Тебе только-только исполнилось пять лет. И ты уже слишком себе на уме. Ты много проказничаешь и действительно не знаешь меры: разбиваешь пару любимых бабушкиных ваз, изрисовываешь маркерами и красками стены не только своей комнаты, но и всего дома, купаешь в луже соседского пса, топчешь в саду любимые дедушкины гортензии и однажды даже поджигаешь шторы в гостиной. Дедушка Уилл, каждый раз притаскивая тебя в больницу из-за перелома, сотрясения мозга или вывиха [последствия лазанья по деревьям или езды на велосипеде], только вздыхахает понимающему взгляду бабушки Дэборы и жалуется, что у его внучки, похоже, либо напрочь атрофировался инстинкт самосохранения, либо забился гормоном любопытства, и обещается запереть тебя в комнате после очередной проделки, на что ты послушно киваешь, но хитро косишься на маму — знаешь, что она выручит и вытащит тебя с-под домашнего ареста.
Тебе десять. И тебя не заткнуть. Ты болтаешь без умолку. Всегда и везде. Без продыху молотишь языком. Ты задаешь с миллион вопросов в минуту, выдавая речи по скорости равные пулеметной очереди. Болтаешь во время еды, во время уроков, во время выпуска вечерних новостей, перекрикивая телеведущую и действуя на нервы дедушке, который рьяно жмет на кнопку громкости. Болтаешь не прекращаемо, как изощренная пытка: с утра до вечера голосишь заставку из «Черепашек-ниндзя», рассказываешь всем подряд истории, к примеру, о том, как нашла на чердаке старые часы с кукушкой и порезалась пружиной, просишь прощения у мамы, что залезла в гараж соседа и наступила его мелкой собаке на хвост, или за то, что испортила ее любимое платье, или за то, что не дождалась ужина и слопала весь торт, что Вероника купила в честь дня рождения Дэборы, много и постоянно жестикулируешь, получаешь за болтовню нагоняи от учителей и подбиваешь друзей на шкоды. «Из таких, как ты, демоны лезут» — посмеивается бабушка. «Ничем хорошим такая гиперактивность не закончится» — поджимает губы дедушка.
Тебе тринадцать. И дедушка Уилл оказался прав. Ты бываешь в кабинете директора стабильно раз в неделю: пререкания с преподователями, курение в туалете, уход с уроков, драки или мелкое хулиганство — список нарушений можно перечислять до бесконечности. Но тебя почему-то не заботит это. Тебе плевать на упреки мамы касаемо того, что с таким личным делом шанс попадания в колледж падает почти до нуля. Тебе плевать на сплетни, что распускают «примерные» девочки-одноклассницы, которые носят крестики и собирают кружок то ли сектантов, то ли искренне верующих, поют всякую религиозную муть под гитару и клянутся хранить девственность до замужества. Тебе плевать, что директор отстраняет от занятий уже в -цатый раз, также как и на то, что учителя каждый день звонят тебе домой и жалуются на твое поведение, приукрашая все настолько, что мать потом долго отходит от шока, угрожает отправить к отцу в Сан-Франциско и безустанно твердит, что ты такая же безответственная и безалаберная, как и Нил, но... Тут же замолкает: отец — запретная тема под крышей вашего дома. Впрочем, как и вся жизнь «до». Тем не менее, ты знаешь [видишь], что Вероника любит Нила также сильно, как и ненавидит — в этом ее проблема. Она все еще ждет его, хотя отчаянно врет всем вокруг, что рада разводу и, в порыве доказать что-то то ли себе, то ли окружающим, даже возвращает себе девичью фамилию, поменяв фамилию заодно и тебе.
Тебе четырнадцать лет. И теперь ты Алиша Саммерс.
У тебя сломанные ногти и шершавые костяшки, сбитые о боксерскую грушу [что висит в гараже дедушки], о стену дома, деревья, челюсть соседского мальчишки — подростковый максимализм бьет ключом. Ты не состоишь в школьном совете по самоуправлению, не трясешь помпонами в группе поддержки, не встречаешься с капитаном школьной команды по регби — тебе этого не нужно, для этого есть другие. Ты давным-давно попала в нехорошую компанию: все твои друзья абсолютно точно старше тебя, и, как говорит бабушка «асоциальной внешности». Конечно, разве можно дружить с девочкой-мусульманкой? Нет — она же асоциальна. Разве может быть такое, что парень в татуировках вдруг стал для тебя тем самым человеком, который подтянул оценки по физике и помогает готовиться к олимпиаде? Нет, конечно, он же может только плохому научить. Да, в твоей компании есть действительно плохие ребята, но разве это важно? Через год или два они все равно уедут покорять большой мир и даже не вспомнят твоего имени.
Тебе пятнадцать. И ты ненавидишь чертов Лейкбери. Ты мечтаешь жить в Нью-Йорке или в Лос-Анджелесе.
А еще, ты хочешь, чтобы мама снова улыбалась.
