▬ ⊹ ▬ was it for redemption? was it for revenge?
was it for the bottle? was it for the ledge? / / /
was it for the thrill of pushing my hope to the edge?
why did love , why did love put a gun in my hand?[html]<!--HTML--><style>
@import url(https://fonts.googleapis.com/css?family=Montserrat);
html, body{
height: 150px;
font-weight: 500;
}
.body876{
background: background-attachment;
font-family: Arial;
}
svg {
display: block;
font: 10.5em 'Montserrat';
width: 960px;
height: 300px;
margin-top:80px;
margin-left:150px;
}
.text-copy {
fill: none;
stroke: white;
stroke-dasharray: 6% 29%;
stroke-width: 5px;
stroke-dashoffset: 0%;
animation: stroke-offset 5.5s infinite linear;
}
.text-copy:nth-child(1){
stroke: #48352d;
animation-delay: -1;
}
.text-copy:nth-child(2){
stroke: #7d8173;
animation-delay: -2s;
}
.text-copy:nth-child(3){
stroke: #858b73;
animation-delay: -3s;
}
.text-copy:nth-child(4){
stroke: #858b73;
animation-delay: -4s;
}
.text-copy:nth-child(5){
stroke: #353345;
animation-delay: -5s;
}
@keyframes stroke-offset{
100% {stroke-dashoffset: -35%;}
}
</style>
<div class="body876">
<svg viewBox="0 0 960 300">
<symbol id="s-text">
<text text-anchor="middle" x="50%" y="30%">fuck</text>
</symbol>
<g class = "g-ants">
<use xlink:href="#s-text" class="text-copy"></use>
<use xlink:href="#s-text" class="text-copy"></use>
<use xlink:href="#s-text" class="text-copy"></use>
<use xlink:href="#s-text" class="text-copy"></use>
<use xlink:href="#s-text" class="text-copy"></use>
</g>
</svg></div>[/html]
[indent]Ты давно должен был это сделать. Не пускать жизнь на самотёк, держать всё под контролем, как обычно это привык претворять. Не позволять любви перерасти в привычку, привязанность, потребность. Тотальный пиздец. Это очередное второе имя Освальда и точная характеристика отношений с ним. Ты уже никогда не сможешь поставить точку и отпустить. Всё, что тебе всегда было и будет нужно — это твой малыш. Настолько, что каждый раз, стоит ему появиться на горизонте, как всё внутри рушится, крошится, словно тебя пожирает какой-то опасный вирус, как в фильмах про глобальное, неизлечимое заболевание, заполонившее весь город. И в его эпицентре всегда будет лишь один человек, которого жаждешь заполучить, потому что он одновременно жгучее отравленное снадобье и противоядие. Это называется кардинальная, беспрекословная сабмессия. Когда готов вгрызаться в глотку, чтобы сделать своим. Когда сердце ломает грудную клетку, потому что больно до крика. Когда кулаки и хлесткие маты заменяют человеческий разговор, потому что не виделись днями, неделями. Если бы так просто можно было отчистить сердце от болезненных чувств, которые отравляют твою жизнь. Ты не хочешь любить его, но всё равно любишь и уже никогда не перестанешь. Особенно понимаешь это, когда он отталкивает тебя от себя. Каждый раз обещаешь, божишься, клянёшься себе, что никогда не станешь бегать за ним, как собачка, вырвавшая свой поводок из рук, чтобы спрятаться подальше, обидевшись на своего владельца. Но ты переступаешь через себя, потому что тебя уже не существует. Но ты берёшь сам в зубы и перекусываешь своё ярмо и поводья, чтобы принести его ему и положить под ноги, прямо вместе с собой и своим сердцем, которое выстукивает с каждым ударом буквы его имени и фамилии. Потому что готов ждать, когда он будет готов прийти. К тебе. Как там говорят? Любви без боли не бывает? Нет, боль — это добровольная участь. Человек обрекает себя на страдания, чтобы отгородить от боли того, кого любит. Наверное, ты не способен чувствовать боль. А твой малыш умеет только получать кайф от того, что в нём нуждаются и что его любят. Так зачем же лишать своего малыша такого воздаяния, правда? Готов залюбить его до смерти, заполнить собой и задушить. Ты — оззихист, который привык так жить. Давать, давать, давать и не надеятся на то, что что-нибудь перепадёт тебе взамен. Что-нибудь больше, чем просто плотское наваждение. Хотя временами накатывает тонкая скорбь отчаяния, которую отгоняешь от себя, как надоевший шаблон. Можно, [предпринимаешь попытку мольбы], на пусть бы капельку любви взамен? Неужели