/ | but you get so stone, cold ⌖
and you know it's gonna cut me
[indent] [indent] to my bones, stone cold to me
|
and i'm in your choke, hold // and i'm trying to get throughbut you feel, stone cold to me
c a u s e / i / d o / t h i n k / a b o u t / y o u
Вот и всё.
Осознание врывается под кожу, напоминая о себе острыми мурашками. Так бывает, когда долго сидишь без движения, мышцы купируются и немеют, но начинают истошно разговаривать, стоит начать движение. Алкоголь, лёгкие наркотики не долгоиграющие компоненты и когда-нибудь приходит отрезвление, когда-нибудь начинает отпускать. У тебя достаточно молодой организм, чтобы ещё бороться, вытесняя всё веселье, возвращая обратно былую тоску и воспоминания о том, кого сейчас подспудно мог бы разочаровать, если бы он знал о твоих чувствах к нему. Проблема в том, что твой малыш знал, но играл с тобой детскую игру длинною всю вашу с ним судьбу «молчанку». До этого момента ты падал, отряхивал колени и шёл дальше, пока не погряз совсем, рухнув, как сейчас, на самое дно, благодаря чужим ладоням. Сколько раз ты распадался на молекулы и собирался по фрагментам в единое покалеченное целое вновь? Твоё сердце разрывает в клочья грудную клетку, мозг давит на череп изнутри, движения переламывают кости в прах, объема легких недостаточно, чтобы выдержать давление вдыхаемого воздуха, — задыхаешься. Тебе тесно в этом теле, тебе тесно на этой улице, тебе тесно в этом мире — тебе тесно. Оставшийся блёклым призраком дым вьется курчавым шлейфом, стекая с твоих плечей, ложится на лицо полупрозрачной вуалью — острая резь в глазах, дерет глотку, бронхи, легкие — болезненно чувствуешь каждый вдох и пропускаешь через сознание каждый выдох. Дым — это липкая матрица, время в ней вязнет и мумифицируется и едва ли не качнется маятник, и не даст минутной стрелке обратный ход. Тягучие мгновения — так медленно, мучительно остро переживать высокочастотный утробный вой, эмоции настолько сильные, что аж немые. Только сейчас осознаешь, как фатально много выкурил за этот проклятый вечер. Сигареты. Косяки. Свою грёбанную жизнь, которую выкинул как оттлевший себя бычок в сторону. Только сейчас осознаешь, как фатально много успел натворить ошибок, вымещая свою злобу от обиды на своего любимого человека за этот проклятый вечер. Ответь, не лукавя: какого черта ты все еще жив за всё, что натворил? Хочешь перемотать плёнку обратно, чтобы всё вернуть. Разбивать сердца, ломать собственную жизнь и не находить себя во взгляде таких любимых глаз — именно то, что никогда не хочешь больше ощущать после этой ночи. Ты замираешь перед огромной пропастью, но тебя толкают туда лишь сильнее, словно за твоей спиной крылья, которые вот-вот раскроются и полетишь, вот только тебе предрешено повторить миссию того идиота, который захотел полететь к солнцу. Ты — катастрофа и бомба, которая рванет вот-вот, ведь некому тебя обезвредить и некому тебя спасти — дело утопающих дело самих рук утопающих. Ты теряешься, теряя приток кислорода, погибая в чужих руках в который раз, потому что все эти сраные таблички exit давно перегорели, а демоны становятся сильнее. Тебе страшно? Нет. Тебе не страшно, ты давно решил для себя всё, вот только не сказал никому ничего — эгоистично, но так проще, так легче. Ты закрываешь глаза в надежде больше никогда их не открывать и никому не делать больно. Как сейчас. Как в тот вечер, переступив порог дома своего малыша. Ты сказал в пустоту «в о т и в с ё» стоя посреди гостиной Оззи и не смея сфокусировать взгляд. Ведь там было так много всего — рисунки, статуэтки, журналы. Но всё это меркло и таяло в приглушенном свете лампы. Всё, кроме глаз Освальда, что были открыты и пронзали тебя. Немного испуганных, хмельных, сияющих. За окнами кралось утро, и глаза малыша напоминали два отблеска от солнечных лучей. В них крылся дрожащий свет, и ты впитывал каждую каплю. С ним было так тепло. Тебе так хотелось быть его отражением. Быть частью его мира. Быть целым миром. Наверное, это ощущение не забывается, не проходит, не стирается временем. Оно соединяет двух людей, и только им решать, насколько крепкой будет их связь. Но вместо этого ты долго собирался с силами, ловя его последнюю искру застывшей с вашего слияния улыбку, чтобы развернуться и захлопнуть дверь с другой стороны. Он не спросил, что значит это твоё «всё», иначе ты бы ответил, не задумываясь.