В вашем доме слишком рано гаснет свет и замолкает радио, потому что мама спит. Постоянно спит. На все твои ежедневные вопросы «Куда едете?» дедушка отвечает мнимо-спокойным «К врачу», а когда ты забираешь почту из ящика, то на всех письмах стоит обратный адрес больницы. Спустя несколько месяцев Вероника начинает уезжать куда-то на полдня, а потом ее буквально выворачивает рвотой наизнанку, и бабушка мечется между ней и ужином [в конце концов, ты сама встаешь возле плиты, неумело тыкая картошку ножом]. Еще через месяц и без того тонкие пальцы мамы начинают сохнуть, шершавиться, и она внезапно вооружается иглой, ушивая собственные вещи — цифры на весах тают по неделям. Спустя еще полгода слово «химия» под крышей вашего дома становится настолько привычным, что его не замалчивают, а бросают уже обыденно и мимоходом.
Тебе шестнадцать лет. Ты перетаскиваешь половину школьной библиотеки домой, перечитываешь умные книги, зубришь предметы, стараешься больше не влезать в проблемы и делаешь все, чтобы сдать на отлично выпускные экзамены — хочешь, чтобы мама гордилась тобой, хочешь, чтобы в ее вялом, апатичном взгляде хоть на мгновенье загорелась искра. Но Вероника «уходит» за месяц до выпускного из-за чего ты, мученически выдерживав взвалившийся на тебя ад, плюешь на все попытки стать лучшей версией себя и возвращаешься восвояси уже через неделю после похорон — ты снова куришь вместе с парнями на поле для регби, бьешься на стрелках, пропускаешь выпускные экзамены и срезаешь волосы до подбородка, чтобы удобней было надевать шлем для раздолбанного байка, который дедушка подарил тебе на Рождество.
Тебе восемнадцать. Дедушка Уилл с недавнего времени покоится на местном кладбище рядом с мамой, а бабушка Дэбора не выходит из своей комнаты, кажется, уже целую неделю. Ты же справляешься с очередной утратой по своему: сутками напролет смотришь старые ситкомы с глупым закадровым смехом, играешь в приставку вместе с соседской девчонкой, не спишь до пяти утра, заводишь личные дневники и размышляешь о бесполезности жизни. А в свой первый день в колледже, и вовсе, приходишь на занятия в пижамных штанах с кроликами и растянутой футболке с каким-то персонажем из комиксов, умудряешься «угнать» скейт одного из своих однокурсников и разбиваешь окно в холле учебного заведения. «По цифрам в паспорте — восемнадцать, а мозгов как у семилетней девчонки» — бабушка качает головой, когда патрульный приводит тебя домой и рассказывает о том, что ты вновь украла в универмаге горсть конфет и четыре банки «Pepsi».
Тебе двадцать два года. И ты вновь начинаешь улыбаться и кивать в ответ на приветствия. А еще, тебя снова невозможно заткнуть. Только теперь ты можешь болтать без умолку буквально на любые темы: будь то какая-нибудь литература девятнадцатого века или размышления об изобретении плоских мониторов и высокоскоростных блендеров. Ты с горем пополам [и с третьей попытки] заканчиваешь колледж, устраиваешься продавцом в чайную лавку бабушки Дэборы и начинаешь жить, ныряя в каждый новый день так, будто жизнь — теплое море, а ты — русалка с чешуйчатым изумрудным хвостом. И ты абсолютно точно помечаешь в графе своих особых талантов: «Выходить победителем из любой сложной жизненной ситуации» и бьешь шестеркой трепа все выигрышные комбинации, которые тебе подсовывает судьба.
Тебе двадцать пять. И тебе нужен тот, кто скажет: «Эй, ты не должна справляться с этим в одиночку». Но, увы, таковых людей рядом с тобой нет. Ты пишешь письма отцу, щедро обсыпая бумагу кривыми строками, следом пишешь сестре, и «наоравшись» чернилами, сжигаешь все до единого клочка, смывая пепел в унитаз. Они не вспоминали о тебе всю твою жизнь, так какого, спрашивается, хрена вспомнят сейчас? Бабушки больше нет, и единственное, что осталось у тебя — два бесполезных пса, не менее бесполезный старенький джип дедушки, который ломается на каждом повороте, фотоаппарт, который Дэбора подарила тебе на твое совершеннолетие, часть дома и доля в чайной лавке «Green Street». Ах, да! Еще сестра-двойняшка, которая несколько месяцев назад таки заявилась на порог твоего дома [и это спустя двадцать один год разлуки], и которая, как оказалось, указана в завещании бабушки, как наследница половины — ТВОЕГО И ТОЛЬКО ТВОЕГО — имущества.
Тебе все еще двадцать пять. И тебе категорически не нравится, что Прю теперь живет в твоем доме. Хотя... С учетом того, что и Пруденс не очень нравится вся эта ситуация [она застряла в этом городе также прочно, как и ты когда-то], то наверное все не так уж плохо. И вы двое — квиты.