ты за столько лет беготни за ним и вечного боязливого «нет» не достоин на высокое чувство? Прекрасно знаешь одну из немногих главных людских мудростей — нельзя кормиться сказками, дурацкий самообман, но… хотя бы ненадолго, хотя бы на чуть-чуть, пожалуйста — делаешь вид, что твой Освальд тебя любит. По-настоящему. Главное не заиграться слишком сильно и вовремя выйти из роли, а то ведь можно остаться в этом коконе грёз и требовать от него отклика, смотря больными, беспробудными глазами; такими же серыми, как холодное зимнее небо. Почему-то никто не говорил, как это сложно — когда не можешь закричать на весь мир о своей любви к нему. Когда ты — всерьёз, из глубины, из всей своей сакральной души, даже если тайком и отчаянно пряча. Когда смотришь на него с восхищением и затаиваешь дыхание, когда любое прикосновение отзывается диковинной иллюминацией в радужках глаз твоего малыша. Когда ты — разбитый, разрушенный — дышишь судорожно через застрявшие в горле всхлипы и глядишь дико, болезненно. И просишь — на краю оставшихся сил — уже лишь об одном. Не останавливайся. Закончи свою миссию и доведи дело до конца. Как в той самой игре в которую вы с ним играли, помнишь?
[indent]Ты сам его сподвиг, сказав, что он больше не станет пребывать на скамейке запасных. Обманул его, объяснив, что все мальчики попадают на элитные места вовсе не через постель вечно молодящегося препода-тренера-пидора, бывшей школьной звезды и любителя юных тугих задниц, а пройдя посвящение. Только для этого нужно пройти испытание в квесте, поздно ночью, когда все будут спать, у озера. В его взгляде читалась вовсе не заинтересованность попасть на тёпленькое место, чтобы пробиться в спорте, а тебе показалось, что огонёк разгорелся лишь в ту секунду, когда затронул щекотливую для вас обоих тему — ты будешь всё время рядом с ним, направлять, контролировать и подсказывать, как личный куратор и проводник, который обычно бывает в компьютерных играх у главного героя, всё всегда знает и говорит порой даже не по делу. Ещё это побудило тебя на решительный шаг, после которого нельзя ничего изменить. Поэтому ты обдурил юного мальчика Оззи, наивного и трогательного малыша, который всю жизнь смотрел чуть ли не тебе прямо в рот, широко распахнутыми глазами. Ты бы очень хотел, чтобы внутри тебя побывал он сам, причём весь, всеми своими конечностями. Не постеснялся бы и вобрал в себя всё с хлюпающим, чванливым, чавкающим звуком. И твой Освальд пошёл за тобой. Послушно облачился в странную маску, которая была лишь на пол лица из тряпичного материала, послушно, без слов взял дубинку, словно собрался играть в бейсбол поздно ночью, послушно не проронил ни слова, когда увидел привязанных у дерева парней из клуба неудачников, среди которых были его одноклассники и ваши общие знакомые. Ты не сводил со своего Оззи пронзительного взгляда, когда капитан вашей команды по регби [а эту расправу затеял он в целях проучить зазнаек] приказал ему ударить одному из его, возможно даже друзей, прямо по руке. Вот только твой Освальд сказал чёткое нет, и ты замер, тут же выстраивая в голове план, как защитишь его от влияния других, которые обязательно набросятся на него за непослушание и накажут за то, что он не настолько жестокий. Тебе впервые стало страшно за твоего Оззи, ведь ты уже видел, какое ждёт наказание тех, кто противиться и идёт против общей системы. Если бы сам не погряз в этом деле, чаще всего стоя в стороне и наблюдая, как исполняют прилюдно кару, следя за тем, чтобы потерпевшие не разглашали причины своих побоев, не выдавая источников, ты бы первым сбежал к директору доложить на вашего капитана. Слишком рано, правда, Элиас? Потому что в ту же секунду твой малыш повернулся по направлению к тебе и попросил, чтобы именно ты приказал ему, если считаешь нужным вершить правосудие. Наверное, именно с этой секунды захотелось подхватить своего Брейдена и сбежать с ним подальше, чтобы никто вас не нашёл и перестал заставлять делать то, что не следует. Ведь это неправильно, правда? Но твоё согласие натренированного босса, выстукивало до того, как сам успел спохватиться. Неудержимо