Вот и всё. Остались только мы.
Ты думаешь о своём Освальде, даже в тот момент, когда скользишь своими губами, пальцами и плотью по превосходному, податливому, влажному, горячему и плавящимся от твоих прикосновений божественному ч у ж о м у телу этого темноволосого щегла с чернильными глазами, в которых вкрадчиво отражается науськивающее тебя кроваво-алое сатаническое пламя не останавливаться и продолжать. Может, этот новый знакомый тебя заставил, соблазнил и очаровал собой, загипнотизировал и внушил, принудив делать с ним всё, что ты вытворяешь на нём и как мечтаешь, чтобы оказался внутри тебя, заполнив собой?! Ты хочешь так располагать, но не имеешь права, ведь по-настоящему требуешь этого щекотливого и разбойного на язычок Иззи. Пока что тешишь себя мыслями о том, насколько его естество глубоко войдёт в тебя, разбухая своей большой величиной, вытягиваясь ещё больше. Твои похотливые мысли врываются прямо подкорку подсознания, тут же множась и эволюционируя в возбуждающие прогрессии как вирус. Потому что планета вдруг сужается в один вектор — по направлению к самому солнцу, чтобы сгореть прямо тут, вымаливая прощение. По крайней мере, ртом ты уже успел почувствовать его и сделать комплимент, отсалютовать размерности. Ты ощущаешь, как тебя невыносимо сильно будоражит и трясёт, распаляя от человека, над которым нагибаешься. Думаешь об Оззи, но не представляешь, что целуешь и сосёшь, вбирая во всю длину именно его великолепный орган. Это неправильно, ведь ты сейчас с другим и будет хуже только для тебя, когда сия мнимая иллюзия разрушится, поэтому пытаешься стараться не сравнивать своих последних мужчин, хотя до сего дня, если бы не встретил Айзека, то был бы верен лишь одному. Ты бы отдал всё на свете, поменялся жизнями с кем угодно, чтобы вместо мистера Хемлиша был твой малыш, смотрел на тебя с таким же желанием, говорил тебе и восхвалял, пусть и нагло пулял ложью в лицо [лучше бы стрельнул чем-нибудь другим], твоих способностях. Играешь сам с собой в своём воображении, витая в облаках, будучи буквально на карачках перед чьим-то мужем и именно от этой грёзы твоя улыбка расползается, давая возможность заглатывать твоим ахуительным ртом его ствол ещё явственней. Проблема в том, что тебя это заводит, будоражит и раззадоривает. Ты испытываешь невероятные ощущения, что делаешь всё неправильно, будучи всегда хорошим, любящим и ждущим своего Оззи мальчиком. Интересно, чтобы он сказал, застукав тебя, как ты его в старших классах, целующимся пусть и со своей девушкой в школе? Что бы Освальд сделал, если бы увидел, как ты опускаешься на колени и, обхватив уже твердое налитое естество своего любовника [случайного незнакомца], взяв в рот до половины, активно двигая головой? Зато ты уверен донельзя, в том, чтобы сделал, если бы тебя заметили, встретившись с Брейденом взглядом. Ты бы продолжил. Ты бы не остановился. Ты бы всё больше, остервенело, как сегодня, прибавлял темп и рукой, позволяя подцепленному красавчику в пабе брать тебя за голову, чтобы ладонь сопутствовала этому ещё сильнее, насаживая все глубже до основания. Вряд ли бы Освальд стал выяснять отношения, ты же для него никто. Вряд ли бы он подлетел и у б и л любого, кому бы ты отсасывал. Вряд ли бы взял тебя даже без смазки и подготовки прямо на мёртвом теле ещё дымящимся от разгоряченных утех, доказывая тебе, выдалбливая из тебя, что только он любит и лишь ему ты действительно нужен. Твой малыш бы хмыкнул и скрылся за углом от увиденного, предпочитая вжаться губками в бутылку, чем в твою задницу. Порой посещают очень странные фантазии твою голову, да, Элиас? Обида корябает горло, но хозяйство Айзека упирается в самую гортань, выскабливая её из него. Поэтому ты продолжаешь и хочешь расстараться для мистера Хемлиша, чтобы действительно не только подтвердить свой статус, но и отработать его. Твоей полости не хватает воздуха, но сейчас данный факт абсолютно неважен. Ты красуешься покорно беря все больше, что тебе дают, и отдаёшь на совесть всего себя. Будто у тебя вовсе не осталось времени и вот-вот всё вокруг исчезнет, а упускать такой момент ты был не готов. Фантастически блядская картина, что ты малюешь на заказ. Элиас Кларк стоит враскорячку и отсасывает какому-то незнакомцу на улице, да ещё и с таким пристрастием, что с подбородка стекает твоя собственная слюна. Тебя буквально трахают в рот так, как захотят и тебя это, блядь, нравится. Нравится, когда член