Элиас любит свою семью. Ему пять, и он самый активный ребенок, которого вы видели.

Ни мать, ни бабушка, ни дедушка, ни отец не могут за ним угнаться. Мальчишка вихрем мчится по дому, игнорируя требования остановиться. Не замечает, как слетает с его ноги один жёлтый резиновый сапог [да, это его новая мания, и он в них даже спит, а вдруг в комнате под одеялом пойдёт дождь?!], выбегает на улицу дико пугая соседского ребёнка в коляске. Элиас устраивает шоу для всей семьи, радует гостей своим невероятно серьезным декларированием непристойного стихотворения Шарля Бодлера {пожалуй, читать сыну всего раз эти строчки было ошибкой, он впитал всё как лакмусовая бумажка}. Эл в таком юном возрасте уже с определенным укладом характера, слишком себе на уме. Он много проказничает и действительно не знает меры: купает в луже соседского пса, топчет в саду любимые дедушкины гортензии и однажды даже поджигает шторы в гостиной. Дедушка Уилл, каждый раз притаскивая его в больницу из-за перелома, сотрясения мозга или вывиха [последствия лазанья по деревьям или езды на велосипеде], только вздыхает понимающему взгляду бабушки Дэборы и жалуется, что у его внука, похоже, либо напрочь атрофировался инстинкт самосохранения, либо забился гормоном любопытства, и обещается запереть его в комнате после очередной проделки, на что Эл послушно кивает, но хитро косится на отца — знает, что он выручит и вытащит его с // под домашнего ареста. Папу любит почти безбожно, встречая с работы с дрожащими коленками. Он послушный, но неусидчивый. Ему хочется всем угодить и услышать похвалу, но слишком долгое сидение на месте его утомляет. И родители просто лезут на стенку. Он просыпается первый, ложится последний. Врывается в спальню родителей и прыгает на кровать: вставайте, вставайте, мне нужно внимание. Смотри, что нарисовал! Ну и что, что на обоях. Гляди, я склеил вазу! Какая разница, что сначала я её разбил. Смотри как я шустро бегаю в маминых туфлях. Родители души не чают в ребенке. Элиас  любопытный, разумный, всё схватывает на лету, он старается быть во всем лучшим. Сам он, как и его отец, и отец его отца, хирург, правда, пластический, в отличии от предков. И хоть родители никогда не давили с выбором профессии (главное, что не торгаш), Эл с детства знал, что будет как отец хирургом.

Элиасу десять. И его не заткнуть. Он болтает без умолку. Всегда и везде. Без продыху молотит языком.

Эл задает с миллион вопросов в минуту, выдавая речи по скорости равные пулеметной очереди. Болтает во время еды, во время уроков, во время выпуска вечерних новостей, перекрикивая телеведущую и действуя на нервы дедушке, который рьяно жмет на кнопку громкости. Болтает не прекращаемо, как изощренная пытка: с утра до вечера голосит заставку из «Черепашек-ниндзя», рассказывает всем подряд истории, к примеру, о том, как нашёл на чердаке старые часы с кукушкой и порезался пружиной, просит прощения у мамы, что залез в гараж соседа и наступил его мелкой собаке на хвост, или за то, что испортил ее любимое платье, или за то, что не дождался ужина и слопал весь торт, что Вероника купила в честь дня рождения Дэборы, много и постоянно жестикулирует, получает за болтовню нагоняи от учителей и подбивает друзей на шкоды. «Из таких, как ты, демоны лезут» — посмеивается бабушка. «Ничем хорошим такая гиперактивность не закончится» — поджимает губы дедушка.