сорвалось с твоих губ. Потому что тебе на самом деле, где-то на подсознательном уровне, хотелось увидеть, как Оззи наносит удар. Никогда бы не подумал, что этих ударов по костям живого человека будет несколько. И где-то с третьим хрустом, пока остальные стояли и улыбались, перешёптываясь, ты вовремя пришёл в себя, чтобы накинуться на своего мальчика и оттащить его в сторону. Ещё никогда не видел его таким возбуждённым и заведённым. Ты спрятал своего Освальда за первое попавшееся более-менее вдалеке дерево, вжал в него, накрыв собой, чтобы с нежностью провести по лицу и подушечками пальцев иссушить увлажнившееся глаза, не дав права скатиться им по щекам. Твой Оззи смотрел на тебя по-другому, как настоящий агрессор беспощадный, безжалостный волк, готовый продолжить начатое, попробовав на вкус новое блюдо, которое неумолимо понравилось. Он хотел продолжения, а тебя настолько вдохновила его доселе спящая натура, что ты без лишних слов спустил с себя штаны повернулся лицом к дереву и отчеканил команду «забивай!» {меня до смерти}. Прямо так. Потому что ты понимал, что лучше пусть он вобьёт и пронзит тебя насквозь фактически без подготовки, чем позволишь и дальше избивать людей. На самом деле себя всегда подготавливаешь, когда с ним. Словно чувствуешь заранее. Предвкушаешь, по крайней мере, лучший вход! Теперь, после всей этой истории из прошлого, ты надеешься, что не благодаря тебе, Освальд решил развивать свою приоткрытую чакру в юном возрасте к подпольным боям и боксу, чтобы получить разрядку. Даже если так, значит ли это, что после каждого раза и проявления агрессии ты его поощряешь?
[indent]Потому что сейчас, твой малыш Оззи именно такой. Предубедительный и непоколебимый! Как в ту самую судную ночь, что запомнилась тебе особенно. Это странное чувство — колючее, рваное, испепеляющее. Каждое его движение рук, губ, остаточного дыхания по твоей коже вшивается в тебя ядовитыми чернилами, разъедающими и заполняющими каждую клетку. Ты слукавил, сказав, что представляешь его, потому что на самом деле видишь его каждую ночь, будто сладкий сон или безумное наваждение. И порой твои видения носят красивый эротический и сугубо в меру приличный аккуратный порнографический подтекст, но зачастую это грязное и похабное порево, в котором твой малыш раздирает тебя со всей силой, принуждая терпеть и не изливаться даже на него, потому что хочет всё до последнего вобрать в себя. Приходится кусать свои и уже не знаешь его это или твои, ваши губы, чтобы не кончить от одной этой жаркой грёзы, пронёсшейся в памяти. Так бывает: ты сбит с толку, потерян и обезоружен. Нет покоя ни минуты, и только мысли в голове пульсируют, путаются, перекручивая образ одного и того человека. У тебя это твой Освальд. Сердце в груди грохочет, вперемешку от страха и наслаждения. От чистого кайфа, который приносит навеки любимая скорость. Другого тебе не надо. Только ночь и твой Оззи. Боишься, что это всё так быстро закончится, хочется продлить миг, растянуть как Оззи растягивал тебя своими невообразимо длинными пальцами, задевая нервные откликающиеся грани. Ты испытываешь неукоснительную, неумолимую жажду прикосновения к любимому телу, податливо клонишься вперёд и назад под покрывающими поцелуями каждый участок твоей бархатной кожи. Она стала такой лишь благодаря умелым устам твоего мальчика. Не контролируешь себя и вырываешь сладкий стон из зацелованных им раненых губ. Ты умираешь и воскресаешь от каждого касания и поцелуя своего Освальда, весь ему отдаешься в руки и сам пытаешься вплестись, врастись в него, только бы скорее снова почувствовать кожу кожей и слиться воедино, создав общее пламя, разгорающееся в пространстве гравитации ванной. Каждый толчок, как самый первый в желанное тело, по которому тут же разливается эфир, щекочущий кончики пальцев. Каждый стон, как самый первый, вырвавшимся из уст, желание возрастает в десятки раз, дурманя сознание. Ты распахиваешь свои бёдра, впуская со свистом будто прохладный ночной сквозняк, который догоняет и обгоняет любимое достоинство твоего Оззи, заставляя огонь разгораться сильнее. Ты даруешь