какого-то парня прямиком в твоём горле. Нравится, как сильные мужские руки оттягивают тебя за волосы и заставляют подчиняться. Тебе нравится чувствовать, как вот-вот кончишь сам оттого, что абсолютно незнакомый мужчина делает с тобой всё что захочет. У вашей ночи с Айзеком даже есть свой саундтрек. Пошлые причмокивания, непристойные звуки и хриплые стоны. Признаться, ты сам себя не узнаёшь. А ведь все начиналось так беспристрастно, ты просто напился и ушёл страдать в питейное заведение, чтобы дойти до состояния «плакать и дрочить». Но в итоге в твоих глазах невыносимая нужда, чтобы тобой овладели, ибо уже подчинили. Мистер Хемлиш понимает тебя и не задаёт лишних вопросов «почему», но самое главное не отталкивает тебя. Наверное, от одного этого быть желанным сносит крышу.
that's my prerogative
i d o n ' t n e e d p e r m i s s i o n - - - - - - - × - - - - -
[indent] m a k e ( my o w n ) d e c i s i o n s
Попавший в твой прямо перед самым носом расставленный капкан Айзек, не пытается убежать, он наоборот насаживается на острые лезвия ещё глубже, мечтая о том, чтобы грубые пластины с шипами не только резанули прямо по живому, а пронзили насквозь, вгоняя в самую вену и пуская литры солёный жижи. Кровит и неописуемо будоражит. Твой любовник на эту ночь поневоле раскрыл перед собой свою истинную утробу. Как будто это ты [а не тебе] раздвинул ему ноги, чтобы совершить тотальный нырок в потрясающую бездну. А там — танцующий вихрь из безумия, боли, желания и мечты. Ты его раскусил. Элиас, почему раньше не увидел этого? Ведь работаешь фактически всю свою жизнь с зависимыми людьми, сам лично натягивал жгут сестре вокруг её собственной руки перед смертью, прекрасно зная, что ей это не поможет, но последнее желание умирающей закон. Те наркотики, что ты дал своему новому знакомому всего лишь драже для него. Ты задумываешься на долю секунды, как бы повлияло на него что-нибудь посерьёзнее, в духе героина, но даже сия жидкость не способна убить и отравить его. Он бы не был в том же самом пабе, что и сам, если бы всё было так просто. И тут ты вспоминаешь блестящее кольцо на его пальце и постепенно начинаешь понимать. Алкоголь не его яд, наркотики не его яд, а тот кто надел ему на безымянный палец атрибут верности сразу отметил своё имя и причастность отравлять до конца его жизни. Муж или жена — вот его яд. Слова о терпении ещё больше убеждают тебя в своих догадках. Ты вопросительно и вкрадчиво скользишь по нему пронзительным взглядом. Тебе не показалось, Айзек говорил не с тобой, а скорее сказал это больше для себя. Ты убеждался наоборот в обратном всю свою хронологию жизни терпеть и за это воздастся. До того, как отрёкся от веры. Но сейчас нужно начать нарушать все свои заповеди, которые вычерчивал и выскабливал годами в своей голове. Ты пытаешься слушаться своего нового знакомого, хотя все твои движения по нему рваные, дерзкие и жадные. Айзек хочет ещё и всё разрешает, от этой вседозволенности и послушания у тебя короткое замыкание и полное отключение разума. Ты бросаешься, напирая в податливое тело, рвёшься в принимающую тебя гибкость каждого ребра и не может насытиться снопом искр, разлетающимся по каждому уголку. Твои мышцы привычно живут движением. Мистер Хемлиш сам одно сплошное движение. В движении ты счастлив беспредельно, а гладкость каждого дюйма Айзека и гибкость усиливают задор и совсем срывают окончательную грань выдержки. Правильно дал совет добрый доктор или злой учитель, что больше не стоит выносить и притворствовать. Рывком за рывком ты ему это доказываешь, хватая беспорядочно за просветы оголённых участков кожи, чтобы оставить свои неизгладимые следы. Накал твоего состояния, достиг пикированного тревожного алого сигнала, проходя все три цветовые стадии. Сначала Айзек для тебя светился ровным, спокойным, исцеляющим жёлтым цветом. Он представлялся обычным, тёплым и согревающим. Затем мистер Хемлиш обратился ярким оранжевым огнём, как пламя. Он сам по себе как вспышка, сводящая с ума и ослепляющая. Накопить мощность, полыхнуть и впасть в спячку, чтобы аккумулировать заряд. И потом - полыхнуть опять. Как коварная настойка на спирту. И тебе жутко понравился этот переход из затишья в бурю. Но самая финальная точка была дальше. Красный, как постоянное сражение. Айзек — токсин, стал персональным токсином для тебя. Оттенок запретности. С ним ты сейчас пребывал как на вулкане в ожидании катастрофы с секунды на секунду.