В школу он бежит со всех ног. Это же столько новых людей, которых можно впечатлить. И он действительно впечатляет. И учителей своей смекалкой и быстрой усвояемостью материала; и сверстников своим бесстрашием и опять смекалкой – Элиас всегда знает, как нашкодить и не попасться. Потому что попадаться ни в коем случае нельзя, отец будет ругаться. Сам Эл очаровательный ребенок, красивый ко всему прочему, и умеет обворожить абсолютно любого и бессовестно этим пользуется. Кто поверит, что это малыш Элиас, этот хороший прилежный мальчик, устроил беспорядок и покрасил кошку? Он приносит домой только лучшие оценки, потому что плохие умеет красиво прятать так, что ни родители, ни учителя не догадываются о взаимном незнании об успеваемости мальчика. Он действительно в основном учится очень хорошо, но вот поведение с годами начинает хромать. Дома его гиперактивность терпели и подстраивались, в школе же учебный процесс не остановят даже для Эла. Сиди и слушай, или сиди и пиши. Элиас так просто не может, ему надо встать, попрыгать, побегать, покричать, чтобы мозги нормально работали. Учителя быстро смекают, что так просто мальчишку не утихомиришь, и начинают нахваливать его перед родителями еще больше, во всех направлениях. Ваш мальчик так прекрасно танцует – отдайте в кружок танцев. А поет как – хоровой кружок по нему плачет. А спортивной секции без него вообще не обойтись. И вообще все учителя спят и видят его в своих кружках. Загрузив ребенка по самые уши кружками и секциями, учителя действительно добились своего: в классе Элиас больше не ерзал, но внимания требовал к себе повышенного, затмевая остальных учеников, чем вызывал периодическое недовольство оных [периодическое, потому что очень ловко научился сглаживать углы в общении со сверстниками].

Элиасу тринадцать. Его папа достаточно резко уезжает жить в другой город, без лишних фраз и объяснений. Переходный период даёт о себе знать рваными ранами.

И дедушка Уилл по итогу теперь оказывается прав. Эл бывает в кабинете директора стабильно раз в неделю: пререкания с преподавателями, курение в туалете, уход с уроков, драки или мелкое хулиганство — список нарушений можно перечислять до бесконечности. Но его почему-то не заботит это. Элу плевать на упреки мамы касаемо того, что с таким личным делом шанс попадания в колледж падает почти до нуля. Элиасу плевать на сплетни, что распускают «примерные» мальчики-девочки-одноклассники, которые носят крестики и собирают кружок то ли сектантов, то ли искренне верующих, поют всякую религиозную муть под гитару и клянутся хранить девственность до вступления в брак. Элу плевать, что директор отстраняет от занятий уже в -цатый раз, также как и на то, что учителя каждый день звонят Элиасу домой и жалуются на его поведение, приукрашая все настолько, что мать потом долго отходит от шока, угрожает отправить к отцу в Сан-Франциско и безустанно твердит, что Элиас такой же безответственный и безалаберный, как и Нил, но... Тут же замолкает: отец — запретная тема под крышей этого дома. Впрочем, как и вся жизнь «до». Тем не менее, Элиас знает [видит], что Вероника любит Нила также сильно, как и ненавидит — в этом ее проблема. Она все еще ждет его, хотя отчаянно врет всем вокруг, что рада разводу и, в порыве доказать что-то то ли себе, то ли окружающим, даже возвращает себе девичью фамилию, поменяв фамилию заодно и Элу.

Элиасу четырнадцать лет. И теперь он Элиас Мартелл.

