Никогда нельзя думать, что ты всё распланировал, да? Недавно казалось, что вся жизнь идёт по строгому графику, где нет места никакой импровизации. Рождение, школа, авария, пьянство, магазин комиксов, все. Распланировал каждую минуточку на оставшиеся пол века, если повезет, настолько всё, казалось, шло в одном направлении, что конец казался однозначным и неотвратимым. И тебя все устраивало. Создавало мнимое ощущение, что держишь все под контролем, приставляешь дуло к виску и сам решаешь, когда нажать на курок. По-другому — нельзя, по-другому — страшно, по-другому — это надо учиться вновь доверять, прощать и любить. Слишком непосильная задача для одного потерянного мальчика, который отрицал свою способность вновь поверить человечеству так отчаянно, что и забыл, что когда-то раньше было иначе, ты был другим. Сейчас всё это кажется уже далеким, хоть и время бежит, преодолевая скорость света. Время бежит, оставляя старые раны гнить где-то вдалеке и забыть о них как о страшном сне. Забыть. От одного слова бросает в дрожь и хочется истерично смеяться. Ты научился забывать так искусно, что не помнил, что именно забыл. Твоя память — решето, сквозь которое проваливалось все неугодное и неоднозначное, оставляя тебе лишь крупицы горя и траура, который ты, столь любящий сын и почитатель своей прошлой жизни, не смел снять, когда все приличные сроки плача по ушедшим прошли. Твой траур затянулся, вывернул наружу и вытряс всё, что могло бы в теории принести тебе счастье. Твой траур — стал неотъемлемой частью тебя самого и отказаться от него через какое-то время стало уже невозможным, ибо кем бы ты был без него? Вспомнить, что когда-то ты жил иначе, когда-то ты был другим человеком, становилось все тяжелее с каждым годом, но, как показала практика, все равно реально. Стоило только отыскать потерянные частицы своей памяти, которых по молодости ты испугался, а после и вовсе потерял в пучинах сознания. Один потерянный мальчик бы с этим не справился, но тебе помогли, и ты лелеешь внутри это чувство благодарности, которое будешь выращивать в себе еще очень долгое время [сердце выстукивает пророческое — всегда].

Вы опять уснули у кроватки дочери, опять и снова, и скорее всего сделаете это не раз. Есть что-то абсолютно волшебное в этом моменте, не так ли? Ты никогда [в этом случае ты не боишься говорить «никогда», в этом случае ты точно знаешь, что «никогда»] не чувствовал себе более чем на своем месте. Спокойно, легко и правильно. И тебя охватывает это тихое приятное чувство, что так будет всегда. Мир может разваливаться по частям, кануть в бездну, но ты найдешь свое место упокоения рядом с кроваткой Норы. Кажется, что здесь всегда будет так: мирно сопящая дочь и её усталые родители, устроившиеся в объятиях друг друга для бессонной ночи. Ты слышал об этом, но не знал, что когда-нибудь и сам окажется в подобной ситуации — ты не можешь отойти от кровати дочери, почти маниакально проверяя жива ли она, дышит ли. Слишком хрупкое существо для такого огрубевшего мира, и кроме тебя и Элиаса у неё никого нет. С Лексом было так же, хоть и чуть-чуть иначе, ты мог так же сидеть рядом с кроваткой сутками и кричал на маму, когда она опаздывала, чтобы покормить братика хоть на пол минуты [а если и сам немного забывался, мог целые сутки себя всячески наказывать – не смотреть мультики, отказываться от десерта и просто ругать]. Со вторым легче, так ведь? Уже есть какая-то уверенность и руки не дрожат, когда ты берешь маленький комочек на руки, да и тебе не одиннадцать, а двадцать четыре. Ты готов поселиться здесь, рядом с мирно сопящей дочерью, пока любимый человек будет так же рядом. Странно, да? Ты прокручиваешь в голове имя Элиаса раз за разом, пытаясь сообразить кто он тебе. Тебе странно называть его другом, странно — любовником, страннее — партнером, еще хуже — парнем. Кажется, ни один статусов просто не к лицу твоему... Элиасу. Ничто не может вместить в себя все, что ты чувствуешь к нему, все, через что вы прошли. Пройдет целая жизнь, а ты не сможешь возместить всю боль, что успел ему причинить, но ты будешь стараться, ты дал себе слово. Ты просыпаешься и первое, что видишь — его. И хоть всё это ново, ты просыпаешься с терпким чувством правильности и обыденности, будто так оно и должно было быть всегда и только ты, ты и твои многочисленные проблемы, мешали тебе прийти к нынешним обстоятельствам гораздо раньше. Ты отработаешь. Повторяешь себе вновь и вновь — отработаешь, вся жизнь впереди, чтобы заставить Эла забыть. Смешно, да? Проблемы твоей памяти — одна из первопричин ваших бед, но если бы ты мог, ты бы передал парочку своих пробелов Элу, стереть все то дерьмо, что ты натворил.

— Доброе утро.
— Выходи за меня.

Выходит, так спонтанно, но ты совершенно не собираешься брать свои слова назад. Ты все решил, все осознал, все понял. И на меньшее не согласен. Ты любишь Элиаса, всегда любил, просто тебе понадобилось время, чтобы разобраться с тараканами в башке, вот и всё. Ты хочешь называть его мужем, все эти «парни», «партнеры» и «любовники» мелкие сошки в истории, муж — это отдельная ветвь, которая наперекор всем законам идет с твоей параллельно и пересекается в каждой точке. Ты хочешь, чтобы он был рядом с тобой всю оставшуюся жизнь, сколько бы не было отмерено, хочешь быть рядом, пока сможешь, хочешь, чтобы у вашей дочери были бы родители с одной фамилией, хочешь называть его семьей. И все эти «хочу» без запинки воссоединяются со словом «надо». Выходи за меня замуж, женись на мне, будь со мной и в горе и радости. Ты так спешишь, потому что вы пропустили слишком много. Так спешишь, потому что хочешь наверстать упущенное, подарить мужу [на меньшее ты не согласен], все те часы вместе, которые в буквальном смысле пропил. Когда ты делаешь предложение ты даже не думаешь, как это воспримут другие, как это повлияет на твою жизнь. Ты всё решил. И совершенно не нуждаешься в чужих советах, знаешь, что они скажут. Куда спешить, вы даже не жили вместе, Элиас никуда не денется… А зачем медлить, если ты столько лет блуждал в потемках, надеясь уже найти этот свет в конце туннеля и сказать всем своим внутренним демонам «бай-бай»? Зачем тормозить, если у вас уже на руках полуторогодовалая дочь? Просто глупости, мелочи, ерунда. Ты задал себе вопрос: что сделает тебя еще счастливее, и ответ сорвался с губ. Поэтому его «да» для тебя — это божье благословление. Счастье зарождается где-то внутри и окутывает с головой. Каждый вдох – еще больше сладкого яда, выбивающего кислород из легких. Ты чувствуешь себя лет на десять моложе, и это сказано не для красивого словца. Все последние годы проведенные в пыльном магазине комиксов, где заначек с полупустыми бутылками больше, чем самих комиксов, в машине, где ты никогда не мог вытянуться и привык спать, свернувшись калачиком, в доме дяди, где каждый вечер мог закончится дракой Роберта с любым из племянников [родному дяде бывало совершенно все равно, кого колошматить — тебя, Мэди, Дастина или даже малолетку Лекса], и, черт возьми, в тюрьме — твое последнее пристанище, такое пустое и чистое, где из развлечений только твои мысли и память. Сейчас об этом смешно говорить, но ты должен сказать спасибо своему краткосрочному заключению, там тебе промыли мозги, а в промежутки между допросами и долгими ночами ты смог выудить из памяти всё забытое, заброшенное, то, что когда-то делало тебя тобой — вечно улыбающимся Оззи Брейденом, у которого из проблем только гребанный рыцарский синдром. Спасибо тюрьме и твоему [о, боги, как сладко!] жениху. Такая терапия не каждому по карману.

Ты настолько опьянен его «да», что совершенно не понимаешь, что происходит дальше. Как вы оказываетесь в мэрии, церкви. Помнишь, что кричал, что дойдешь до госпожи мэра, если вам не дадут пожениться тут и сейчас, как пригрозил пастору устроить в его церкви Прайд, если он не передаст «этому вашему богу, что это — мой муж, усек, блять, за что мы платим налоги!». Ты дебоширишь почти как прежде, только теперь в тебе ни грамма алкоголя, а на лице широкая улыбка. Ты был готов расхерачить этот город к черту, но тебя успокоило лишь то, что завтра вы поженитесь [выйдете замуж? Один хрен]. Уже завтра, это очень близко, не правда ли? Но достаточно далеко, чтобы успеть собрать родственников и друзей стать свидетелями этого счастливого события. Может так и лучше? Это мысль разрушается об одно представление, как отреагируют твои родственники. Ты никогда точно не высказывался по этому вопросу, но почти уверен, что в глазах брата, кузена и кузины — ты закоренелый гетеросексуал, ну, оно может так и было, сейчас тебе уже трудно объяснить это. Тебе всегда нравились девушки, и Элиас. Есть такая классификация? Но так или иначе, сбор гостей – это необходимость отвечать на этот великовечный вопрос — какого хуя? Какого хуя, Оззи?! Даже проигрывая эту ситуацию в голове, не знаешь, что ответить. Даже у себя в голове просто начинаешь мямлить, через нестирающуюся улыбку, что-то нечленообразное, добавляя в конце «это же Элиас», будто оно должно что-либо объяснить кому-либо кроме тебя. Это для тебя «это же Элиас» и «как иначе», а для других эта часть твоей истории — потемки. Поэтому ты решаешь, что стоит все-таки собраться с мыслями, выключить влюбленного идиота и попробовать собрать родственников и тактично им рассказать, что ты с завтрашнего дня – женатый [замужний?] мужик. Первым делом вы отправляетесь в магазин комиксов, ведь день уже почти закончился и по всем законам Лейкбери дети возвращаются со школы домой, а именно Лексу ты решил первому сообщить эту радостную новость.

Но когда ты наконец открываешь вечно заедающую ручку двери магазина, ты уже напрочь забываешь, зачем вы сюда пришли. А ведь твоему жениху всего-то стоило кинуть нелестный комментарий в сторону твоего фордика, и ты моментально забываешься. Вы начинаете спорить, как и всегда, тебе сносит крышу от самодовольных упреков Элиаса и уверении, что его ягуар в сотни раз лучше, отчаянных попытках нарваться. Ты же не дурак, Оззи, и видишь, что этот треклятая тачка, еле передвигающаяся по городу, дорога Кларку не меньше, чем тебе [особенно учитывая, сколько совместных моментов вы вдвоем в ней пережили], и он специально нелестно отзывается о твоей ласточке, чтобы вывести тебя на эмоции, заставить прижать себя где-нибудь к стенке и грубо .. отчитать. Знаешь, и поддаешься, так самозабвенно, что пальцы предательски дрожат, пока ты ковыряешься ключом в скважине. Дверь открывается, и ты толкаешь будущего мужа внутрь, пытаясь быть таким же, как и раньше, но черта с два, ты давишь лыбу во все тридцать два. Это настолько не привычно твоей вечно хмурой натуре, что челюсть уже сводит, но ты не можешь прекратить. Ключи летят в сторону, куртка тоже — не особо портит общую атмосферу полузаброшенного магазина. Ты припечатываешь мужа к стенке и самозабвенно припадаешь к родным губам, так будто вы не виделись пару лет. Все твои поцелуи сегодня такие — не верящие в происходящее, жадные и ненасытные. Тебе просто сносит башню, рвет на части, все это слишком хорошо и правильно. Правильно — застряло в твоей голове надолго, ибо ты давно уже не чувствовал, чтобы твоя жизнь настолько шла в правильном русле. Прижимаешься к Элу всем телом, отдавая всего себя, совсем забываясь где ты и зачем пришел. Лишь пачка комиксов, свалившаяся с верхних полок соседнего шкафа, немного тебя отрезвляет.