ему всего себя, в ответ получая столько же, даже больше, каждой внутренней мышцей ощущаешь насколько. Тебе всегда будет мало, потому что друг другом в этой жизни не насытиться, не напиться и не наесться. Невозможно. Вам не нужен алкоголь, чтобы быть опьяненными. Вам нужны вы сами. Подстраиваешься под темп своего Освальда, громко, истошно выкрикивая его имя в разных интерпретациях, начиная от заглавных букв и закачивая строчными. Ты слышишь признание от своего мальчика и тут же сокращаешь свои внутренние мышцы, обвивая его ствол ими, задерживая его в себе, боясь отпустить. Это необдуманное тобой действие в порыве удивления от фразы, заставляет тебя завыть от ломки, потому что только что заполняющий твою дыру и пробоину жирный, дородный кол, извлекли и не дают права войти снова. Ты удивлён таким откровением, но стараешься убедить себя, что даже если и ответишь ему, он не вспомнит, поэтому не жалеешь ни о чём, ведь твой Брейден не в силах понять, что твоё признание будет ответным. Пока твой малыш не скажет глаза в глаза, что любит — не поверишь. Поэтому играешь в его же игру, вторя вслед его манере. — Ебать! Освальд, люблю тебя ебать. Глубже. Продолби каждую стенку. Быстрее! Люблю тебя подгонять, — С признанием. А ведь это признание. И похлеще, чем признание в любви. Трахаться тоже нужно уметь — это залог крепких сношений. Ты это осознаешь, а вот твой Оззи просто сболтнул и не подумал. Но ты отточишь каждое слово потом. А пока выебешь его, управляя любимой игрушкой, вертя ею в себе, вбирая в порывистый водоворот. Буквально урчишь от касания его голоса в твоей голове, который заползает и развлекается с твоими мыслями. Поддаёшься к своему малышу, плывёшь прямо в руки, начиняя своё отверстие мясной начинкой, словно готовишь блюдо. Для тебя это бешеное стокатто. О. Толчок. З. Толчок. З. Толчок. И. Твой Оззи всаживается в тебя, ввергается и загоняет в тебя свою твёрдую натуру, которую ты принимаешь с почестями, услужливо натирая его о свои скользкие поверхности, потому что буквально течёшь, тщательно сдабривая и увлажняя, от головокружительного удовольствия. До тебя доносится ваш аромат, запах секса, но на самом деле, веришь, что запах любви, как какой-то наивный мальчишка. Ты утопаешь в благоухании, что словно кокаин. Застываешь во времени, выпадая из реальности в какой-то сладкий сюрреализм, в землю обетованную. Ты не можешь сопротивляться своим желаниям, инстинктам и чувствам, бьющим через край. Сейчас тебе хватит одно туманного взгляд, одной легкой улыбки на розоватых губах, нежной песочной кожи, покрывшейся мурашками…и ты уже пропадаешь, забываешь собственное положение в обществе и цель своего существования. Мучение сладкое, тягучее, как густой мёд, но скорее мет. Секунда, словно год. Тяжелый, невыносимый год. Внутри бомба с часовым механизмом. Минное поле, пороховая бочка. — Какой ты наивный, малыш. За столько лет, всё ещё не понял, что я тебя насилую, м? — ухмыляешься от резкого спада скорости и подначиваешь предельно медленно прикипая к граням, отклоняясь от своего Оззи и тут же специально протяжно возвращаешься обратно. Это похоже на тягание очень громоздкого тучного предмета, который встал намертво на одном и том же месте. Внутри тебя власть твоего Освальда и ты можешь запросто её сломать, вывернувшись дугой, переломив его пополам. Но подстрекательство и нетерпеливость обоих снова выигрывает, позволяя вам вернуться в привычный ритм. Ты делаешь вид, что пропускаешь и не обращаешь внимания на то, в какой миг в тебя направится, чтобы перехватить инициативу и ускориться. Хочешь загнать его, чтобы твой Оззи трахал тебя с большим азартом, к тому же он это так любит. Ведь это как переключение скоростей, можно переходить на них повторяя точки маршрута! Это похоже на прыжок с парашютом, лететь в невесомости, млеть от свободного падения и в последний момент, перед тем как упасть, потянуть остервенело за кольцо, чтобы тебя с рывком оттянуло обратно до столкновения с землёй. Вот только ты уже взорвался, разбился в атмосфере, так и не коснувшись выступа, ощущая всю твёрдость плоскости не под ногами, а внутри.