У Эла сломанные ногти и шершавые костяшки, сбитые о боксерскую грушу [что висит в гараже дедушки], о стену дома, деревья, челюсть соседского мальчишки — подростковый максимализм бьет ключом. Элиас не состоит в школьном совете по самоуправлению, не трясет помпонами в группе поддержки, не встречается с капитаном школьной команды по регби — ему этого не нужно, для этого есть другие. Элиас давным-давно попал в нехорошую компанию: все его друзья абсолютно точно старше него, и, как говорит бабушка «асоциальной внешности». Конечно, разве можно дружить с девочкой-мусульманкой? Нет — она же асоциальна. Разве может быть такое, что парень в татуировках вдруг стал для него тем самым человеком, который подтянул оценки по физике и помогает готовиться к олимпиаде? Нет, конечно, он же может только плохому научить. Да, в его компании есть действительно плохие ребята, но разве это важно? Через год или два они все равно уедут покорять большой мир и даже не вспомнят его имени.
Элиасу пятнадцать. И он ненавидит чертов ЛА. Он мечтает жить в Нью-Йорке или в Токио.
А еще, Эл хочет, чтобы мама снова улыбалась.

В их доме слишком рано гаснет свет и замолкает радио, потому что мама спит. Постоянно спит. На все ежедневные вопросы Элиаса «Куда едете?» дедушка отвечает мнимо-спокойным «К врачу», а когда он забирает почту из ящика, то на всех письмах стоит обратный адрес больницы. Спустя несколько месяцев Вероника начинает уезжать куда-то на полдня, а потом ее буквально выворачивает рвотой наизнанку, и бабушка мечется между ней и ужином [в конце концов, Элиас сам встает возле плиты, неумело тыкая картошку ножом]. Еще через месяц и без того тонкие пальцы мамы начинают сохнуть, шершавиться, и она внезапно вооружается иглой, ушивая собственные вещи — цифры на весах тают по неделям. Спустя еще полгода слово «химия» под крышей вашего дома становится настолько привычным, что его не замалчивают, а бросают уже обыденно и мимоходом.

Элу шестнадцать лет.

Он перетаскивает половину школьной библиотеки домой, перечитывает умные книги по кодингу, зубрит предметы, старается больше не влезать в проблемы и делает все, чтобы сдать на отлично выпускные экзамены — хочет, чтобы мама гордилась им, хочет, чтобы в её вялом, апатичном взгляде хоть на мгновенье загорелась искра. Но Вероника «уходит» за месяц до выпускного из-за чего Эл, мученически выдерживав взвалившийся на него ад, плюет на все попытки стать лучшей версией себя и возвращается восвояси уже через неделю после похорон — он снова курит вместе с парнями на поле для регби, бьется на стрелках, набивает себе татуировки, пропускает выпускные экзамены и гоняет на раздолбанном байке, который дедушка подарил ему на Рождество.

Элиасу восемнадцать.

Дедушка Уилл с недавнего времени покоится на местном кладбище рядом с мамой, а бабушка Дэбора не выходит из своей комнаты, кажется, уже целую неделю. Эл же справляется с очередной утратой по своему: сутками напролет разбирает компы, варится в кодах, прописывает баги, давит фичи, в лёгкую взламывает странички и ведёт игровые стримы, не спит до пяти утра, заводит личные дневники и размышляет о бесполезности жизни. А в свой первый день в колледже, и вовсе, приходит на занятия в пижамных штанах с кроликами и растянутой футболке с каким-то персонажем из комиксов, умудряется «угнать» скейт одного из своих однокурсников и разбивает окно в холле учебного заведения. «По цифрам в паспорте — восемнадцать, а мозгов как у семилетнего пацана» — бабушка качает головой, когда патрульный приводит его домой и рассказывает о том, что он вновь украл в универмаге горсть конфет и четыре банки «Pepsi».

Элу двадцать два года. И его не узнать.

Он вновь начинает улыбаться и кивать в ответ на приветствия. А еще, Элиаса снова невозможно заткнуть. Только теперь он может болтать без умолку буквально на любые темы: будь то какая-нибудь литература девятнадцатого века или размышления об изобретении плоских мониторов и высокоскоростных блендеров. Эл заканчивает колледж с блестящими результатами, защищая диплом по хакерству. Им интересуется главное управление по уголовным расследованиям и предлагает работу. Всем нужны грамотные мастера своего дела. Элиас поступает на курс программного обеспечения и аналитики в университете, устраивается стажёром в департамент по уголовным расследованиям и начинает жить, ныряя в каждый новый день так, будто жизнь — теплое море, а он — дельфин с чешуйчатым изумрудным хвостом. И Эл абсолютно точно помечает в графе своих особых талантов: «Выходить победителем из любой сложной жизненной ситуации» и бьет шестеркой трепа все выигрышные комбинации, которые ему подсовывает судьба.