— А представь, сейчас войдет Лекс, — ты смеешься, обжигая шею будущего мужа, — Не придется рассказывать, откуда дети берутся, — тихо смеешься, припадая губами к шее суженного [а после всех сложившихся деталей паззла кажется именно так]. Ты совсем теряешь здравый рассудок, он тебе и вовсе не нужен. Не сегодня. Скорее всего и не завтра. Слишком долго ты запирал себя в этом магазине, гнобя чувством вины за свои пагубные привычки. Ты пил и запивал всё разрастающееся чувство вины. Сколько раз ты обещал стать лучше, справиться со своей любовью к саморазрушению ради себя и близких. Одному брату ты наобещал с три короба, но так и не смог исполнить хотя бы одно, маленькое обещание. Но сегодня всё по-другому. Ты чувствуешь себя не_новым человеком, чувствуешь, что вернулся к истокам и наконец-то сможешь вернуть свою жизнь в нужное русло, ведь у тебя есть сильная поддержка. Да и причин стараться все исправить стало гораздо больше. Одна из них прижата тобою к стенке, так плотно, будто ты боишься, что сейчас ускользнет. Такое ощущение всегда присутствует, и ты ничего не можешь поделать. Ведь не может же быть все хорошо, что-нибудь обязательно пойдет не так. Иначе бы ты не был Брейден.

Слишком много уроков. В школе определенно слишком много уроков и большая их часть – нахрен никому не сдалась. Я почти уверен, что мне по жизни вряд ли пригодится химия и именно это становится решающим фактором, чтобы развернуться и свалить, когда потоки в школьном коридоре из хаотичных становятся направленными и разносят школьников по учебным кабинетам. Идти на занятие, когда параграф не прочитан, домашнее задание не сделано, а представления о теме прошлого урока нет даже минимального – мой мазохизм не на столько силен, извините. Махнуть рукой с видом «да-да, сейчас приду» однокласснику, мимикой вопрошающего через коридор, почему я все еще не за партой, хотя звонок вот-вот прозвенит, развернуться и направиться к выходу с видом, что да, именно мой класс уже закончил занятия и свободен как ветер. Три минуты до звонка – самое время, чтобы прошмыгнуть в открытую дверь, слившись с потоком счастливчиком, чьи занятия реально на сегодня окончены. Кажется, что в окне кабинета, как на зло выходящего окнами на эту сторону, виднеется преподавательница, но я ничего не видел, ничего не знаю. Кажется, что еще немного – и забуду, как она выглядит. Надо спросить у Беверли, как у нее с химией, а то не видать мне перевода в следующий класс, как своих ушей. Можно было бы шутки ради подкатить к брату, но это шутейка на грани фола, не будем усугублять. Не дай бог еще заинтересуется моей учебой, этого мне точно не надо.
Обещанием себе уж в следующий раз точно дойти до занятия, а до него разобраться с пропущенными темами, не сделанными работами и прочим, что раз за разом лучше любого амулета, отпугивающего нечисть, отводит меня от заветной аудитории, в шкафчиках которой миллионы пробирок и других интересных предметов. Помнится, перед хэллоуином мы стащили оттуда банку с заспиртованным «нечтом». Или это был кабинет биологии? Не важно, главное, что содержимое было перелито в большую миску с соком, призванным имитировать что-то другое, на удивление, не запалившись. Крику то было, когда – лапа? Ложноножка? Щупальце? Что это вообще было? – оказалось в поварешке, которой улыбчивая девочка в нежно-персиковом платье разливала по пластиковым стаканчикам сок. Виновных так и не нашли. Это нам сильно повезло, на самом деле. На специальных встречах в каждом классе после пытались пристыдить негодяев рассказом, что «А если бы кто-то отпил?». Мне даже стало стыдно, но не на столько, чтобы поднимать руку на предложение сдаться добровольно и никто не пострадает. Знаем мы, как не страдают после этого. И проверяли, и наблюдали, и нафиг нам такое не сдалось. В следующий раз подкинем что-нибудь менее травмирующее, честное наше «не очень честное» слово.
Как бы то ни было, оглядываться и давать возможность учительнице возможность открыть окно и крикнуть, что нельзя прогуливать уроки, нельзя, а потому – натянуть капюшон на голову, подмигнуть еще одному однокласснику, что тоже не видит необходимости в посещении практического занятия, на котором «да ладно, Лекс, будет интересно» - голосом отличницы в голове и «не понятно, зачем я вообще с тобой разговариваю» - в ее же взгляде. Не будет, не верю, а если и будет – на сколько мне известно, никакой практической ценности конкретно это занятие нести не будет. Ну кроме отметки о посещении и двойки за неподготовленность.
Конечно, это будет иметь последствия, но буду придерживаться мнения, что лучше сделать и сожалеть, чем не сделать. Наверняка это придумали не для подобных ситуаций, но куда деваться – я художник, я так вижу.
На улице хорошо. В голове с каждым шагом складывается план – забежать домой, заточить что-нибудь, что найдется в холодильнике, и свалить куда-нибудь в парк, чтобы не дай бог не пересечься с Озом, который где-то загулял в очередной раз. А то еще вспомнит – хотя откуда бы ему вспоминать мое расписание, если он его и не видел то уже сто лет, а последние несколько вариаций были составлены совершенно самостоятельно, а не в соответствии с утвержденным планом – во сколько должны заканчиваться занятия. Буду надеяться, что он появится где-нибудь ближе к вечеру. Я, конечно, свято верю в то, что у него все прекрасно – это же Оззи – но обычно он хотя бы под утро нарисовывается на пороге. Сегодня же утром его не было и поход в школу стал моей личной заслугой – хочу, как в первом классе, золотую звездочку на дневник просто за то, что дошел до учебного заведения. Правда тогда звездочек было много, а еще забавные солнышки за какие-то достижения в духе «покормил хомячка в живом уголке», «вытер доску до куда достал» и все в таком духе. Мне кажется, что если бы во всей школе оставалась такая же система поощрений вместо оценок, было бы намного лучше. Сделал домашку? Вот тебе солнышко. Сделал ее правильно – какой-нибудь мультяшный котенок. Не сделал? Ну увы, парниша, не видать тебе сегодня модной наклейки. Нет же, будем ставить плохие оценки, писать гневные замечания и пытаться оставлять на дополнительные уроки, отработки и прочие прелести, которые происходят после конца занятий. Увы, я даже до конца сегодня не дожил – свежий воздух действует за подростковую голову намного лучше, чем сидение в классе и попытки разложить время урока на более мелкие составляющие, как будто четыре раза по десять минут меньше, чем просто сорок.
Взглядом на наручные часы, когда-то давно отжатые у брата, причем не в формате умильной морды лица и «Оззи, пожалуйста», а доведением до состояния, когда часы швыряются в лицо-руки-куда прилетят и пожеланием провалиться вместе с ними. Не хорошо получилось, но куда деваться – зато так они точно мои.
Сыграем в угадайку: дома ли Брейден-старший или все еще шатается где-то вне родных стен? Стоит рисковать и идти домой сейчас или погулять где-нибудь часик, прежде чем врываться в родную обитель с традиционной попыткой убиться об порог?
Все моральные терзания прерываются ощущением, что завтрак был давно, а во время обеда было не до него и вот – кушать хочется прям очень-очень.
«Преподша заболела», «урок отменили», «у меня вообще сегодня меньше уроков, чем ты думал» - перебирая в голове оправдания на всякий случай, каждое из которых может вызвать только закатывание глаз, но никак не веру в меня, и напоминание самому себе проверить ненастоящее расписание, чтобы не ляпнуть что-нибудь без письменного подтверждения – не в моих правилах загонять самого себя в угол.
Но мир благосклонен к прогулищикам и нет необходимости кричать «Братец, я дома» и врать напрополую, потому что дом пуст и тих, а значит все еще хранит на верхней полке холодильника половину сэндвича «я доем позже»-брата. Он мне простит. Наверное. Не факт. Но кто его спрашивает, на самом-то деле.
Тарелка с едой вытаскивается из холодильника, немножко подумав забираю с полки с дико скрипучей дверцей – которой можно разбудить даже несчастного с диким похмельем (да, любимое развлечение, если хочется немножко за что-то отомстить) – коробку с шоколадными шариками, и с чувством глубокого морального удовлетворения позволяю себе забраться в дальний угол, скрытый от мира стеллажами, в кресло, пристроив пропитание на потертую ручку, стащить с ближайшей полки комикс и углубиться в чтение уже известной, но от того не менее занимательной истории.
Иногда Освальд пытается навести порядок и разложить все по какому-то определенному принципу. Я же точно знаю, что мне нравится больше остального и после каждого разбойного нападения на мой угол, стаскиваю на эти полки любимое.
Этого вполне достаточно, чтобы почувствовать себя счастливым.
Сэндвич заканчивается, как и комикс, темные штаны усыпаны крошкой с шариков, и самое время собираться на прогулку, когда дверь магазина хлопает, впуская чьи-то частые и весьма хаотичные шаги.
Вот черт.
Теперь можно ждать «почему ты не в школе» вместо «привет», но можно попробовать вновь отдаться на растерзание судьбе и понадеяться, что брат забежал по дороге и сейчас куда-нибудь снова исчезнет. Самое то, чтобы замереть в кресле, ме-е-едленно убирая с колен тарелку и комикс.
Интересно с кем он, вряд ли настолько путается в ногах, что топает за двоих, а то и троих. Хотя… нет, в брате я не сомневаюсь, но кто его знает.
Шаги не двигаются. Точнее, сдвигаются, но точно не туда, куда было бы нужно, а голосов становится больше одного, что заставляет закатить глаза и уставиться в потолок с видом «Господи, тебя нет, но за что?».
Есть у меня такое предположение, что у брата должна быть личная жизнь. В которую я, по понятным причинам, не посвящен с целью сохранения этой самой личной жизни. Очень мудрое решение на самом деле. Но вести свою личную жизнь сюда (логичный вопрос а куда, как не сюда, проходит мимо сознания)?
И? вообщем-то честным было бы как-нибудь по-тихому исчезнуть и дать капельку свободы старшему, но это сложно сделать, когда для исчезновения необходимо пройти мимо тех, кто топает у входа и все еще надежно скрыт стеллажами. На чудо я уже не надеюсь, а шансы, что Оззи с гостем просто будут пить чаек и закусывать пряникам, стремятся к нулю. Как минимум, потому что пряники я уже съел. Простите. Хотя нет, никакого простите – второй голос мне не то что не кажется знакомым, так еще и до кучи чудится мужским. Я все еще не против. Но дайте свалить в парк, пока не поздно.
Нельзя рушить брату идиллию. Кто сказал? – отрываясь от кресла, чтобы выйти из-за стеллажей и на минуту зависнуть на открывшемся зрелище. Раньше, раньше валить надо было.
- Лекс знает откуда берутся дети и… - сдвигаясь немножко в бок, чтобы видеть не только спину брата - я узнаю ее из тысячи – но и его… его. – и явно не от этого. – кривя губы в ухмылке, направляясь на кухню, чтобы достать из холодильника молоко и банку с какао с полки. – и вам добрый денек. Вы не обращайте внимания на сквозняк, я так, мимо проходил, продолжайте. – заливая в пустую бутылку из под воды молоко и туда же – какао, даже стирая со стола просыпанное. А то вдруг и правда после… общения чаю захочется, а там неприбрано, неприлично как-то даже. Бутылка закручивается и трясется в руке на манер шейкера, смешивая содержимое, я же топаю в обратную сторону, чтобы вытащить из-под кресла рюкзак и сунуть бутылку в него. Вот теперь можно и в парк.
- не хотел вам мешать, извините. – останавливаюсь, чтобы потереть носком кеда пол, смиренно опуская взгляд к нему же, создавая образ виноватого. – вы цепляйтесь, не стесняйтесь. Оззи, я могу у Байерсов переночевать, если что. – улыбаюсь еще раз и подмигиваю, останавливаясь к двери. Давай, скажи мне что-нибудь в духе «испортил момент» и я пойду.