И твоя пагуба не заставила себя долго пребывать в неведении. Всего лишь мгновение и тебя уже нагнули. Коленно-локтевая — твоя любимая и одновременно ненавистная поза. Ты рефлекторно сгибаешь руки и упираешься ногами в капот под гнётом такого маленького [по сравнению с тобой], но напористого человека. Правильно говорят, мал, да удал. Хотя не на все размеры это распространяется. То ли от сладкой лжи мистера Хемлиша по части того, что он никого не доводил взглядом, то ли от удовольствия такого властного владения тобой, скорее от всего вместе, закатываешь глаза и растягиваешься в блаженной улыбке. Ты уверен, что этот приезжий пижон в своём городе дьяволов [или откуда он там?] сорвал куш и разбил на осколки кучу сердец, заставив их в буквальном смысле умереть от того, что они обкончались, смотря на известный в сжатых и свободных кругах такого экспоната, как Иззи. Но ты поддерживаешь его игру, ведь в этой ебической постановке тебе отведена своя роль. — У-у-у, признаю, я очень грязный мальчик и плохо себя вёл. Сэр, теперь арестуете меня за домогательства?, — кадришься и флиртуешь с Айзеком, потому что тебе этого не хватало всю свою жизнь и сейчас ты в какой-то степени потерял голову. Только не от своего нового знакомого, а запутавшись в жизни. Коротко хмыкаешь, продолжая и дальше вести вашу увлекательную, ни к чему не обязывающую фривольную беседу после которой у вас обоих останется терпкое ощущение снедающей заживо ошибки, что вы совершили. У вас не сеанс у психотерапевта, пусть и употребляли лекарства, пребывая в состоянии полулёжа и откровенничали, демонстрируя обнажённые участки кожи. У вас всего лишь перепих, от предвкушения которого горит даже подкорка мозга. Ты размыкаешь губы, приоткрывая рот, чтобы закончить предложение, но ловкие руки твоего нового знакомого заставляют тебя лишиться на пару секунд дыхания, которое буквально перехватывает. Стараешься вдыхать и выдыхать как можно тише, чтобы слышать каждый звук своих спущенных штанов. Сам себе напоминаешь астматика, но ничего поделать нельзя. Кровь стучит в висках, в заднем проходе безжалостно пульсирует, вибрация раздражает тонкие и чувствительные края, в паху будто гири болтаются на твоём естестве, который немилосердно трётся и упирается в поверхность автомобиля — до боли. Ты явно оставишь своим достоинством автограф на память, как обычно делают хулиганы, рисуя огромный хуй на тачках, скрываясь с места свершения своего пранка. Сегодня тоже побудешь вандалом, стремясь обнародовать свою гордость, что перестала быть честью. Жар в животе, от накатившего возбуждения, разгорается с новой силой, и только ты приподнимаешь свою задницу, как тут же получаешь по ней уверенный удар дичайше бесподобной и необыкновенной ладони твоего нового знакомого. Раньше, пару дней назад, ты бы трепыхался от восторга, убеждая себя в том, что Оззи лупит лучше всех на свете. Но сейчас тебе есть с чем сравнить. И похоже, твоя жопа попала в ладони профессионалу. Ты готов отдать всё, чтобы мистер Хемлиш одними хлобыстаниями выбил воспоминания и отпечатки Освальда, оставленные на твоей коже. В ушах слышится собственное сердцебиение, а покрасневшее место горит. Отчётливо ощущаешь, как боль перерастает в нечто приятное, предательский протяжный стон срывается с твоих губ, хотя и пытался ими закусывать. Ты сжимаешься от нетерпения и закрываешь глаза, ощущая, как ноги сами раздвигаются, а твоя пятая точка непроизвольно виляет, словно живёт от тебя отдельно, напрашиваясь на продолжение. Чисто по наитию, машинально выгибаешься в спине, показывая свою почти кошачью грацию, обычно не свойственную парням, за что получаешь увесистый комплимент-характеристику и кажется, кличку сегодняшней ночи. Кот и лис — неплохое сочетание, чтобы заблудиться в дремучем цикличном лабиринте. — Котик? Да ты больной ублюдок, конченный извращенец. Мне теперь что, помяукать для папочки? Мяу, — сам себя не узнаешь, твой голос звучит ниже, чем обычно, вкрадчиво, даже