Элиасу двадцать три.

Он принят официально в штат полицейского департамента в качестве аналитика, талантливого программиста и хакера. И ему нужен тот, кто скажет: «Эй, ты не должен справляться с этим в одиночку». Но, увы, таковых людей рядом с тобой нет. Эл пишет письма отцу, щедро обсыпая бумагу кривыми строками. Папа ему отвечает и приезжает в ЛА, чтобы рассказать правду о том, что Элиас приёмный и что у него есть родной брат, которого зовут Реджинальд Кокс. Эл прекрасно знает сего раздражающего вспыльчивого копа. И ему даже становится чуточку смешно, учитывая, что они с Коксом сразу поладили, особенно после той аферы, которую вместе прокрутили, когда Редж работал под прикрытием, уйдя на повышение, отправившись скоропалительно в Австралию. Собственно, поэтому и ставка освободились, сменив одного брата на другого.

Элиасу всё ещё двадцать три года, он появляется на работе с походным рюкзаком, потому что сегодня пятница и они с друзьями едут запускать воздушных змеев, жарить барбекю и слушать лёгкую альтернативную инди. На его рабочем столе стоит фотография в рамочке с его братом и собакой по кличке Квин. Эл включает комп, не снимая большие бликующие разноцветными огоньками полноразмерные (мониторные) наушники  со своей головы. Ему приходит странный зашифрованный код, и он запускает программу Эрбориан, лицензия на которую гордо висит справа, рядом с Элиасом. Молодой человек расплывается в улыбке, получая сообщение в скайпе от брата, в котором тот ему пишет: «ЭлДжей, зайди ко мне, pls, на хату сегодня, я для тебя оставил подарок».
На что Эл отвечает: «Надеюсь, он либо съедобный, либо его приятно слушать».
p.s. «нет, братиш, он острый, горький, вредный, ехидный жулик. но зато смешной. будь осторожен, смотри не пропади в нём с головой» (не отправлено)

han jisung » <a href="https://dilemma.rusff.me/profile.php?id=246">elias martell</a> <br>

<center>__ ⌖ __<br><br><font face="Specials">your painkiller  * </font><br>мания, меня (свели) с ума <i>его желания</i><br><a href="https://dilemma.rusff.me/profile.php?id=271">твоя любовь</a> вызывает привыкание<br><br>__ ⌖ __</center>

<a href="ссылка на анкету">элиас мартелл, 23 </a>

1.

https://i.imgur.com/0WorcYY.gif

2.

shut your mouth and run me like a river

3.

ссылка на анкету

4.

https://dilemma.rusff.me/profile.php?id=271

5.

ссылка на соцсеть [если есть]

6.

ссылка на личную тему [если есть] 

7.

elias jazz martell

8.

светлая бежевая

don't wanna be a fool for you // just another player in your game for two
▬ ⊹ ▬  i wanna see you out that door  ●  you may  hate  me but  / / /
it ain't no lie,   baby, bye, bye, bye...

[html]<div id="insta_single"><div class="insta_single_header">

        <div class="insta_single_avatar">

            <img src="https://i.imgur.com/yTj9bkQ.png" />

        </div>

        <div class="insta_single_nickname">

           @martell_kombat

        </div>

        <div class="insta_single_options"></div>
    </div>

   
    <div class="insta_single_photo">

        <img src="https://64.media.tumblr.com/6c9d52656d0d32dc42566c648afea49e/1a8a14c55ed44158-b2/s2048x3072/0a98b8e8a58a8a1a7efaab3d1110e23662bdb35a.jpg" />

    </div>
   

<div class="insta_single_buttons">
        <div class="insta_single_icons">
            <div class="insta_single_like"></div>
            <div class="insta_single_comment"></div>
            <div class="insta_single_share"></div>
        </div>
        <div class="insta_single_bookmark"></div>
    </div>

    <div class="insta_single_description">

          <strong>@martell_kombat</strong> бэлла, садясь на железного коня, адреналинила на максималках, чтобы увидеть своего эдварда. я же - зажмуриваю глаза, лишь бы не видеть недовольное лицо @леви, рассекающее по МОЕЙ квартире!