the drive behind comin home
that's about all family
they are a fire in my drivin on

Вы оба так долго к этому шли. Тебе всё ещё не верится в то, что сейчас происходит между вами, учитывая хронологию ваших запутанных отношений. Ещё в школе, ты хотел, чтобы Освальд стал твоим официальным парнем, хотя прекрасно понимал, что такое категорически невозможно. У тебя никогда не было серьёзных отношений, за все твои почти двадцать семь лет. Удивительно? Вовсе не нет, учитывая, насколько однолюб, думавший, что любишь безответно. Ты преданно и благонравно провожал каждый раз взглядом школьника Оззи, который с милой, очаровательной улыбочкой [какую только видел] на лице уводил за собой самую красивую девушку школы, смотря на неё с такой теплотой и любовью, что сердце предательски сжималось. Как хотелось, чтобы он бросал хотя бы наполовину похожих пар глаз, наполненных теми же чувствами. Ты заставлял себя забывать о нём и отвлекаться на спорт, уроки и дополнительные кружки. Наверное, поэтому окончил школу с отличием, и не стал капитаном команды по регби лишь только из-за того, что твой друг Дориан им был. Ты занимал всё свободное время, иногда посещая местные вечеринки, где видел Оззи. Однажды тебе пришлось выпить для храбрости, чтобы подойти к нему и предложить выкурить вместе сигаретку, может две или три. Никотином дело не ограничилось, так что можно сказать, в какой-то степени бутылка поспособствовала вашим непонятным притиркам в дальнейшем. Удивительное совпадение, да? Можно сказать, что Освальд поспособствовал твоему настрою стремиться к знаниям, учитывая, что в дальнейшем даже помогал всем отстающим по предметам, чтобы поменьше пересекаться с ним. Ты делал всё, чтобы стараться не думать о нём, прогоняя из головы, но весьма хреново получалось. Пытался держаться с ним, как старший по возрасту, теряясь в лице, как только Оззи оказывался рядом. У тебя выпадали из рук учебники, ты даже неуклюже распластывался на полу в коридоре, засмотревшись на Брейдена, который сменил стрижку и вообще изменился за лето, вытянувшись и подкачавшись. Тебе пришлось всю неделю не встречаться с ним взглядом, потому что дико хотелось прижать его где-нибудь, да прямо у шкафчиков на глазах у всех окружающих или вообще в комнатке для персонала со швабрами и утварью для уборки. Хотя нет, там лучше не стоит. Наверное, с тех самых пор, когда он за три месяца резко подрос сразу сантиметров на десять, не меньше, ты впервые понял, как тяжело смотреть ему прямо в глаза. Привычный уверенный Элиас, который умел командным тоном строить игроков на занятиях по регби, как заместитель капитана, покатился по наклонной. Ты всё чаще прибегал к тому, чтобы для начала прочистил горло, прокашлявшись, прежде чем приступить к тренировке. Всё из-за его глаз, всё из-за Освальда. Ты никогда не думал, что в итоге именно тебе и в твою сторону будут направлены все те многочисленные дурманящие, влюблённые взгляды, о которых раньше лишь мечтал во снах, просыпаясь с навязчивой мыслью снова увидеть его. Теперь, первое, что видишь, когда наступает утро – твой будущий муж и ваша дочь. Поэтому ты такой восторженный сурок и можешь уверенно заявить, что у тебя выросла парочка крыльев за спиной. Возможно, их одолжила фея Динь-Динь. Даже спорить не будешь.

— В таком случае, твой брат очень похож на тебя. Это всё твоё дурное воспитание!, — перемещаешь руку на бедро своего будущего мужа и шутливо шлёпаешь по нему ладонью, всем своим видом демонстративно показывая, что кто-то сегодня явно напрашивается на наказание. Хотя ему ты готов предоставлять его сполна и к тому же постоянно,  а именно, если выражаться в числах, то в 86 400 секундах, 24/7 и ровно 365 дней в году. Конечно, под «дурным воспитанием» ты имеешь в виду совершенно другое. Это скорее отменный, увесистый комплимент, к нему в подростковом возрасте не к чему было придраться, как и вообще всегда. Ты ему всё прощал, прощаешь и будешь прощать. Из той категории людей, которые быстро забывают и почти никогда не вспоминают о причинённой боли, если под тех, кто это сделал, не выделено определённое место в твоей голове. Но для Оза такое было уготовлено. Причём отдельной ячейкой, вычищенной до блеска и убранного в самом лучшем виде. Ведь Оззи, пусть и динамил тебя, предпочитая проводить время по большей части в компании другого человека, но оставался бальзамом для твоих глаз. Милый, добрый, вежливый мальчик, которому ты по возможности старался взъерошить волосы, иногда в шутку, иногда специально, каждый раз, когда проходил мимо. Это твоя дерзкая мальчишечья фишка. Он заставлял тебя понижать свой возрастной уровень до его годов, по большей части ваших отношений, для начала требуя крепкую дружбу, а уже потом, начиная пропадать в нём и влюбляться. Ты никогда не забудешь все ваши совместно проведённые моменты, ведь это фактически как первая фотография в огромном семейном альбоме, который у вас скоро будет, а именно завтра. После этого дня можно смело начинать выстраивать пошаговую цепочку, восстанавливая пиратскую карту с сокровищами, где будет место разбою, нападению, штилю и шторму. Ты млеешь от прикосновений жениха и беспрекословно направляешься им навстречу. Если проводить параллель между прошлым и настоящим, можешь сделать чёткий вывод – ничего не изменилось. Просто вы оба несусветные дебилы, которые вместо того, чтобы выкинуть в бачок с мусором осуждающих вас людей, смяли и выбросили ваши отношения. Всегда виноваты двое. Ты – опускал руки и не боролся, думая, что так ему будет лучше [решать за кого-то, так в твоём духе, да?], а он – пожимал плечами и уходил, считая, что не готов к серьёзным отношениям между парнями, предпочитая игнорировать все твои выпады [и даже тут умудрился тебя обыграть]. — Осторожнее, Брейден. А не то, я скажу, в каком месте выше тебя, — приторно улыбаешься самой нахальной улыбкой, на которую только способен. Вы были бы не собой, если бы не стали каждый раз использовать любую ситуацию, чтобы вступить в небольшую полемику. Тем более, один сантиметр разницы между вами ничто по сравнению с семью годами просранных на ветер отношений. Ты даже почувствовал себя на долю секунды каким-то жадным евреем, который бы наверняка сделал себе харакири, если бы испытал подобное. Или что там эти жиды делают, к сожалению, не успел уточнить у одного знакомого. Ты тут же прогнал эту мысль, обещая себе никогда больше не сравнивать с ним из-за не особо приятных воспоминаний.

Обычно, в такие или более-менее подобного характера ситуации, в какую вы с Оззи попали, умудрялись влипать все члены твоей семьи, кроме как, конечно, тебя. Ты же всегда был чуть ли не раком-отшельником домашнего очага Кларков, вместе со своей святой сестрой монашкой Элоди. Даже ваш кот, продолжая свидание с соседской кошкой, чуть ли не падал вместе с ней со стола в обморок, когда видел тебя стоящим в недовольной позе руки в боки на кухне. Хотя ты специально запирал все окна и двери, не представляя, в какую щель эта сволочь [а если две?] могла проникнуть, дабы вылезти наружу и вернуться обратно. Родители тоже штрафовались, пообещав вернуться после просмотра фильма на открытом воздухе ровно в двенадцать ночи. Ты выражал им своё почтение, сидя со стаканом молока и печенья, окидывая строгим наигранным взглядом, когда мама с папой врывались в дом, словно влюблённые подростки. Хотя сам пришёл после вечеринки ровно минуту назад и старался тут же заесть алкогольное опьянение, чтобы никто не учуял во-первых косяк, во-вторых спирт. Но чаще всех попадалась покойная сестра Эсме, у неё хватало наглости водить к вам всех своих многочисленных парней без единого стеснения. Тебе потом стало казаться, что она это делала специально. Всегда было интересно, что испытывают твои родственники, оказавшись застуканными за весьма интересным занятием. Хотя вы всего лишь целовались, ничего необычного, но почему-то настолько зазорно и позорно, что приходится несколько раз менять цветовую палитру лица всеми цветами радуги, под стать твоей ориентации. От фразы Освальда, что брат ещё и кусается, ты почему-то начинаешь истерично хихикать, учитывая, что сам в детстве любил это дело. Да и сейчас тоже. Наконец-то справляешься с собой и возвращаешься обратно к окружающим тебя людям с более-менее нормальным [как тебе кажется] цветом лица, постояв у стены, будто отбывая повинную в углу. Ты кидаешь благодарный взгляд на Оззи, потому что он спрятал тебя за своей могучей широкой спиной, на полных правах настоящего пещерного человека, который защищал свою испугавшуюся от показавшейся тени огромного льва вторую половинку, на самом деле, в итоге спустя пару мгновений оказавшейся другим человеком. Интересно, как в каменном веке жили без успокоительных? Видимо, никак, учитывая, что они там все быстро помирали в тех же своих пещерах, изображая напоследок настенную живопись. После чего переводишь взгляд на его младшего брата и действительно искренне улыбаешься. Тебе приятно, что ты наконец-то можешь его, как следует рассмотреть, находя определённое сходство со страшим, когда он возвращается из кухни.

— Прости, пожалуйста, я не хотел показаться грубым, — намекаешь на то, что так, возможно, истерично повёл себя. В тот момент, когда мало того, что нёс какую-то ерундистику насчёт зацепок и весьма неординарного приветствия, так ещё и спрятал лицо, как какой-то этот самый последний. — У тебя очень красивые часы, — расплываешься в улыбке, замечая знакомые ремешок и циферблат, переводя взгляд с младшего Брейдена на старшего. Ты прекрасно осведомлён насчёт того, что раньше их носил Оззи и по всей вероятности, его брат их у него отжал, учитывая с какой гордостью демонстрирует. Прямо как племянник Энитан, который спёр твой ремень, что тут же спал с него на улице, когда мелкий хотел спрятать сворованный аксессуар под шумок. Ты бы итак отдал, но вспоминая удивлённое от неожиданности лицо племяшки в этот момент, каждый раз смеёшься. Подмечаешь, что Лексу часы идут намного больше, но вслух, конечно, об этом не сообщаешь, предпочитая наблюдать за разворачивающейся картиной перед глазами, каждый раз постепенно, лосиенто, но прихуевая. Освальд задаёт каверзный вопрос про школу младшему брату и тебе остаётся следить за ними, как за какой-то невероятной игрой в пинг-понг, которую боишься пропустить. У тебя у самого внутри всё замирает, потому что он уже не в школе, поэтому и здесь с вами.