мягко и тепло, разливаясь тягучей патокой. Внешне ты больше чёрная огромная пантера, которая готова объять и задушить, сломав хребет одним ударом, но прямо в это мгновение побудешь ручным и ласковым котёнком. Тебе хочется свести с ума своего «daddy» и выбить почву из-под его ног, чтобы всей своей плотностью и массой тот был прямо в тебе, подтверждая свой статус и положение. Ты выбрал титул, который присудил Айзеку и от этой альтернативы, чувствуя сексуальный голод, сразу же начинаешь мурлыкать от возбуждения, издавая многочисленное «мяу», в очередной раз, чтобы добить мистера Хемлиша окончательно. Под его прикосновениями и командами тебя буквально расплющивает в разные уголки на уровне подсознания. В другой бы иной ситуации ты бы воспротивился, делая всё по своему, агрессивно кусаясь и вспениваясь от ярости побороться на штыках. Но твой новый знакомый слишком опытный сатир, фокусник и гипнотизёр. Чистый экстрасекс головного мозга. Ты выполняешь и ведёшься, следуя его указаниям, мечтая о том, что получишь награду. И она не заставляет себя мучится ожиданиями. В твои уста, раздирая по краям, врывается длань твоего любовника и ты заводишься как ненормальный, принимаясь вылизывать и обсасывать каждый палец. Распахиваешь свои губы достаточно широко, чуть ли не собираясь проглотить сразу вcю руку, цепляя зубами каждый ноготок, поглаживая языком все складочки на стыках фаланг и между ними, пока половина ладони Айзека не оказывается покрыта тобой. Приглушённо сбиваешься на чуть недовольный ропот, когда тебя лишают сладкого. Создаётся впечатление, что твой рот должен быть обязательно чем-то занят и не оставлен без внимания, ибо тотально теряешь самообладание, слушая шипение своего змея, что нашёптывает тебе. — Папочка, я достаточно узкий?, — мистер Хемлиш продолжает путешествие своей длани по твоим высоконакалённым током задним точкам, и ты вздрагиваешь будто под напряжением в несколько сотен вольт. Выгибаешь спину в такую кажущуюся неправильной кривую, но под чётким руководством и помощи Иззи твоё исполнение этого прогиба смотрится, наверное, даже эстетично обыденно, раз твой любовник устраивается и управляет тобой с помощью своих рук. Ты мычишь что-то нечленораздельное и твой разум в этот момент крошится сияющими хвостами пролетающих комет в мыслях. Пальцы Айзека изнутри ощущаются не чем-то инородным и тем, от чего хотелось бы поскорее избавиться, наоборот, — ты, сжимаешь их мышцами внутри и наседаешь будто в последнюю секунду перед смертью. Правда, вот бы только это было что-то больше и толще пальцев — тогда ты умер бы с улыбкой на лице, искаженным удовольствием от оргазма. Не сдерживаешься и стонешь, без стеснений, чрезвычайно откровенно и пошло едва вскрикиваешь, показывая практически незнакомцу себя настоящего. Он буквально ебёт тебя как шлюху, которую снял на дороге. Элиас Кларк, поздравляю Вас, вы тоже всего лишь дырка, которую нужно заштопать. Ты готов заклинать о том, чтобы мистер Хемлиш расширил воронку, заполнив ещё большим куском из себя, но этот хитрожопый выёбистый еврей тебя опережает. — М-м-м, предпочитаешь жестокую форму допроса? Тебе нравится, что я для тебя сучка и блядь?, — продолжаешь опускаться и подниматься, ощущая в себе всю настойчивость и ловкость одних лишь только пальцев, так приятно растягивающих твою деликатную кожу входа, заполняющие собой нутро и распирающие. Жгучее трение заставляет тебя забываться и насаживаться быстрее и сильнее, чтобы удовольствие постепенно становилось всё более и более острым, сокрушающим. Тебе недостаточно одной только руки, хочется большего. Но очередное издевательство от мистера Хемлиша постигает, как натянутая оборванная финишная лента желанной неги. Он распарывает ваш контакт вдоль и поперёк, покидая тебя с ощущением со знакомой пустотой внутри. Ты недовольно фырчишь себе под нос, используя это время, чтобы отдышаться. Только Айзек в отличие от других, ненасытен и избрал юношескую тактику задиры.