    </div>

   
</div>[/html]

Он просыпается на полу, в пододеяльнике, с намертво затёкшей спиной и сакральным «бля, пиздец», мигающим в мозгу с ритмом надрывающегося будильника. Солнце изрядно припекло во всех местах, и он даже может определить время. Ну. Почти.

Как же ему хуево… В последний раз ему было так же плохо после смачной попойки после окончании университета, когда он вылакал бутылок шесть соджу на одного. Тут же было ощущение, что припечатало сильнее, даром что алкашки было выпито явно меньше, чем в тот раз. Может, Чан незаметно подливал в бутылки медицинский спирт, он же ссаный доктор? Прикрывая глаза от яркого света, Бин скосил взгляд в сторону. Ага, а вот и сам виновник, сидит на своей тёплой удобной кровати. Чанбин молча одаривает его уничижительным взглядом и, с трудом поднимаясь, гордо шествует в сторону ванны, путаясь в собственных деревянных ногах. В висках глухо запульсировала головная боль и он ощутил, как предательски поползли куда-то к горлу внутренности.

- Спасибо, что хоть прикрыл. Поговорим об этом потом. – буркнул в лицо Бану и поспешил скрыться в ванной. Видеть его светящуюся физиономию вообще больше не хотелось. Чёрт, нахуя он вытащил Чанбиново одеяло? Почему Чанбин сам оказался на полу? Что вообще ночью было? Голова опустошилась от вопросов вместе с содержимом желудка, а после холодного душа пришло хотя бы какое-то ощущение человечности в происходящем. Всё потом.

На утренней зарядке он дал свободу едкому раздражению от недосыпа и похмелья и хмуро спустил собак на ребят, гоняя их без отдыха, точно новобранцев. Не хочешь приседать? Лишний штрафной круг по площадке. Отказываешься бегать? Ну вот держи скакалку, 50 прыжков без остановки. Он понимал, что так нельзя, но в происходящем было какое-то садистское удовольствие, особенно когда начинали капризничать девчонки. Плохо мне – будет плохо всем остальным. Всё вопросы к Бан Чану, господа.

Очередную планёрку от директора он встретил со скепсисом, но дискотека – это классика, куда ж без неё. После завтрака, закинувшись таблетками от головной боли, он отправился досыпать, а после, уже посвежевший, собрал желающих на пляжный волейбол, как раз к уже более мягкому послеобеденному солнцу. К тому моменту уже чувствовал себя практически хорошо и даже извинился за жёсткую утреннюю зарядку. Не то чтобы он испытывал жгучее чувство вины, конечно, но все же осадок остался. А он не любил чувствовать себя виноватым.

После ужина пришлось лениво перебирать свой чемодан. Как вожатый – он должен был поддерживать атмосферу и вписываться в происходящее, создавая хотя бы иллюзию заинтересованности. Как Со Чанбин, коп на исполнении – хотелось забить на дресс-код и прийти в чем есть, тем более, что выбор был невелик: конверсы, светлые джинсы и какая-то тёмная узкая футболка с ярким рисунком. Проходит мимо зеркала и скорбно замечает, что даже на 90-е прикид смахивает с натяжкой. Смачивает палец слюной и скручивает на лоб одинокую кудряшку аля Джонни Дэпп в Плаксе. Цокает языком и разочаровано машет отражению рукой. Похуй. Пусть детки модничают.

Зал для дискотеки встречает его приглушенным светом и высокими битами какой-то очередной популярной мелодии. Быстро выливается в ритм и неосознанно качает головой под привязчивую лёгкую музыку, успевая просканировать помещение глазами. Чан, которого он избегал с самого утра, находится довольно быстро. Бин всё ещё злится на чужое безрассудство и демонстративно отворачивается. Не дай бог они сейчас заговорят - сорвётся. Надо себя чем-то – или кем-то – занять. В эту секунду он ощущает, как за спиной проходит человек, и резво удерживает того за локоть.

- Не хочешь потанцевать? – выпаливает, стараясь перекричать музыку, а потом медленно поднимается взглядом от грудной клетки выше, к шее, подбородку, губам, и всё выше и выше, задирая голову. Блядь.

- Хенджин. – моргает. – Эээ. – вот же сюр, что делать?..

- Ну что, пойдём танцевать? Зову как вожатый.

Ой дурак.