Когда Оззи решает наконец-то разрулить [ага, да] всю неловкость ситуации, пока вы все стоите и переминаетесь на месте, словно хотите первыми же броситься, чтобы занять кабинку ванной комнаты, ты кидаешь на него невольно удивлённый взгляд от его как обычно грубого словарного запаса в присутствии младшего брата. Нет, никакого осуждения, просто непривычно, как и всё новоиспечённое положение. При Энитане ты так не выражаешься, хотя, наверное, тоже следовало, учитывая, что племяшка постоянно говорит «вот блядина», ибо это твоё любимое высказывание, которое он где-то когда-то подслушал. Даже не можешь так сразу навскидку сказать, кого именно подобным образом охарактеризовал. К тому же тебе тоже интересно послушать, что это за ёбаная такая куча новостей есть у Оззи, которую он хочет разом вывалить на брата. Ты почему-то представляешь Освальда, как какого-то Санта-Клауса с мешком «подарочков» в первый весенний месяц. Как раз в его духе. Пока дошёл из-за того, что бухал зимой, пока встретил на своём пути миссис Санта-Клаус [тот момент, когда ты миссис], вот и весна наступила, самое время. Твой будущий Санта-Клаус муж притягивает тебя к себе, и ты делаешь робкий шаг, становясь рядом с ним, тут же переплетая ваши пальцы для вашей поддержки. В любом случае, постараешься, как сможешь хоть как-то подбодрить всех здесь присутствующих, если что. — Очень приятно познакомиться наконец-то, Лекс…, — хочешь сказать что-то ещё или вновь извиниться, подбирая в который раз подходящие слова, но от дальнейших слов жениха и разворачивающихся событий, ты впадаешь в ступор. Довольно резко и эпатирующе это было сказано со стороны Освальда. Ладно, все уже здесь поняли, что ты – вечно смущающаяся фиалка, поэтому не отворачиваешься в этот раз, сразу набрасывая на себя, как на быка, красную тряпку обескураживания. — Женишься…, — в невольном бормотании соскальзывает с твоих губ, и ты понимаешь, что сболтнул что-то лишнее, потому что, кажется, указал свою роль. К тому же поставил сразу всех в известность, что предпочитаешь быть в качестве невесты, хотя представление в белом Оззи тебя начинает невольно забавлять. Кажется, это уже что-то нервное. То, что ты именно выходишь замуж даже не сомневаешься, учитывая, как пугливый кот, при любой возможности, всклокочившись, прячешься за будущим мужем. И это мальчик Элиас, который избивал всех пацанов, выгораживая своих сестёр, если их обзывали или приставали. Нормально. Просто на каждого драчуна есть свой щит и защитник. В момент, когда твой будущий муж оглашает про шафера, ты раздумываешь, а можно ли тебе сразу двух шаферов и одну главную подружку невесты, плюс ещё несколько. Ты думаешь, что на эти роли подошли бы запросто твой друг Джеймс с кузеном Ником, сестра Элоди и подружки Дита, Хоуп, кузина Ас. Случайно отвлекаешься, надеясь, что твоя сестра сможет всё это организовать, хотя ты ей это успевал многократно говорить, когда вы обсуждали, какую свадьбу каждый из вас хочет в будущем.

Все последние дни ты будто сам не свой, по крайней мере предположить, что так именно и видится со стороны. Не устаешь улыбаться, еще не устроил ни одну драку в баре по какой-то мелочи [возможно, потому что даже не был там], не притрагиваешься к своей излюбленной спутнице леди Алкоголь. Ты претерпел фундаментальные изменения, очистился, Освальд Брейден — как новенький. Только вот не все твои родные и близкие были с тобой в этом путешествии по потаённым частичкам души, не все помнят тебя прежнего, чтобы хоть как-то принять эти изменения, некоторые и вовсе тебя таким не знают. Лекс, наверное, забыл, а может и не знал, кем ты был раньше, до того, как погибли родители, до того, как твой подростковый мозг выбрал самую лёгкую тактику приспособления к обществу, поэтому не удивительно, что для брата это всё в новинку, чуждо и непонятно. Он был слишком мал, когда ты в последний раз был собой и жил только по своей правде, не оглядываясь на других. Но сейчас данный факт ускользает от тебя, в голове лишь застревают воспоминания о ваших ссорах, где Брейден-младший просит тебя «стать прежним», а Брейден-старший обещает, что попробует, но никогда не выполняет свои обещания. А теперь выполняешь, может быть странно и не таким образом, как Лексу бы хотелось, но ведь делаешь. Это всё лишь подростковый протест, не более. Говоришь себе заученными фразами из учебников так-себе-родителей и свято веришь. Свято веришь, что в пятнадцать лет не может быть своего мнения, только желание насолить родителям, или, в этом случае, брату. Ведь ты-то был именно таким в его возрасте, правда, родители каким-то неведомым способом сводили все твои попытки бунтовать против системы на нет, и ты даже не замечал. Такой навык был бы очень полезен сейчас, но, увы, это еще одна вещь, которой тебя обучить не успели. Что не приходит тебе в голову, так это то, что Лекс прошел совершенно иной путь, чем ты. У него не было вишневого пирога по субботам, запах которого до сих пор тебе снится, не было неуклюжих и неловких разговоров с отцом за жизнь, не было ощущения тотальной безопасности. И в свои пятнадцать, Лекс старше морально тебя сейчас.

Поэтому ты специально игнорируешь выкидоны Лекса, попытки ткнуть тебе в лицо стыренными часами [лишь показательно закатываешь глаза], его напускную незаинтересованность происходящим и отчаянные попытки сбежать. Лишь сжимаешь руку своего будущего мужа сильнее, ибо всё это начинает тебя немного злить, и ты ищешь поддержки в своей пошатнувшейся уверенности в том, что сможешь преподнести такие радостные новости брату без скандала. От тебя ускользает тот факт, что Элиас для брата, по сути, чужой незнакомый человек, не видишь ничего предосудительного в том, что собираешься сыграть свадьбу так скоро и предупреждаешь так поздно. В твоей голове лишь мысли о потерянном времени с любимым человеком, лишь желание как можно скорее получить то, в чём ты отчаянно нуждался все эти годы — семью. Ничего этого твой брат не знает, даже не подозревает, ибо ты прятал ошибки прошлого и настоящего от него так искусно, что и сам забыл о их существовании. Вихрем проносится мысль, что твой брат тебя не знает, и оставляет дурное послевкусие на кончике языка, еще чуть-чуть и ты сломаешь Элу пальцы своими, держась за него как за единственную связь с реальностью, с твоей реальностью. Нет, ты счастлив. И Лекс тоже будет за тебя счастлив. Возможно, принудительно.

Твой брат будто бы собрался показать всё лучшее на что способен перед новым человеком, ты в нём, конечно, не сомневался, но и этот цирк поддерживать не хочешь, ибо сложно говорить с братом серьезно, когда он намекает на проблемы в постели. Чего-чего, а такого от Лекса ты не слышал и это слегка [совсем не слегка] обескураживает, напрягаешься всем телом, пытаясь уговорить себя не злиться. Нет, не сегодня, и даже не завтра, и вообще не в этой жизни. Ты слишком доволен собой и своей жизнью в данный момент, — Харе выебываться, мелкий, — говоришь серьезно, но с намёком, что твое настроение еще не упало ниже плинтуса и у Лекса есть шанс реабилитироваться и больше тебя не злить, в конце концов, это и в его интересах. Когда ты добрый, ты же можешь и лишнюю копейку выдать или проигнорировать тот факт, что кто-то [не будем показывать пальцем] вытащил пару купюр из твоей куртки, думая, что ты не заметишь. Ты, увы, не миллионер, чтобы этого не замечать, но и ругать мелкого никогда не спешишь, у вас все общее. Так что это — лишь дружеский совет не трепать твои нервы и не испытывать терпение, но когда Лекс заикается про школу, тебе уже трудно держать себя в руках. Ибо характер брата — это отдельная история, которая моментами взывает гордость за бойкость и своенравие, но школа — это другое. Увы, ты не самый лучший опекун в мире, и в городе это известно всем и каждому, поэтому твои права как опекуна брата шаткие и ходят по тонкой грани благосклонности органов опеки в твою сторону. Любая мелочь, выставленная на показ, вроде плохой успеваемости или посещаемости брата в школе, может склонить чашу весов не в твою сторону. А это твой кошмар наяву. Слишком долго за Лекса боролся, слишком боишься его опять потерять. Еще три года, меньше, и ты позволишь ему делать всё, что душе угодно, но не сейчас, — Блять, Лекс, мы с тобой об этом говорили сотню раз. Не хочешь, чтобы я сидел на пороге школы и не следил за тобой двадцать четыре на семь, то будь добр не сьебывать с уроков и хотя бы делать вид, что стараешься, — ты и сам не был хорошим учеником, увы, склад ума не такой, не тянуло тебя к знаниям и оценки свои ты заслуживал лишь упорством и стараниями, нежели реально усвоенным материалом. Поэтому отлично знаешь, что учителя — тоже люди, и, если видят тупенького, но старательного ребенка, хотя бы си с плюсом, но поставят. А этого более, чем достаточно, чтобы у разных дядечек и тётечек, которые почему-то думают, что знают лучше, что нужно твоему брату, не возникало вопросов и сомнений. Их даже устраивает твое пьянство, лишь бы ребенок был накормлен и ходил в школу. В своё время ты оббил пороги всех инстанций города, плюя на гордость и умоляя вернуть брата, уверяя, что может сам добропорядочным гражданином и не станешь, но брата поднимешь. И тебе поверили. Может даже зря. Может быть, попав Лекс в хорошую приемную семью, шансов и возможностей в этой жизни у него было бы больше. Но это рассуждение другого дня и другого настроения. Сейчас ты окрылен и с несвойственным тебе позитивом, смотришь в завтрашний день.

