знаешь своего брата, и все твои методики оправдывают свое существование своей эффективностью. И сейчас ты прекрасно отгадал, что твоему братцу просто нужно время, выпалить всё, что роиться в этой кучерявой башке, и тогда он сможет говорить нормально, по крайней мере, верить в сказанное. Ты видишь? что с каждой секундой в его глазах пропадает эта уверенность, что все происходящее — это фарс и цирк, видишь и даже начинаешь волноваться, впиваясь пальцами в коленку мужа сам того не понимая. И вот очередное едкое высказывание и на твоих глазах происходит отнюдь не просто превращение, — Марш, — твой брат осознает, что ты ничуть не шутишь, и теперь, видя его первую реакцию, тебе становиться еще страшнее продолжать этот разговор. Ведь как бы ты не бахвалился, что знаешь брата, любишь и веришь, что он способен ради тебя на моральные подвиги, сомнения в этом присутствуют.
— Не шутим, Лекс, — твое лицо в миг становиться серьезным, как только слышишь какие-то странные грозные нотки в голосе брата, будто бы он собрался устроить вам разнос в духе старой сварливой бабки. Ты и сам можешь устроить разнос, но напоминаешь себе с каждым стуком сердца, что пришел договориться, сообщить радостную новость, а твой брат — лишь несмышлёный подросток, у которого свои тараканы в голове; тут остается только принять и простить. Но тебя все равно дико злит, что вместо радости и поздравлений ты поголовно получаешь такую реакцию. Сейчас начнется — а что подождать никак, куда вы спешите, свадьба ничего не меняет. Ты хочешь называть Элиаса своим мужем и на меньшее не согласен, ты его любишь и хочешь прожить с ним всю жизнь — это всё, что должно волновать окружающих, не так ли? Увы, это волнует только тебя и, кажется, будущего мужа. Остальным же в глаза бросается только тот факт, что вы толком и не встречались, — Мы женимся, выходим замуж, не важно, как назвать. Завтра, Лекс, жду тебя у алтаря, можешь не наряжаться, — строго, сухо, напрямик. Ибо ты не хочешь сейчас выслушивать еще одну порцию негодования, приправленную высококлассными шутками, просто хочешь, чтобы хоть кто-то из твоих родственников за тебя порадовался, а не посмотрел, как на дибила с немым вопросом: куда ты лезешь, Оз? Ты знаешь куда, остальным — не важно. Остальным стоит доверять тебе и твоим суждениям чуточку больше. Конечно, бессмысленно искать понимания, если ты не хочешь ничего объяснять, так ведь? Осознание приходит обухом по голове, и ты стараешься расслабиться, убрать злость и уже в более мягкой форме объяснить сей феномен. Но как? Шумно вздыхаешь, пытаясь подобрать слова и взываешь о помощи, оставляя коленку будущего мужа в покое и вновь хватаясь за ладонь, будто бы он, как старший, выведет тебя из этого лабиринта наружу.
— Прости, — ты извиняешься за тон, а не за сказанное. Тебе следовало подойти к этому вопросу более тщательно, заранее решив, что и как ты скажешь брату, но ты был слишком увлечен и занят, наверстывая упущенное с Элиасом, чтобы серьезно об этом задуматься, не так ли? Вот сам теперь и разгребай, — Лекс, я... — делаешь паузу пытаясь найти в себе силы преодолеть это рубеж, не позволяющий говорить такие вещи вслух, тебе всегда было сложно признаваться в своих светлых чувствах, даже брат, если и слышал от тебя признания, то только пьяные, — Я люблю Эла, давно, просто... — просто что, Освальд? Ты же не можешь сказать любимому брату, что ты еще большее дерьмище, чем он мог представить? Что ты годами топтал чувства этого человека из страха? Что воздвиг себе культ из горя и душевной боли, и боялся его покинуть? Это слишком сложно. Да, в глазах Лекса нету пелены, которая бы скрыла от него эту твою долгую попытку себя уничтожить, утопить в алкоголе, но это — новый уровень. Ты может быть и алкаш, дебошир и почти-бомж, но в глазах брата еще не представал как трус, а это сложно. Тебе необходимо два долгих стука сердца, чтобы решиться, — Просто я боялся, — пожимаешь плечами, — Если, честно, хер знает чего, — когда ядовитые слова покидают тебя, становиться даже легче, и ты уже с улыбкой поворачиваешься к Элиасу. Поджимаешь губы, будто бы вновь извиняясь за все эти годы, что как полный идиот бегал от своего счастья. Ты и есть идиот. Раньше — полный, сейчас — влюбленный. И хоть это состояние для тебя инородно, ты не можешь его удержать в себе, и рука сама тянется, что трепетно погладить будущего мужа по щеке.
В чувство тебя приводит неожиданное осознание, что худшее, наверное, впереди. Ведь если про свадьбу ты и сам узнал только сегодня, то другие новости для тебя уже история и у Лекса есть все основания быть тобой недовольным, ибо ты сказал ему не сразу, — Да, и вот ещё что, — ты вновь устремляешь в этот раз сконфуженный взгляд на брата и хаотично пытаешься подобрать слова, — В общем, это... — мямлишь себе под нос, чешешь макушку, ведешь себя как полный идиот чей словарный запас наполнен лишь междометиями и частицами. Как сказать помягче? Чтобы ребенок не волновался, не думал, что теперь его забудут и, не дай бог, станут любить меньше. А как тебе сказали родители, что у тебя будет брат? Ты вспоминаешь эту сцену из жизни и решаешь взять пример с отца, — Лекс, ты стал дядей, года полтора назад, — конечно, отец сообщал тебе эту грядущую радостную новость без осложнений вроде того, что в твоем случае это уже произошло, — Я сам узнал всего неделю назад, — почти десять дней, — Её мать мне ничего не сказала. Да, и это она, и её зовут Нора, — сумбурность твоих мыслей находит отражение в сумбурности твоих слов, не знаешь как рассказать всю историю целиком, чтобы она имела смысл и не содержала всех грубых грязных подробностей. Нора — свет твоей жизни, и омрачать ее историю какими-то деталями, вроде того, что ты был смертельно пьян и даже не помнишь, как и почему связался с ее мамой, очень не хочется. Тем более, не хочется рассказывать это брату, который явно не постесняется козырять такими фактами в споре и вполне может передать твоей дочке, когда та подрастет, — Её мама явно не хотела видеть меня в роли отца, вот и не сказала, даже зная, что сдохнет, — в твоих словах сквозит обида, злость и жгучая боль, и ты не можешь ее ничем прикрыть. Никаких оправданий такому поступку ты найти не можешь, хоть и принято о покойниках или хорошо, или никак. От тебя скрывали дочь. Ты мог бы уже сдохнуть, даже не зная, что в этом городе растет твоя кровиночка, нуждающаяся в тебе. И это, блять, грех. Причем в этот раз не твой, что даже слегка отдает новизной. Заставляешь себя не заводиться по этому поводу, боясь, что отвлечешься от главного, к тому же, с Элиасом вы об этом еще не говорили и ты почти уверен, что он может и не разделить твоего негодования, явно зная покойницу лучше, а тот факт, что если эта дамочка осталась бы жива, то ты никогда не узнал, что у тебя есть такая прекрасная дочь, давит и заставляет кровь вскипать, — Ладно. Хочешь познакомиться? — как ни в чём не бывало, будто бы это что-то обыденное и самое обычное и никого не должно удивлять. Ведь ты-то уже принял эту информацию. Ты-то уже понял и осознал, почему тогда это должно быть проблемой для кого-либо еще?
Есть что-то общее? 