Возвращение мистера Хемлиша к тебе принимаешь чуть ли не преданно. Оно продолжается обыском и вторжением в твою частную собственность, которое тебя забавляет, ты наблюдаешь за этой картиной с лёгкой усмешкой на лице с высока [впрочем, как и всегда]. Знаешь, что он ищет и с выражением полной заинтересованности изучаешь то, как жадно и стремительно он находится в поиске заветного вкладыша. Тебя даже удивляет, что у него нет с собой сего аксессуара, ведь думал изначально, что такие женатики, как он, так и норовят метнуться на сторону. Но здесь что-то другое. Вдруг, его вторая половинка при смерти и не может его удовлетворить? Иначе, ты не понимаешь, как не дать такому красавчику?! Не выпускал бы его из своей постели, принуждая трахать тебя ежесекундно без устали. А если, кольцо у него специально, лишь бы снимать таких дурачков и простофиль, как ты, которых это не смутит? Тебе хочется даже ему сказать, чтобы он не торопился, ведь готов дать всё, что попросит, но вместо этого продолжаешь источать ни на что не годный контент сарказма. — Это очень просто, сладкий. Как ездить на велосипеде, который горит, и ты горишь, и всё горит, и ты в аду у дьявола, —почти ноешь, немного про себя сходя с ума от того, какой же он охуенный. Посмеиваешься, улучая момент, пока Иззи шебуршит и томит тебя, изучая искомый атрибут. Внутри всё леденеет, как только Айзек ставит свой автограф с помощью зубов. Нет, ты не боишься того, что он увидит другой след, который уже, наверное, и сошёл. Тебе страшно от того, насколько мистер Хемлиш становится близким по разуму и как овладевает твоей тягой к нему. Может, недаром тебя потянуло к этому человеку и завалился на него, проходя мимо? Ты невольно задумываешься, что хотел бы иметь такого [лучшего] друга, как он, к которому можно прийти в любой момент и выговориться, выплеснув обо всех своих чувствах. Секс по дружбе? Какая к чёрту дружба? Элиас Диего Кларк, тебе пора завязывать смешивать наркотики и алкоголь. Вздрагиваешь от пальцев своего нового знакомого, по которым успел соскучиться и привыкнуть к полноте и крепости растянутых ощущений. Ты желаешь большего, чем все эти ребяческие издевательства, распаляющие твой нетерпеливый пыл всего лишь наполовину. Твою задницу сводит от приятной ломки из-за незаконченного дела, которое так хочется довести до конца. Призывно приподнимаешь бёдра и подмахиваешь ими вслед по кругу за перемещением ладони Айзека, что будь твоя воля стала бы присвоена тобой навечно. От этих мук так неузнаваемо для своей выдержки громко стонешь, оплавляясь прямо под умелыми руками своего любовника лужей искр постепенно разгорающегося костра. Чувствуешь не просто жар, а как сами лёгкие алеют, от самой что ни на есть бессвязной какофонией. Но зато безумно сладкой, прямо как густой мед, липнущий громадными лепешками сахара прямо к сокращающейся от отвратно приторного вкуса глотке речей Айзека. — Хочешь продолжить досмотр поглубже? Тебя ждут ещё сюрпризы, — на автомате поигрываешь бровями, забывая, что твой взгляд прямо как в ток-шоу с маской на лице, где люди делятся откровением, не виден. Ты коп и принимаешь, ибо всегда это делаешь, повадки своего оппонента, скользя и лавируя с ним вместе по краю за секунду до падения. На самом деле, все эти наркотики и даже презервативы тебе не принадлежат, но знать об этом твоему любовнику не обязательно. Веселящий порошок изъят при задержании, а резинка попала вместе с перекупленной одеждой у коллеги, ибо, если честно, все свои аксессуары ты оставил