Уверенность Кларка, кто в вашей семье условно говоря жена тебя даже забавляет. Вскидываешь брови и вопросительно смотришь на будущего мужа, шутливо коря за выболтанные секретики, которые Лекс может быть еще слишком мал знать, — Да ладно, мистер Кларк? А я собирался называть вас мужем, но, если вы так хотите, — счастье и радость переполняют сознание, и ты не можешь, даже в такой достаточно ответственный момент не шутить и не выпендриваться. По-хорошему, тебе не хочется вести все эти серьезные, местами неловкие, разговоры, не хочется ничего решать и куда-то бегать. Просто хочешь вернуться с будущим мужем к дочке и наслаждаться тишиной и покоем. Для тебя это лакшери. А к хорошему быстро привыкают. Мысль о дочери напоминает, что свадьба — это лишь одна новость, а их у тебя гораздо больше и ты даже не знаешь, как подступить, в каком порядке выкидывать на неподготовленного брата, ибо, если честно, совершенно не понимаешь его систему ценностей и что для него станет из разряда «ну ладно», а что — «Оззи, ты совсем ахуел». Хотя, признай, все твои новости попадают скорее во вторую категорию. Поэтому принимаешь единственно верное решение — выкладывать новости по одной, давая брату время отойти от каждой, вне зависимости от тяжести твоего «преступления». Произнеся это вслух, ты знаешь, что грядет представление и интуитивно становишься к Элиасу поближе. Твой братец-ураган может устроить всякое, ты привык, а вот твой будущий муж — нет, поэтому готов служить опорой, и защитой, и кем только понадобиться. Лекс, как ты и предполагал, не готов воспринимать реальность и всячески от неё убегает, вернее, наоборот, подходит ближе и как «опытный врач» измеряет температуру, чтобы понять, что ты не заболел, — Лекс, — окликаешь его, взывая к адекватности и серьезности, но тщетно. В общем-то, и не рассчитывал, что отделаешься так легко, поэтому шепчешь одними губами, только для своего Элиаса, — На старт, — ты понимаешь, что брат без представления и душераздирающего монолога не сможет, ему же надо выплюнуть пару заготовленных шуток тебе в лицо, а то для кого он старается, так? Знаешь, что надо просто подождать, выстоять, не провоцировать и он, всадив в тебя всю обойму, успокоится и будет готов к диалогу. Сначала шуточки о том, что ты бухой, накуренный, неадекватный и белку словил, потом разговор. Всё как надо. На языке вертится очень слащавый ответ на вопрос о принятой вами субстанции, и ты даже представляешь, как можешь выбесить мелкого еще больше одним упоминанием этого высокого чувства, но, если честно, тебе трудно произносить такие вещи вслух, просто претит всему огрубевшему сознанию. Не словом — так делом. Наблюдать этот спектакль одного актера может быть придется не один час, так что ты, делаешь шаг назад, к столу, и приседаешь на краешек, потянув Элиаса за собой, помогая устроиться рядом. Опускаешь голову ему на плечо, с каким-то умиротворенным выдохом, — Внимание, — сообщаешь, намекая, что Лекс того гляди и сдуется со своими шутейками. Они не вечны. Вот такая у тебя методика: ждать. И можно было бы назвать тебя абсолютно безразличным, но ты слишком хорошо знаешь своего брата, и все твои методики оправдывают свое существование своей эффективностью. И сейчас ты прекрасно отгадал, что твоему братцу просто нужно время, выпалить всё, что роиться в этой кучерявой башке, и тогда он сможет говорить нормально, по крайней мере, верить в сказанное. Ты видишь? что с каждой секундой в его глазах пропадает эта уверенность, что все происходящее — это фарс и цирк, видишь и даже начинаешь волноваться, впиваясь пальцами в коленку мужа сам того не понимая. И вот очередное едкое высказывание и на твоих глазах происходит отнюдь не просто превращение, — Марш, — твой брат осознает, что ты ничуть не шутишь, и теперь, видя его первую реакцию, тебе становиться еще страшнее продолжать этот разговор. Ведь как бы ты не бахвалился, что знаешь брата, любишь и веришь, что он способен ради тебя на моральные подвиги, сомнения в этом присутствуют.

— Не шутим, Лекс, — твое лицо в миг становиться серьезным, как только слышишь какие-то странные грозные нотки в голосе брата, будто бы он собрался устроить вам разнос в духе старой сварливой бабки. Ты и сам можешь устроить разнос, но напоминаешь себе с каждым стуком сердца, что пришел договориться, сообщить радостную новость, а твой брат — лишь несмышлёный подросток, у которого свои тараканы в голове; тут остается только принять и простить. Но тебя все равно дико злит, что вместо радости и поздравлений ты поголовно получаешь такую реакцию. Сейчас начнется — а что подождать никак, куда вы спешите, свадьба ничего не меняет. Ты хочешь называть Элиаса своим мужем и на меньшее не согласен, ты его любишь и хочешь прожить с ним всю жизнь — это всё, что должно волновать окружающих, не так ли? Увы, это волнует только тебя и, кажется, будущего мужа. Остальным же в глаза бросается только тот факт, что вы толком и не встречались, — Мы женимся, выходим замуж, не важно, как назвать. Завтра, Лекс, жду тебя у алтаря, можешь не наряжаться, — строго, сухо, напрямик. Ибо ты не хочешь сейчас выслушивать еще одну порцию негодования, приправленную высококлассными шутками, просто хочешь, чтобы хоть кто-то из твоих родственников за тебя порадовался, а не посмотрел, как на дибила с немым вопросом: куда ты лезешь, Оз? Ты знаешь куда, остальным — не важно. Остальным стоит доверять тебе и твоим суждениям чуточку больше. Конечно, бессмысленно искать понимания, если ты не хочешь ничего объяснять, так ведь? Осознание приходит обухом по голове, и ты стараешься расслабиться, убрать злость и уже в более мягкой форме объяснить сей феномен. Но как? Шумно вздыхаешь, пытаясь подобрать слова и взываешь о помощи, оставляя коленку будущего мужа в покое и вновь хватаясь за ладонь, будто бы он, как старший, выведет тебя из этого лабиринта наружу.

— Прости, — ты извиняешься за тон, а не за сказанное. Тебе следовало подойти к этому вопросу более тщательно, заранее решив, что и как ты скажешь брату, но ты был слишком увлечен и занят, наверстывая упущенное с Элиасом, чтобы серьезно об этом задуматься, не так ли? Вот сам теперь и разгребай, — Лекс, я... — делаешь паузу пытаясь найти в себе силы преодолеть это рубеж, не позволяющий говорить такие вещи вслух, тебе всегда было сложно признаваться в своих светлых чувствах, даже брат, если и слышал от тебя признания, то только пьяные, — Я люблю Эла, давно, просто... — просто что, Освальд? Ты же не можешь сказать любимому брату, что ты еще большее дерьмище, чем он мог представить? Что ты годами топтал чувства этого человека из страха? Что воздвиг себе культ из горя и душевной боли, и боялся его покинуть? Это слишком сложно. Да, в глазах Лекса нету пелены, которая бы скрыла от него эту твою долгую попытку себя уничтожить, утопить в алкоголе, но это — новый уровень. Ты может быть и алкаш, дебошир и почти-бомж, но в глазах брата еще не представал как трус, а это сложно. Тебе необходимо два долгих стука сердца, чтобы решиться, — Просто я боялся, — пожимаешь плечами, — Если, честно, хер знает чего, — когда ядовитые слова покидают тебя, становиться даже легче, и ты уже с улыбкой поворачиваешься к Элиасу. Поджимаешь губы, будто бы вновь извиняясь за все эти годы, что как полный идиот бегал от своего счастья. Ты и есть идиот. Раньше — полный, сейчас — влюбленный. И хоть это состояние для тебя инородно, ты не можешь его удержать в себе, и рука сама тянется, что трепетно погладить будущего мужа по щеке.

В чувство тебя приводит неожиданное осознание, что худшее, наверное, впереди. Ведь если про свадьбу ты и сам узнал только сегодня, то другие новости для тебя уже история и у Лекса есть все основания быть тобой недовольным, ибо ты сказал ему не сразу, — Да, и вот ещё что, — ты вновь устремляешь в этот раз сконфуженный взгляд на брата и хаотично пытаешься подобрать слова,  — В общем, это... — мямлишь себе под нос, чешешь макушку, ведешь себя как полный идиот чей словарный запас наполнен лишь междометиями и частицами. Как сказать помягче? Чтобы ребенок не волновался, не думал, что теперь его забудут и, не дай бог, станут любить меньше. А как тебе сказали родители, что у тебя будет брат? Ты вспоминаешь эту сцену из жизни и решаешь взять пример с отца, — Лекс, ты стал дядей, года полтора назад, — конечно, отец сообщал тебе эту грядущую радостную новость без осложнений вроде того, что в твоем случае это уже произошло, — Я сам узнал всего неделю назад, — почти десять дней, — Её мать мне ничего не сказала. Да, и это она, и её зовут Нора, — сумбурность твоих мыслей находит отражение в сумбурности твоих слов, не знаешь как рассказать всю историю целиком, чтобы она имела смысл и не содержала всех грубых грязных подробностей. Нора — свет твоей жизни, и омрачать ее историю какими-то деталями, вроде того, что ты был смертельно пьян и даже не помнишь, как и почему связался с ее мамой, очень не хочется. Тем более, не хочется рассказывать это брату, который явно не постесняется козырять такими фактами в споре и вполне может передать твоей дочке, когда та подрастет, — Её мама явно не хотела видеть меня в роли отца, вот и не сказала, даже зная, что сдохнет, — в твоих словах сквозит обида, злость и жгучая боль, и ты не можешь ее ничем прикрыть. Никаких оправданий такому поступку ты найти не можешь, хоть и принято о покойниках или хорошо, или никак. От тебя скрывали дочь. Ты мог бы уже сдохнуть, даже не зная, что в этом городе растет твоя кровиночка, нуждающаяся в тебе. И это, блять, грех. Причем в этот раз не твой, что даже слегка отдает новизной. Заставляешь себя не заводиться по этому поводу, боясь, что отвлечешься от главного, к тому же, с Элиасом вы об этом еще не говорили и ты почти уверен, что он может и не разделить твоего негодования, явно зная покойницу лучше, а тот факт, что если эта дамочка осталась бы жива, то ты никогда не узнал, что у тебя есть такая прекрасная дочь, давит и заставляет кровь вскипать, — Ладно. Хочешь познакомиться? — как ни в чём не бывало, будто бы это что-то обыденное и самое обычное и никого не должно удивлять. Ведь ты-то уже принял эту информацию. Ты-то уже понял и осознал, почему тогда это должно быть проблемой для кого-либо еще?