love why did love put a knife in my heart?
love why did love open up my scars?
love why did love put a gun in my head?
in my bed, in my head, in my heart
[indent]Уже чудится, что ваш размытый образ плавает по периметру комнаты, а вы оба тонете в текстурах. Твой малыш действует на тебя лучше валиума, ты погружаешься в нём как будто в большом аквариуме. С каждым вмещением в тебя [даже кажется, что Оззи хочет всунуть сразу себя всего в тебя — примешь, разорвёшься под конец, не сахарный] ты едва сдавленно лопочешь, как припадочный в бреду, только это заклинание восхищения твоему идеалу. Освальд настолько знает все твои потаённые клеточки, что ты даже опускаешь голову, заливаясь краской, ибо он только что прочитал твои мысли, куда именно ты хотел, чтобы твой малыш устремился. Знаешь, что поздно смущаться, однако никак не можешь подавить страх от того, что тебя касается твой мужчина, который тобой владеет! Твой такой близкий, такой знакомый, нет, правильней, родной, и больше всего …. желанный. С каждым вашим разом ощущения словно совершенно иные, и почти не ошибся, но лестная грубость даже заводит и заставляет кровь бурлить в венах. До твоего слуха долетают вопросительные и тебе даже кажется возмущённые нотки. Ты прекрасно знаешь, когда твой малыш сердится и негодует. А тебе хочется от этого потаённо и развязно ухмыляться, потому что все его эмоции и свирепость из-за твоей натуры. На самом деле, ты и сейчас представляешь, потому что всё ещё до конца не осознаёшь, что это происходит прямо здесь и сейчас. Твоё тело изогнулось, буквально захлёбываясь криком, так, что ты, наверное, должен был уже сломать позвоночник, как только твой Оззи выскользнул из тебя. Но благодаря удивительной, небывалой отзывчивости и тотальному контролю фактического синхрона твоего мальчика, не успеваешь даже опротестовать и спохватиться, как оказываешься загнанным в угол, как птичка в клетке, из которой не выбраться. Да, он только только что был в тебе и ты от этого багровеешь ещё больше, осмелившись взглянуть ему прямо в глаза, с вызовом, в надежде, что цвет лица не выдаст тебя. Трогал. И что же ты сделаешь мне? — Дрочил. На тебя. Смело. Не боясь, что меня застукают за этим, — грубо подчёркиваешь каждое слово и прожимаешь на самые больные кнопки у Освальда. Накипело. Тебе придало силы воли высказать своему малышу всё, что так скребло у тебя на душе в своей манере прятать всё и переводить стрелки на себя, тем самым давая словесную пощёчину, чтобы упрекнуть. Настолько заебало, когда он каждый раз берёт и уходит, скрываясь в тёмных углах, чтобы вас не увидели вместе, что ты припомнил лишний раз то, как тебя раздражает больше всего — страх открыться, довериться, не обращая ни на кого внимание. Вот только забыл о кое-чём. Твой Оззи умеет делать так, чтобы вся твоя злость тут же ушла. Стоит ему коснуться и не просто коснуться, а вобрать чуть ли не весь твой рот в себя, как ты размякаешь и начинаешь таять. Позволяешь ему снова замолить очередной свой грех и статус мальчика-динамо, успевая цапнуть его кончик языка своими зубами. Проезжаешься по его устам своими, разрешая вторгнуться в них [Освальд без спроса завоюет, если надо], вылизывая дёсна своего малыша, отбиваясь от нападений диалекта. Целовать его умопомрачительно хорошо и так правильно [ты настолько привык, что будешь после сжимать подушку и толкаться по привычке в неё — так уже было], словно вам обоим долгое время не хватало именно этого. Ты ведомый им и полностью позволяешь ему вести, преследуя его туда, куда ему