Чонхо такой предубедительный и непоколебимый. Это странное чувство — колючее, рваное, испепеляющее. Каждое его движение рук, губ, остаточного дыхания по коже вшивается в Хва ядовитыми чернилами, разъедающими и заполняющими каждую клетку. И это вполне объяснимо. Пак видит своего парня каждую ночь, будто сладкий сон или безумное наваждение. И порой его видения носят красивый эротический и сугубо в меру приличный аккуратный порнографический подтекст, но зачастую это грязное и похабное порево, в котором его мальчик раздирает со всей силой, принуждая терпеть и не изливаться даже на него, потому что хочет всё до последнего вобрать в себя. Приходится кусать свои губы, чтобы не кончить от одной этой жаркой грёзы, пронёсшейся в памяти. Так бывает: Хвасон сбит с толку, потерян и обезоружен. Нет покоя ни минуты, и только мысли в голове пульсируют, путаются, перекручивая образ одного и того человека. Чонхо.
Сердце в груди грохочет, вперемешку от страха и наслаждения. От чистого кайфа, который приносит навеки любимая скорость. Другого ему не надо. Только ночь и его Чонхо. Он боится, что это всё так быстро закончится, хочется продлить миг, растянуть как младший растягивал Хва своими невообразимо длинными пальцами, задевая нервные откликающиеся грани. Контролировать себя не хочется, жажда вырывать сладкий стон из зацелованных его любимым раненых губ. Пак умирает и воскресает от каждого касания и поцелуя его Чонхо, весь ему отдается в руки и сам пытается вплестись, врастись в него, только бы скорее снова почувствовать кожу кожей и слиться воедино, создав общее пламя, разгорающееся в пространстве гравитации. Каждый толчок, как самый первый в желанное тело, по которому тут же разливается эфир, щекочущий кончики пальцев. Каждый стон, как самый первый, вырвавшимся из уст, желание возрастает в десятки раз, дурманя сознание. Сонхва распахивает свои бёдра, впуская со свистом, догоняет и обгоняет любимое достоинство его парня, заставляя огонь разгораться сильнее. Пак подстраивается под темп своего возлюбленного, поначалу громко, истошно выкрикивая его имя в разных интерпретациях, начиная от заглавных букв и закачивая строчными. Но ладонь младшего на устах Хвасона так предупредительно сдерживает его. Он чертовски, блядь, прав, но Пак продолжает наперебой мычать и прикусывать его кожу от порывов страсти, не замечая ничего вокруг лишь только они существуют в этой гравитации.
Хва слушает, что ему нашёптывает его сатир, согласно кивая. Ему не просто понравился тот махач в баре, его невероятно возбудило, как Чонхо за него заступился. Такой сильный, такой статный, такой мужественный, такой воинственный. Настоящий Бог разрушения. Сонхва сокращает свои внутренние мышцы, обвивая его ствол ими, задерживая его в себе, боясь отпустить. Потому что ему нравится, когда Чонхо так глубоко, долбит каждую стенку, быстро, ещё быстрее, и Сонхва несдержанно подгоняет своими вибрациями. Кто кого выёбывает наперегонки?! Пак скулит от экстаза, управляя любимой игрушкой, вертя ею в себе, вбирая в порывистый водоворот. Буквально урчит от касания голоса Чхве в своей голове, который заползает и развлекается с мыслями. Старший поддаётся к своему малышу, плывёт прямо в руки. Для него это бешеное стаккато. Ч. Толчок. О. Толчок. Н. Толчок. Х. Толчок. О. Его Чонхо всаживается в Хва, ввергается и загоняет свою твёрдую натуру, которую Сонхва принимает с почестями, услужливо натирая его о свои скользкие поверхности, потому что буквально течёт, тщательно сдабривая и увлажняя, от головокружительного удовольствия. Хо отдаёт ему команду и Сонхва послушно принимает к исполнению, чтобы с оглушительным стоном дойти до финала. До Пака доносится их аромат, запах секса, но на самом деле, это запах любви. Хвасон утопает в благоухании. Застывает во времени, выпадая из реальности в какой-то сладкий сюрреализм, в землю обетованную. Он смотрит на отражение Чонхо и млеет от его туманного взгляда, лёгкой улыбки на розоватых губах, нежной песочной кожи, покрывающейся мурашками…и сам лично уже пропадает, забывает собственное положение в обществе и цель своего существования. Мучение сладкое, тягучее, как густой мёд, но скорее мет. Секунда, словно год. Тяжелый, невыносимый год. Внутри бомба с часовым механизмом. Минное поле, пороховая бочка. Это похоже на прыжок с парашютом, лететь в невесомости, млеть от свободного падения и в последний момент, перед тем как упасть, потянуть остервенело за кольцо, чтобы с рывком оттянуло обратно до столкновения с землёй. Вот только уже взорвался, разбился в атмосфере, так и не коснувшись выступа, ощущая всю твёрдость плоскости не под ногами, а внутри.