Ты же понимаешь, Лекс? – когда звонком из школы жалуются на успеваемость, долгим монологом, явно проговаривая все косяки, которые допустил за последнее время, пока следишь за тем, как брат сжимает зубы и старается вежливо отвечать, прожигая взглядом, обещая поговорить и донести мысль до неразумного младшего, что теряет всякие границы в стремлении насолить. Ты же понимаешь – садясь напротив и за чашкой чая несколько часов подряд объясняя ситуацию. За это время кипяток  остывает, но не сделано ни глотка – все серьезно, настолько, что даже шутить не хочется, лишь опустить голову, часто кивая – в глаза смотреть очень сложно и тяжело, пусть к утру это ощущение и растворится, будто его и не было. Да, мне бывает стыдно. Кажется, я даже попросил прощения, если можно так назвать тихие попытки что-то бормотать под нос еле слышно. Никогда не задумывался до того вечера, как много Освальду пришлось сделать и пройти, чтобы получить на руки документы об опекунстве, ведь с моей точки зрения, все должно было быть просто – пришел, сказал, получил. Как бы не мотал брату нервы, как бы не хотел отомстить за несущественные и по большей части – надуманные обиды, перспектива его потерять – как самая страшная из фобий. Тот разговор – выбивающийся из общего уровня наших бесед – один единственный, ведь все было сказано, разложено по полочкам, достаточно доходчиво, чтобы даже я понял. Остальное время – отсылками к нему, напоминаниями, и вуаля – у меня даже бывают приличные оценки, пусть и не всегда, но если сравнить то, что было раньше и сейчас – определенно есть прогресс. По-крайней мере, мне так казалось.
- в чем вопрос, я делаю вид… блин, в смысле – стараюсь, меня все еще не выгнали, не оставили на второй год и даже не обещают больше – все же прекрасно! – гипертрофированной радостью, ощущая себя героем старого комедийного шоу, что строит из себя клоуна на потеху окружающему миру. У меня аж два зрителя и знаете что? Это перебор. Третий лишний и все такое, но наверное не вежливо было бы сказать – вот ты, свали-ка на улицу, дай нам поговорить. Даже неприлично, если смотреть на то, как сжимают пальцы друг друга, что подозрительными искрами ревности коротит внутри. Это мой брат, убрал нахрен руки и держи их при себе. А лучше – сунь в карманы и отойди на другой конец комнаты, раз уж не можешь исчезнуть.
- если верить этой теории, то вы прям как два Флеша должны быть. – на секунду задумываясь о сказанном и приходя в выводу, что лучше не опошлять себе комиксы о супергерое в красном костюме, а то избавиться от ассоциаций при чтении будет крайне сложно.
Отлично знаю этот тон старшего, который красными буквами – «заткнись, мелкий, не нагнетай атмосферу», в такие моменты лучшая линия поведения – прижать уши, покаянно помяукать какую-нибудь ересь «осознал, больше не буду», так сказать сохранить остатки настроения Оззи – даже с этого расстояния видно, как меняется выражение в глазах, опасными искрами, обещающими перерасти в молнии, а ведь мгновения назад там было почти-фанатичное счастье, радость и… Не уверен в этом определении, но возможно именно так выглядят наркотики. Или любовь. Возможно – бешенство. В любом случае, все вместе объединяет тот факт, что столь ярких эмоций я последнее время не видел. Обидно, сколько лет мы вместе, а брат все еще может удивить.
Но речь не об этом. Ты привел домой человека и с порога заявляешь, что это фактически твой муж! О какой здравомыслии может идти речь? Кто из нас еще выебывается?
Зачатки нейтрального отношения к приведенному гостю растоптаны на корню и теперь стеснительная улыбка чужака вызывает нехарактерное нарастающее бешенство.
Не шутим. Не. Шутим. Все еще хочется закатить глаза, посмеяться и забыть все сказанное, но это цепляет, словно рыболовный крючок, браво, Оз, я заглотил наживку и теперь уже не могу просто сбежать к друзьям или гулять. Теперь – лишь  хлопать ресницами, продолжая переводить взгляд с одного на другого, пытаясь сложить мозаику. Я видел одну – просто белые элементы, сиди и складывай, сколько душе угодно. Вот у меня ощущение, что мой мирок был такой собранной мозаикой, а вредный родственник разобрал ее на детали, раскидав по всей комнате – ползай теперь и собирай, в надежде, что найдешь все кусочки и ничего не затеряется под плинтусом.
В смысле? В смысле не шутите? Адекватные вообще? В Лейкберри есть психиатр? Кажется, тут есть два потенциальных пациента.
- у алтаря ты завтра будешь ждать… его. – косым взглядом на парня, слишком близко стоящего к брату. - Даже не пытайся впутать меня в этот… балаган. – слишком много заминок в двух предложениях, но это немножко не укладывается в мои стандарты мира. Почему? Во-первых, глупо было бы ждать, что Оззи будет посвящать меня в свою личную жизнь, но когда эта жизнь переходит из разряда «мы спим вместе» в «мы женимся», можно было бы и намекнуть, что «ты, конечно, не знаешь, что вот есть человек». Во-вторых, опять же – не претендуя на истину в последней инстанции, но – свадьба вот так внезапно?
Чужие слова, ужасно непривычным голосом для нашей обители, пробиваются сквозь размышления, неуверенной попыткой воззвать к рассудительности, но все не то, совсем не то. Единственно верные слова сейчас – «мы пошутили», а их я, как уже выяснилось, не услышу.
- наглец? – совмещая слова со смешком и даже сбиваясь с шага, хотя уже секунд пять выгуливаюсь взад-вперед на небольшом свободном пространстве перед дверью. Удивительно, но он разговаривает. И даже не запинается, как показалось вначале. – возможно, я не знаю. Я вообще ничего о тебе не знаю, понимаешь? Имя – и все! А завтра ты станешь главным… - спотыкаясь на этой мысли, но не успевая застроить на ней внимание. - человеком в жизни Освальда, если еще им не стал! Имя, твою мать! – повторяюсь раз за разом, сопровождая каждое слово хаотичными жестами, не имеющими ничего общего с речью. – только гребаное имя! И ни-че-го больше. Кто ты вообще? Чем ты занимаешься? Где живешь? Хоть что-то, хоть каплю информации кроме – «Это Элиас». А вообще, знаешь? Не говори. Зачем что-то мне рассказывать, да? Можно ведь просто поставить перед фактом! – разрываясь между желанием покусать обоих и плеснуть в лицо водой из стеклянного графина, стоящего на кухне, хотя голос разума напоминает, что передо мной взрослые, самостоятельные люди, не обязанные ничего мне объяснять и тем более доказывать, но попытка Оззи затормозить цепную реакцию, вызванную его словами, провалилась в зародыше и теперь не имеет ни малейшего шанса на победу.
- а ты. – тыкая пальцем в сторону брата. – даже не пытайся убедить меня, что ты встретил его сегодня утром, вновь вспыхнули чувства и вот так вышло. Тебе ведь даже же в голову не пришло, например, пригласить его на ужин и знакомить нас не в фразой «я женюсь», а «он мне нравится, знакомься». Хотя, господи, о чем я, зачем вообще меня с кем-то знакомить, но мог бы потом просто кольцом похвастаться. Или я бы утром как-нибудь наткнулся на твоего мужа на кухне, там бы и выяснил, что в твоей жизни появился кто-то. – градус обиды стремительно поднимается, заставляя почти кричать. Не то, чтобы я ставил себя на какое-то шибко высокое место в жизни старшего, но одно дело – шутить на эту тему самостоятельно, и совсем другое – видеть этому подтверждение вживую, да еще и самим братом представленное.
Запал на беготню туда-сюда заканчивается, слишком много всего бурлит в голове и груди, оглянуться вокруг в поисках наиболее удобного места, чтобы и сидеть, и видеть – назовем их собеседниками. Идти на кухню за стулом – далеко, кровать – неудобно, кресло – скрыто стеллажами, но я сегодня не гордый и не привиредливый – с тумбы, стоящей у двери, на пол летят стопки старых газет и каких-то писем – не уверен, что их кто-то читал, так что будем считать, что они не важны. Чуть не роняю вазу, непонятно зачем пребывающую на поверхности, усаживаюсь на тумбочку и укладываю чуть ли не фамильную реликвию -  не верю, что Оз купил эту ерунду – к себе на ноги, чтобы не свернуть между делом.
Кажется, что ничто не может отвлечь мысли от свадьбы этих двух идиотов, но нет, я определенно их недооценил.
Дядей? Я? Полтора года назад? С трудом поднимая упавшую челюсть, готов раз и навсегда расстаться с верой в психологическое здоровье любимого старшего, но он абсолютно серьезен, как и его парень, на чьем плечо так мило покоится голова Оззи, вызывая с моей стороны какой-то неадекватный глухой звук, смутно напоминающий рычание.
Слишком много цифр для нематематика-меня.
- В смысле - неделю назад? Ты вообще в курсе, сколько в неделе дней? Семь дней! Ты узнал целых семь дней назад! – акцентируя внимание на числе, показывая его же пальцами. Семь гребаных дней, пусть не каждый, но чуть ли не через день мы пересекались и ни слова не было о том, что в его жизни что-то происходит. И не просто что-то – будь это участие в пятничной лотерее в баре или драка – плевать, можно было бы и промолчать, но – ДОЧЬ. Это же целый человек в миниатюре, ребенок моего психованного брата. Даже не знаю, что меня больше удивляет – что у него есть детеныш или что этому существу уже полтора года. Хотел бы спросить, как вообще можно было не знать о ребенке, да хотя бы о беременности любовницы, если в Лейкбери каждая собака знает всех в лицо, но вот передо мной сидит живой пример тому, что можно кого-то не знать.
Нора. Мне интересно, правда. Увидеть племяшку, настоящего, живого человека, созданного Освальдом. Было бы – и это «бы» стремительно растворяет все любопытство самым отвратительным из возможных ощущений – я не знаю нихрена о собственном брате. Он давно кого-то любит, у него есть дочь… Что еще? Как много еще тайн в его лохматой и, на удивление, трезвой голове.
Зато кое-что встает на место, как мне кажется, а именно – тот факт, что Оззи ночевал сегодня не дома, что обернулось катастрофической бессонницей. Если раньше такие загулы означали, что он  активно издевается над печенью в ближайшем баре, то после того, как он попал в тюрьму, паранойя вышла на новый уровень, вытесняя сон приступами паники и оставляя лишь дурное состояние, когда лежишь на подушке, смотришь в потолок и отсчитываешь секунды по тихим щелчкам стрелки в настенных часах, совершенно незаметных днем и таких шумных ночью. Считаешь и жалеешь, что не относишься ни к одной религии – не помешала бы молитва на удачу. В тот раз звонок разбудил и теперь буйное воображение периодически подкидывает фантомный звук звонящего телефона, что работает в разы лучше любого будильника, от которого прячешься под подушку, рефлекторно продолжая считать, пока не собьешься. И тогда – вылезаешь назад, складываешь руки на животе и начинаешь сначала. Раз-два-три – и так до бесконечности.
Что, черт возьми, мешало тебе сказать, где ты будешь? Можно даже забить на вопросы «где?» «с кем?» [нельзя, но мы уже выяснили, что нам немножечко плевать], но банального «не жди, вернусь завтра» было бы более-менее достаточно, чем вот такой неопределенности. Непонимание скребет по нервам, совершенно упуская из виду тот факт, что я сам тоже не тороплюсь рассказывать брату, куда уматываю, когда внезапно на что-то обижаюсь. Возможно уже стоило бы задуматься о путях отхода, но вместо этого машу руками, обрывая чужие фразы.
- теперь все замолчали и дайте-ка обобщу. Ты… - невежливо указывая рукой на Оззи. - женишься на нем… - так же невежливо - в сторону Элиаса, и загибая палец на второй руке. – вы делаете это завтра. – второй. - у тебя есть дочь. – третий. – ты узнал о ней неделю назад и молчал, как несчастный партизан. – четвертый. – а о том, как давно у вас… что-то происходит, вообще не хочу спрашивать. – все же загибая последний палец и демонстрируя кулак. Поберегу свои нервы. – есть что-то еще о чем мне нужно знать? Давай, уникальная возможность признаться во всех грехах! –сомневаюсь, что хоть что-то перебьет эти новости, хотя сегодняшний день готов бить все рекорды по удивлению.
Муж и дочь – два коротких слова, что работают магнитами для невероятно ярких эмоций, стягивая их и концентрируя где-то в центре груди – ревность, обиду, страх, панику и еще с десяток тех, что идут отголосками, эхом для самых крупных.
- познакомиться? – удивленно поднимая брови и недоуменно смотря на Освальда, будто впервые его видя. – не хочешь дать мне пару минут переварить информацию, о том, что у тебя, твою мать, есть дочь? - отдельной категорией обиды, что жених брата - тот самый, которого я вижу первый раз, знает о том, что у Оззи есть дочь. А я нет. Обидно до слез.
Свадьба завтра.
Муж.
Дочь.
Замечательный отец – сопровождаемое какой-то удивительно нежной улыбкой и взглядом. Уверен, что так оно и есть, раз уж для меня Оззи сумел стать не только братом, но и отцом, и матерью, и вообще всей семьей разом. Удивительный талант, но…
Даже в голове звучит не очень, повторяясь чужим голосом вновь и вновь, мешаются с попыткой разрядить атмосферу сомнительной шуточкой, вместо этого привлекая внимание, позволяя взгляду сфокусироваться на говорящем, сквозь отчетливую пелену тихого бешенства перед глазами.
- Господи, да замолчи ты! – перехватывая пустую вазу, что еще несколько минут мирно лежит на коленях, и швыряя ее в сторону будущих супругов. С учетом моих талантов – может недолететь. Или перелететь. Или они просто отклонятся в сторону и ваза разобьется о стол, но до одури хочется, чтобы она прилетела четко в голову новому… родственнику. Секунда – чтобы спрыгнуть с тумбы на пол и схватить какие-то комиксы с соседней полки, фигурки, что-то еще, что хватается не глядя и швыряется так же наугад. Что-нибудь – точно попадет. От какого-то толстенного справочника незадачливых почти-женатиков спасает только то, что книга оказалась значительно тяжелее, чем я думал и упала где-то по-середине между нами, поставив жирную точку.
- Заткнитесь, оба! - хочется сказать им что-то еще, но все это теряется, оставляя лишь возможность пытаться отдышаться от внеплановых швыряний вещей.