захочется. Повторяешь и наступаешь чуть ли ему не на ноги [а может и уже в силу неуклюжести], когда манящие губы твоего Брейдена ускользают, заставляя тянуться через выступ ванной. Замечаешь валяющуюся зажигалку, выпавшую из кармана ваших курток, успеваешь подхватить её прежде, чем вы окажетесь за пределом. Шипишь и кусаешься, вылавливая звуки такого родного голоса, чтобы достать и извлечь их все из его горла. Всю задницу саднит не только от разработанной подготовленной мышцы внутри, но и всю кожу снаружи, от подушечек пальцев. Профессиональные метки от умелого тату-мастера, который сводит прошлый эскиз и наносит ещё больше шрамов.
[indent]Твой Оззи настолько внимательный, что ты чуть ли не чувствуешь себя на свидании, а вовсе не на вашем очередном перепихе по-быстрому, уходи, дверь закрой. На этот раз что-то особенное. Хотя, врёшь, каждый раз оно то самое, уникальное. По крайней мере для тебя. На секунду чудится, что у него каждый шаг выточен, последователен, расписан заранее. И это не может не завораживать. Кто ты такой мистер Брейден? И что сделал с моим малышом?! Продолжай. Ты не можешь ослушаться, даже если захочешь, потому что твой Освальд тобой управляет. Сжимаешь губы плотнее, осмеливаясь на свистящий шёпот, когда Оззи усаживает тебя на свою персону. Заглушаешь своим хриплым дыханием и негромким, себе под нос, постаныванием от удовольствия, направляясь прямо на достоинство своего малыша, протискивая внутрь. Голос Освальда, всегда готовый в любой момент сорваться на оглушающие приказные нотки, уже проникает под твою кожу и марширует по нервам многотысячной армией мурашек, только усиливая и без того сильнейшее возбуждение. Кровь шумит в твоих ушах штормовым прибоем, и ты с трудом разбираешь слова, но почему-то как болванчик киваешь на каждую фразу с готовностью самого отчаявшегося просителя. Заставляешь себя замедлить движения, покачивая бёдрами прямо на главном органе своего Оззи в мягком, плавном ритме, хотя жаждешь сорваться, но нельзя. Твой владелец не позволяет. К тому же это его дом, его магазин, его ванная, его пол и сейчас ты тоже его. Принадлежишь ему, своему собственнику и покровителю. — Расскажу, клянусь, — покорно и услужливо. Всё-таки раньше ты был очень верующим человеком. Остаточный всплеск. Но теперь у тебя другая вера. Смотришь ему прямо в глаза, не в силах оторваться. Не удерживаешься и содрогаешься пару раз в беспамятстве, как в горячке, гортанно и шумно вздыхая, стоит твоему правителю пометить тебя своей ладонью, поставить губами клеймо на твоей шее. Можно ещё? Спасибо, пожалуйста. — Да, почти, всё так. Ты что снова кидал камешки в моё окно, лез в него и подсматривал?, — приходится дальше держаться из последних сил и не кончить, как только его пальцы опускаются, чтобы погладить тебя по всей длине, с таким рвением, твёрдостью и правлением. Твоя плоть болезненно пульсирует и отдаётся прямо в широкую, горячую ладонь Освальда, больше похожий на сплав. Твой малыш словно перепроверяет твою домашнюю работу, которую ты не сделал. И ты её действительно не сделал. Поэтому тебе придётся ответить за свой непослушный нрав. Получаешь его уста в свои и тут же обхватываешь их с пленительной нежностью. Ты расскажешь ему всё. Но тебе для этого нужна дополнительная атрибутика. Едва слышно смеёшься от того, как много всего можно оказывается найти в этом помещении. Например, не только вазелин, но и кусок выпавшей почти целой свечки, которая, по всей вероятности, смахнули, когда извлекали первый вспомогательный предмет. Была бы