в магазинчике комиксов. Но вжиться в роль другого человека, возможно даже преступника, тебе даже нравится. Ты жалеешь о том, что назвал своё настоящее имя, потому что имечко под прикрытием, Вильям Вильсон [да, ты фанат ужасов Эдгара По, так почему бы не назваться одним из самых жутких рассказов?] больше подходит для того, чтобы преследовать потом в кошмарах. — Так это чистосердечное признание? А какое будет поощрение? Заставишь захлебнуться своей восхитительной спермой?, — продолжаешь наслаждаться тем, что примеряешь на себя чужое лицо, ощущая, как мистер Хемлиш уже справился с лёгкой заминкой. Помогаешь ему скрасить это время, не придавая задержке значения. Признаться честно, когда ты увидел своего нового знакомого, ты бы хотел, чтобы на его месте сидел Оззи, но так же ему не скажешь, правда?! Поэтому приходится избегать честных ответов и тянуть время, как кота [тебя] за яйца. От одного касания напряжённого органа твоего вымогателя по жутко чувствительной коже, заставляют ходить ходуном твои бёдра, как будто ты намереваешься станцевать перед своим любовником тверк. — Чёрт, ты расколол мои орешки, шелкунчик. Ты слишком сексуален, красавчик и увидев тебя, хотел тобой ширнуться, — нагло врёшь, подхватываешь, цепляясь за вопросы и заводя руки назад, чтобы на ощупь шлёпнуть Айзека смачно по жопке и впечатать в себя. А то ему можно, а тебе что нельзя? Нет, так не пойдёт. Но ты, Элиас Кларк и ненавидишь лгать, поэтому даже сейчас предпочитаешь выложить всю правду. — Ладно, Айзек, ты правда чертовски ахуителен и безбожно красив, и я действительно тебя жажду, намерен извиваться под тобой и кричать твоё бесподобное имя. Я преследовал другую цель…, — выдерживаешь гнетущую паузу и соблюдаешь все условия, чтобы этот диалог выглядел драматично. А для пущей убедительности начинаешь тяжело дышать, словно следующая фраза, что ты намерен произнести, даётся тебе с трудом. На самом деле, тебя так и подмывает засмеяться в голос. Правда от боли, потому что не собираешься пока что посвящать даже после всего принятого в то, что тебе одиноко и обидно, и что ты не альфа-самец, источающий свои феромоны направо-налево, чтобы потрахаться. Просто так получилось. Стечение обстоятельств. — …но это совсем другая история, так что со своими вопросами…, — растягиваешь фразы, как твой любовник тебя м у ч и т е л ь н о и совершенно не осудишь его, если он сейчас напялит штаны на свою упругую тесную [тебе так кажется] задницу и убежит, послав тебя куда подальше. Вот только ты его не отпустишь, впиваясь своими пальцами в чудесную попочку любовника, извернувшись и сгибая руки в локтях.
—…Иди-ка ты в жопу, блядь, да побыстрее, — издаёшь недовольный нетерпеливый рык, плотоядно потираясь о выпуклость своего любовника, будто хочешь повторить за ним его путь, вздыбливаясь ввысь. Ты итак высокий, но встаёшь на самые мысочки, чтобы не только показать fouetté, но и поймать, сокращая свои мышцы его естество, словно ты то самое кольцо, что набрасывается на кол без дополнительной стимуляции, как в античной древнегреческой игре серсо. — Просто трахни меня, — несдержанный преждевременный позорный стон срывает все предохранители внутри тебя, из-за Айзека теряешь контроль, и тебя ведёт, тебе дурно от его власти над тобой, от того, что желание вымещает остатки контроля. От того, что тебе катастрофически страшно, потому что так гложет внутри и волнует. От того, что позволено и разрешено. Прошу. Покорно, шёпотом, губами.
Пресвятой Иуда, ты не в силах сопротивляться.