Ты прекрасно знаешь о том, на что способны люди, когда их что-то или кто-то начинает раздражать с неуправляемой силой. Наступают моменты, при которых окружающие забывают напрочь о манерах и мерах приличия, ибо закончился весь здравый рассудок из-за новоиспечённого появившегося внезапно гнева. Таких оппонентов очень трудно сдерживать, от слова «невозможно». А как быть, когда объектом нерасположения является твоя персона? Ответ всегда один – уйти и стараться держать при этом свой рот на замке, не усугубляя конфликт дальше. По крайней мере, до смерти своей сестры ты старался делать именно так. Потому что тебе было ради кого держать марку, сохранять своё самообладание. Хотя ты всё равно жил не без греха, в отдельных случаях. Порой пакостничал, надавав как следует леща по роже, но редко и только исключительно с основательными доводами. В остальном, ты старался найти обходные пути, выходы, не вступать в полемику, не задерживаться, а ретироваться. Чем скорее, тем лучше – для обеих сторон. Они того не стоят. К тому же каждый может пожалеть из-за того, что совершил непродуманные манипуляции. Тебе ведь не нужны осуждения за безрассудные поступки. Иногда необходимо идти на компромисс без оглашения своего решения. Будучи в сложившейся ситуации не трусом, как часто тебе кричали в спину, а умным человеком, не останавливаясь и главное не оборачиваясь. Тем не менее, в большинстве случаях даже дают совет страждущему, когда именно ты, как искомый объект, служишь фактором вселенского исступления, то обычно необходимо собирать весь гнев в кулаки и тут же покидать помещение, чтобы лишний раз не нарываться на неприятности одним своим видом. Ты достаточно долго соблюдал сие приличие, проглатывая его, стараясь не поморщиться. Но последний год приучил тебя к другому – оставаться до победного, нарываться и продолжать, не останавливаясь ни на секунду. Ты словно специально маячил перед глазами, служа вечным раздражителем, в поисках приключений на свою персону. Тебе стало всё равно, какой вред понесёт за собой данное восприятие и как отразиться на тех, кто принимает участие в беседе. До сегодняшнего момента. Ты боишься и переживаешь внутри, сегодня тебе отнюдь не наплевать, какие будут последствия. Потому что это твоя будущая семья, ставшая настоящим. И именно из-за этого обоснования сейчас, в данные мгновения, когда на твой мирской эпицентр ополчилась парочка юношеских глаз, ты не шелохнулся, словно выдрессировал себя. Не споришь, желание исчезнуть под гнётом многочисленных взглядов младшего брата твоего Оззи, никак не оставит тебя в покое, прочно поселившись в голове. Да, ты привык к вниманию, исключение – не к такому, потому что винишь во всём себя, чувствуя, как, даже сменив дислокацию, оставил на прежнем месте очертание своей фигуры осадочным пеплом. Сейчас перед всеми вами разворачивается иная картина, новый жизненный и неизведанный этап, которого ещё не было в практике каждого из участников сей постановки. Всё, что в новинку не всегда вызывает бурный восторг и радость. То, что происходит со всеми вами, смутно напоминает стадии, о которых писала Кюблер-Росс. Вот только можно ли сразу перемотать их на последний этап? Принятие.

Это «панибратство», эти «смотрины» выглядят хуже, чем знакомство с родителями своего любимого человека, когда выдыхаешь, лишь только перешёл за порог дома. По крайней мере, обычно, зачастую с ними не приходится жить и если видеться, то по определённым праздникам. Хотя, что касается родителей братьев Брейден,  тебе удалось успеть им понравиться и заслужить доверие ещё, когда сам был совсем нерадивым мальчишкой. Но здесь иная масштабность бедствий, заведомо плачевная. Во-первых, из-за возраста – всё всегда, прививается и сопутствует нам впредь по хронологии, особенно отношение к новым контактам. Как бы ты не старался понравиться, если изначально получил неодобрительный взгляд – пиши пропало. Шаблон будет преследовать тебя достаточно долго, если не всю оставшуюся жизнь. Бороться и доказывать что-то фактически бессмысленно. Вот только твой характер такой, что никогда не опускаешь руки. А в данном случае – тем более, ты намереваешься связать себя узами брака с человеком, который наконец-то ответил взаимностью. Во-вторых, из-за того, что плоть и кровь, которые при столкновении в конкретном смысле лбами могут вызвать тотальные споры и распри. Из-за этого пробуешь разную тактику, присматриваешься с каждой стороны, не зная с какой подойти, когда ответ лежит на поверхности – тебя ждёт облом, хоть на самую верхушку запрыгни, в лепёшку расшибись [некоторые бы особенно это оценили и возликовали], ничего не выйдет. Но ты продолжаешь, лишь иногда сдвигая порой брови, будто хмуришься, тут же сбрасывая с себя устоявшееся выражение с лица за последний год. За всё ваше общение стараешься, как можешь, реабилитируешься. Не ради того, чтобы угодить, не ради кого-то, а на самом деле желаешь наладить хоть как-то уже порванную связь, как только вас с Освальдом застукали. От тебя не ускользает пренебрежение его младшего брата, но ты всё также делаешь вид, что не обращаешь внимания, коротко усмехаясь насчёт предположений Лекса о двух Флэшах. Откладываешь возникшее представление в обтягивающих костюмах и масках супер-героев в один из специальных ящиков для ролевых игр. По крайней мере, промелькнула мысль, что это могло хоть как-то разбавить обстановку, но, пожалуй, радовался ты лишь на один только момент, довольствуясь мизерной дозой, за которой последовала ещё одна. Реакция на происходящее Оззи. Тем более, как можно не насладиться тем, что тебе удалось смутить самого ставшего за последнее время несмущабельного будущего мужа? Словно телепортировался в года, когда вы оба алели, пересекаясь и играя в гляделки. В твоей компании, окрашенных красным цветом, доставлено памятное прибавление. Судя по тому, как он изменился в лице, в его голове тоже запестрили шелестом разнообразные картинки, которые вас связывают, вот уже всё ваше пребывание и существование на сей сложной планете, откуда без борьбы за счастье не улететь. Если бы можно было продлить этот миг, заморозить время, мимику, жесты, то с у довольствием обратился к этой услуге, а лучше помощи из зала. Ведь кто-то в вашем мистическом городе должен обладать такой способностью? Вспомнить бы кто и у кого просить помощи. Сейчас всё, о чём ты думаешь – как восстановить итак уже знатно расшатанный баланс, который успел устояться в семье Брейден за те года, в которых не было тебя в таком тесном ключе. Ты уже не можешь представить сам, как жил всё это время без Освальда, и не хочешь, потому что итак большую часть своей судьбы придумывал, как дальше сосуществовать с остальными. Теперь всё о чём думаешь, будучи в его крепких объятиях – ваше семейное древо, обрастающие созревшей роднёй. Ты чувствуешь каждой клеткой, как твой будущий муж недоволен характеристикой, которой нарёк ваше грядущее событие его младший брат. Что касается лично тебя, то пусть Лекс назовёт вашу завтрашнюю свадьбу, хоть театром Варьете, где вместо святотатства пройдёт ритуал посвящения в чёрную магию с фокусами. Только бы он пришёл на ваш, как выразился, балаган. Не споришь – задевает, если повторять несколько раз, но ты обязан терпеть и пытаться совладать собой, ради всех присутствующих. Ожидаешь самую худшую реакцию, но чуть ли не кидаешься благодарить Оззи за выдержку, давая себе волю пытаться нормализовать дыхание, используя возможность. По крайней мере, твой жених не стал придираться к словам, на этот раз терпение не отпустили ввысь, дабы разразиться очередной стихией. Видимо, посчитал не связываться, чтобы умаслить младшего брата, предпочитая также принять слово в обиход, как и ты. Но ненадолго.

Слушаешь Лекса и внимательно наблюдаешь за его перемещениями, действиями по комнате, от которых снова невольно начинает кружиться голова. Неужели всё это происходит в реальности? Да какого чёрта?! Так и тянет остановить его, чтобы перестал это делать. Но он имеет право сердиться, поэтому терпишь, не капризничаешь и не возникаешь, принимаешь на себя, все выпады касательно твоей стороны. В любой другой ситуации – взорвался тут же, как разъярённый зверь, но он – часть семьи. А это святое. Нужно уметь слушать, особенно, когда нет сил. Тебя нервирует сие хождение по мукам, и не замечаешь, как сам потихоньку начинаешь выходить из себя, возмущённо выдыхая весь невыраженный шквал эмоций. Сидеть, Элиас. Фу, Элиас. Нельзя, Элиас. Убеждаешь самого себя, обрисовывая невидимый намордник, что тут же спонсирует все команды. В довесок выпады в твою сторону снабжаются ещё и фразами, которыми тебя хотят задеть. Не выйдет. Ты устоишь. Обязан. Вместо этого кусаешь до боли свою нижнюю губу. Сейчас не хватало ещё и тебе сорваться для общей кучи. А это, между прочим, не особо приятное зрелище. Как говорится, в тихом омуте черти водятся – в этом весь ты. Тебя сжимает личный иммунитет, на которого  тут же реагируешь, импульсивно откликаясь в ответ. Даже убийца перед смертной казнью имеет право на последнее слово, а тебе затыкают рот рассказать о себе, как будто не достоин. Да ты всю жизнь добивался хотя бы той небольшой части личного благополучия, которым награждён сейчас! Но Лексу этого не понять,  для него ты выходит никто, бездушная ерунда, просто пшик в атмосферу, что прилип к его семье. Что же, это тоже как никак позиция в хронике. Не перебиваешь словесный запал младшего Брейдена, предпочитая выслушать  до конца, без вторжения в его персональное пространство. Разочарованно кривишь губы, осознавая, насколько ему противен, что он даже задав многочисленные вопросы касательно твоей персоны, не хочет знать о тебе абсолютно ничего. Надежда теплилась, но, увы, остаточные буквы её с собой забрали. Видимо, его больше устроит пустое место, которое будет находиться всю жизнь с Освальдом, чем со своим багажом историй. Испытай бы Лекс действительно желание выяснить побольше о тебе, дать шанс рассказать о себе, познакомиться с тобой, пойти на встречу, то его бы ничего не остановило, никакие отговорки и укрытия, которыми он сейчас пытается огородиться. Что же раз ему так удобнее – пожалуйста, только поддержишь во всём, ведь он – будущий родственник, а их мнение нужно уважать, тем более оно теперь имеет важное значение. Ты ни в коем случае не навязываешь ему свою биографию. К тому же, он уже знает о тебе главное – родился и существуешь. Действие, которое уже произошло. — Отговорки. Если бы действительно хотел узнать больше обо мне, тебе бы не помешало ничего. Но ты не хочешь. Просто не хочешь, — пожимаешь разочарованно плечами, послушно следуя указаниям младшего Брейдена, не вмешиваясь и не рассказывая о себе никакой конкретики. Зачем, если ему это не нужно? Конечно, свыкнуться с мыслью, что ты уже заведомо не интересен сложно и до боли в грудной клетке обидно, особенно, учитывая насколько сильно, принимаешь всё близко к сердцу. В семье Кларков никогда не отворачивались от новых людей, вхожих в их души, даже приняли отца Томми, до определённого момента. А его приход также был обусловлен внезапным обухом на плечи. Но все люди разные и каждому дозволено поступать так, как считает нужным. Эту сложность нужно переждать.