твоя воля, то выложил бы сейчас ими целое сердце вокруг вас. — Хочу кое-что показать тебе, — протыкаешь уголки губ своего Оззи колом из своего языка. Высвобождаешь руки и толкаешь Брейдена на пол, укладывая его на лопатки, придавливая своим весом, чтобы не только дотянуться до воскового наконечника, но и растянуть его всего под собой. — Малыш, прости меня, но я согрешил и мне нужно исповедаться, — изображать великомученика даже не нужно, потому что ты действительно пребываешь сейчас в агонии и смятении своих чувств по отношению к своему Освальду. Наклоняешься и кусаешь его в шею, оставляя ответную метку на его тавро, отвлекая, пока хватаешь искомый предмет. Он такой вкусный, что голова идёт кругом от переизбытка, ещё. Возвращаешься на прежнее место, рывком оседлав, чтобы вновь напомнить то чувство заполненности, ощутить его в себе. Начинаешь бесстыдно распутничать, гуляя восьмёрками прямо верхом на своём малыше. Ты не пропускаешь ни единого взгляда своего мальчика [пусть следит и всё видит], чиркаешь пальцем по колёсику зажигалки, откидывая в сторону, расправляешь само_сделанный фитиль свечки, поджигая и уже сам плавишься прямо, как её начинка из застывшей субстанции. — Я представлял, как ты опаляешь своими губами мою ключицу…, — едва клонишь в сторону свечку, чтобы капля воска стекла прямо на нежный названный участок кожи и поразила твоего Оззи. Тут же подрываешься, чтобы покрыть поцелуями вокруг, хитро поблёскивая зрачками глаз. — … представлял, как вымучиваешь своими устами мои соски…, — продолжаешь рассказ, перемещая свои губы на левую жемчужинку, прикусывая и обводя запутанные петельки внахлёст языком, бесстыдно присасываясь, не забывая тем временем капнуть на второй воском, чтобы продемонстрировать твоему Освальду одновременно сразу несколько ипостаси — увлажняя и дуя после на израненную кожу. Оставляешь грудную клетку в покое и подтягиваешься к губам Оззи. Застываешь и не решаешься его целовать, порывисто дышишь, нависая над ним и делясь своим кислородом. — … представлял, как трахаю тебя прямо в твой порочный, но, пиздец, какой богоподобный, рот, смотря тебе прямо в твои блядские, но, одурительно, какие непристойной красоты глаза, — не думаешь о сказанном, не фильтруешь слова, а говоришь то, что идёт от [похотливого] сердца, ты же на исповеди. Хотя тебя бы на адский котёл отправили за такое в церкви, наверное. Но если это котёл Оззи, у тебя уже подгорает. — …представлял, как ты громко и грязно причмокиваешь губами мой член, словно сосёшь леденец, — обводишь по его охуительному контуру губ своей подушечкой пальца. А ещё ты очень хочешь добавить, что больше не желаешь только ПРЕДСТАВЛЯТЬ твоего мальчика с тобой, тебе необходимо быть всегда рядом с ним, но вместо этого накрываешь его уста своими и прямо в них выцеловываешь беззвучно «я тебя люблю». Он всё равно не узнает, не вспомнит. Но зато у тебя будет это воспоминание и самая лучшая ночь. Даже, если она последняя. Хоть это событие из жизни не уйдёт, наплевав на тебя и не скажет «нет». Поэтому…
[indent]— А ещё я не только представляю тебя, но и думаю о тебе. Постоянно, — вдалбливаешься в его поджарые бёдра. Ты не знаешь зачем, как и главное, почему он это делает. Почему каждый раз сводил, свёл и сводит тебя с ума. Надеешься, что когда-нибудь твой Освальд утащит тебя насовсем в свою жизнь или даст какой-нибудь знак, потому что ты боишься. Боишься, трахаясь с ним, выёбывая его, любя его, как будто это последний, словно конец света. Говорить ему «прощай» с каждым разом всё тяжелее.