Ты уже испытывал подобное и не раз. Неприятно, когда с тобой не хотят знать, предпочитая игнорирование. Это лёгкое скользкое чувство дежа вю, исходящее теперь от Лекса. Хорошо, что сейчас не смотришь в глаза Оззи, а то бы он нашёл в твоих очередную потухшую искру. Просто инстинктивно вцепляешься в него, удерживая и боясь потерять. Никогда не перестанешь испытывать эту фобию. Если бы можно было поделиться, таким образом, силой и моральным устоем – отдал бы тут же всё на свете, без раздумий. Замечаешь в руках его младшего брата старинный сосуд, слишком ярко представляя в нём букет белых пионов на столе. От этого воспоминания пробивает дрожь. Ты сосредотачиваешь своё внимание на вазе, на каждом движении из стороны в стороны, не выходя из общей беседы, которая больше напоминает вызов на ковёр к директору школу, за то, что вы с Оззи решили приклеиться друг к другу супер-клеем на вечную память. По крайней мере, отчитывают вас прямо как двух нашкодивших подростков, отчего приходится невольно вжиматься в будущего мужа теснее. Ты настолько не привык к посиделкам подобного плана, на которых принято знакомить свою пассию с роднёй, что чуть ли не с ужасом резко перемещаешь взгляд на Лекса, когда слышишь про ужин и кухню. Невольно хочется пошутить, что ребёнок, простите, взрослый молодой человек, голоден и требует еды. Воистину, растущий организм. Все разговоры так и беснуются возле пищи. Приходится подавлять внутри себя комичность положения. Он прав, в нормальных, обычных семьях, наверное, так делают, а ещё вместо парня приводят девушку, а ещё наверняка спрашиваю о серьёзности намерений и о том, насколько хозяйственна и благопристойна будущая миссис. Только у вас всё шиворот-навыворот, необычно и по-своему. Вы не теряли время даром, пытаясь в кратчайшие сроки нагнать то, что потеряли и даже создать какую-то базу. Тюрьма действительно изменила Освальда. К тому же, все обрушившиеся, как снег на голову многочисленные последствия, не прошли мимо, без отображения на нём. Ты не можешь ответить на вопрос, что конкретно из всего списка дало тебе возможность стать счастливым, но чтобы то не было – благодарен за стечение обстоятельств, благодарен за то, что наконец-то обрёл своего волшебного человека. Ещё одна преподнесённая новость, теперь уже о бойцовском клубе – как вишенка в коктейле. Скорее для украшения, ибо вряд ли младший Брейден бывал хотя бы раз там, наблюдая каждый день лишь только последствия после него. Сам не жаждешь вспоминать то, что было раньше, просто веришь, что твой будущий муж введёт новые порядки, лишь усовершенствовав их. В талантах Оззи никогда не сомневался ни на секунду, не переставая говорить, какой он способный как в школе, так и после неё. Даже, когда вы не были вместе, поддерживал его, уничтожая любого, кто хоть посмеет издать полузвук отрицания и сомнений.  Ради Освальда способен на убийство. К тому же уже через это проходил.

За сегодня между Лексом и Оззи было уже произнесено бессчётное количество колкостей. Тебя невольно посещает мысль о том, как всё вновь пошло по второму кругу Ада из девяти. Что будет дальше? Кви про кво? По крайней мере, от того, насколько младший брат будущего мужа подводит итоги, которые тут же согласно парируются подтверждением, веет именно подобным образом. Тебе, если честно, была особенно важна реакция на дочь. И ты уловил в нотках голоса Лекса, что он даже не против увидеться с ней. Ну, хотя бы что-то должно было быть положительное, пусть и один, но жирный плюс! От щекочущих ощущений дыхания будущего мужа на волосах, его фактически ласкового шёпота, любимого смеха на миг хочется расслабиться, и ты уже сбавляешь напряжение, растекаясь и утяжеляя ваши объятия. Успеваешь обернуться, чтобы перекинуться парочкой коротких, понимающих улыбок, убеждая, что всё нормально, пусть не смеет переживать, пройдёт, наладится, чтобы то ни было, самое страшное позади, да? Можно сказать, минутный обмен энергией и подпитка зарядки на дальнейшие разборки, которые тут же следуют, не заставляя себя томиться в ожидании. Ты даже не понял изначально, что именно произошло, отвлекаясь на будущего мужа. Услышал лишь повисшее в воздухе «заткнись» от Лекса и звук чего-то бьющегося. Ты ошарашено смотришь по сторонам и только сейчас понимаешь, что вы с Оззи поменяли местоположение и теперь каким-то образом находитесь в противоположной параллельной стороне. Смотришь в его глаза, сразу не разбираешь заданный тебе вопрос, выстрелив взглядом сначала в стол, спускаясь ниже, чтобы расценить бедствие. Та самая разбитая ваза, которая была сначала на ногах Лекса, а теперь её осколки на полу. Затем перемещаешь взор на младшего Брейдена, ощущая, что он настроен решительно и не прекратит палить дальше, продолжая обстрел, повернувшись ненадолго, чтобы занять руки следующей гранатой, опираясь на рандомный выбор. — Всё в порядке, он просто захотел поиграть в индейца-вождя из племени Навахо, у которого ун проблемитта с меткостью, — успеваешь выпалить, держась за будущего мужа. А теперь ты сам замечаешь, как мимо в сантиметре от своего уха проносится какая-то статуэтка, с острым наконечником, и чисто рефлекторно уворачиваешься. Мгновенной реакции Оззи можно только позавидовать, ты и подумать не успел, как уже твой любимый человек-герой и защитник загородил себя собой, спрятав за своей властной спиной. Словно от какого-то преступника, принимая все удары на себя. Тебе, если честно даже смешно и вместо того, чтобы злиться на Лекса, ты устраиваешь ладони по бокам Освальда, выглядывая из-за спины. — Скажи мне, что у вас дома нет томагавка! А то я не подготовился быть мишенью. А яблоки есть?, — ещё немного и ты засмеёшься в полную силу. Дико хочется заржать, но вместо этого терпишь, напуская на лицо маску страха. Наверное потому, что твоя нервная система сильно расшатана. Тебе приходится сдвигать будущего мужа в сторону, чтобы его тоже ничего не задело.

Как только Оззи порывается с места, чтобы поймать хулигана и начинает за ним гоняться по всей комнате, это достигает пиковой точки гогота с твоей стороны. Знаете, тяжело хотя бы не прыснуть со смеху, вообще-то, но годы практики спасают. Ты уже на грани, поэтому приходится юркнуть под общий шум незаметно в ванную, дабы схватит ведро и вернуться обратно, поставив рядом с местом разрухи. Замечаешь порошковый огнетушитель в углу, оказавшись в помещении, где пока всё ещё не прекращается безумная погоня. У тебя созревает план. В миг, хватаешь красное передвижное устройство, пряча за спиной. Благо оно небольшое и скорее было куплено [стырено явно] слишком давно. В каждом магазине должны быть соблюдены, хотя бы для вида, меры безопасности. Как только всё наконец-то утихает и Лекс пойман, ты бросаешь взгляд на Освальда, который серьёзен как никогда. Начинаешь понимающе кивать, склоняя голову на бок. Нужно разбавить обстановку. С младшими братьями, племянниками и вообще теми, кто моложе так сложно, да? Тебе показалось или твой будущий муж прямо сейчас готов извиниться за поведение своего брата? Да ну, это же весело. Какое там слово было про вашу свадьбу? Балаган? Так вот, ты как никто другой знаешь его значение. — Разные люди всё понимают по-разному. В том числе и эту фразу, — как говорил ковбой Клинт Иствуд в вестерне «Хороший плохой злой». Перемещаешь взгляд с Освальда на Лекса и обратно, прищуриваешься и подмигиваешь обоим. Выставляешь на всеобщее обозрение свою находку, широко улыбаешься и резко, одним движением срываешь чеку, направляя раструбу в сторону, чтобы всё вышло из цилиндра, не попав конкретно на присутствующих. Без лишних слов прожимаешь рычаги-ручки, тут же распыляя вокруг вместе с жидкостью химический состав, окутывая всех лёгким белёсым туманом. Отставляешь механизм неподалёку, сдувая остатки и машешь в воздухе рукой, прогоняя последствия дымки. Это твоя мера воспитания от Элиаса Кларка. Внезапность и нестандартный подход. Удивляй и поражай. — Ну что, мы все остыли? Викинги зарывают топор войны, — занимаешь место рядом с разбитой вазой, поравнявшись с ведром, оценивая весь устроенный бедлам, как после нашествия краснозадых безобразников. Кажется, кто-то слишком много вестернов пересмотрел, раз у тебя постоянные ассоциации именно с этим жанром. Здесь и правда, того и гляди ранее наблюдалось обжигающее огненное пламя, взрыв вулкана, не хватало капли масла и полыхнуло бы сильнее. — Видели бы вы свои лица, — наконец-то начинаешь от души хохотать, прижимая ладонь к грудной клетке и складываясь от смеха пополам. Ты привык ко всему относиться просто и стараться быть, как на ладони - искренним. Благодаря Освальду снова ощутил это чувство эйфории, безудержного позитива и непрекращающегося желания веселиться. Ты всегда был ещё тем приколистом по жизни, а за последний год у тебя произошло слишком много негатива. Детские истерики тебе не впервой. Ты вырос с сёстрами, воспитываешь племянника и дочь, звук её хихиканья до сих пор в твоей голове. Тебе даже если честно любопытно, что ещё вытворит младший Брейден. Можно сказать, что подначиваешь его на дальнейшие забавы? Ой, Элиас, конечно нет. — Родной, не держи его, не надо. Смотри, какой талантливый художник растёт, — с нежностью улыбаешься будущему мужу, добавляя голосу бархатный, обходительный тон, смотря тут же на Лекса и переводя взгляд вокруг. Только осталась маленькая деталь. Тебе не хочется, чтобы мальчики [детский сад, первая группа, играющие до этого в салочки] не дай Бог, споткнулись и поранились, упав на разбросанный режущий материал разбитой реликвии. Поэтому ты, увидев осколки, бесшумно присаживаешься на корточки, начиная собирать и складывать, погружая на дно. — Лекс, ты не против, если я уберу твою инсталляцию? Кстати, есть такая примета, всё, что разбилось — на счастье. Спасибо, — хлопаешь по-простому глазками, распахнув их, как ни в чём не бывало. Этот жест ты воспринял, как пожелание семейного благополучия. Завтра на свадьбе у него бы были все шансы реализовать свои гениальные способности. Тебе это напомнило еврейскую традицию, где топчут бокалы и бьют посуду [тем самым разрушая символически невинность] во время ритуала с обменом клятв. Кстати, сейчас было бы эпично, если бы в момент расшвыривания всего вокруг, кто-то заглянул в помещение и ему в лоб полетел, скажем, горшок с цветком. Интересно, тут он есть? Убирать грязь для общей кучи ещё, конечно, не хватало, но всё же.