Хва содрогается беззвучно, клонит голову куда-то в бок, благо его распущенные и спутанные волосы ниспадают прямо на лицо. Пряди прилипают к скулам, щекам, лезут колко, режут по векам. Слёзы рвутся из-под дрожащих ресниц. У Пака давно накопилось, сидело где-то там глубоко внутри под рёбрами, выжидало того самого момента — разрядки. Да только эта соль подобна чистому сахару. Хрип мешает прочистить горло. Вдохи и выдохи Хва рваные, дёрганные, словно он пробует снова познать, каково это дышать, когда оба твоих лёгких в решето от пуль под названием «любовь». Любит, он действительно любит Хо и осознал это только сейчас. По-настоящему. Чхве извиняется и одновременно задает ему вопрос про боль, а уголки губ Хва предательски, так несдержанно расползаются на губах в кривую усмешку. Его парень такой внимательный, обходительный, бережный.
— Да, мне больно, Хо, — Пак осторожно приподнимается, оставляя бёдра младшего, освобождая его от тяжести своего веса, испытывая при этом отголоски практически неощутимой агонии. Чувство заполненности им внутри было самым лучшим даром, который Сонхва теперь хочет ощущать постоянно, без него он уже не сможет существовать. Бармен соскальзывает вниз, на пол импалы, покрытой ковролином, чтобы встать на колени перед своим Богом и взглянуть ему прямо в глаза. То, что Хвасон задумал сделать фактически подобно предложению руки и сердца. Всех конечностей вместе взятых. Как хорошо, что на улице темно и его влажные дорожки от слёз лишь практически незримо блестят, зато их можно ощутить, если коснуться. — Но мне больно от того, что я вёл с тобой себя, как мудак, Чонхо, даже хуже, — Хва тянется к лицу своего парня заключая его овал в свои ладони. Кожа Чхве такая нежная и бархатная, что ему совсем не хочется терять это ощущение чуткости и плавности меж пальцев. Он невольно гладит и очерчивает каждый миллиметр подушечками, касаясь до атома, до молекул сентиментально с теплотой. — Я люблю тебя. Прости меня, пожалуйста, малыш, — Пак никогда не признавался Чонхо в любви, когда они были вместе, поэтому сегодня это впервые за столько лет, что они знают друг друга. И Хва пересёк эту разделяющую грань между ними. Он не ждёт от него ответа, потому что эта фраза произнесена не за этим, а за тем, чтобы дать понять Чхве, что сейчас он настроен серьёзно и теперь абсолютно точно готов провести с ним остаток жизни до самого конца. Сонхва сделал свой окончательный выбор. И будто бы в подтверждении своих слов в выражении чувств, молодой человек скрепляет их, приближаясь к устам, оставляя на них мягкий и вкрадчивый поцелуй.
Пак аккуратно отстраняется, поглаживая напоследок контур ушек Хо, потрепав за них. Он всегда обожал так делать, выражая свою тактильность. Хва кидает взгляд на запотевшие от их бурной страсти окна, тянется к одному из них, чтобы нарисовать сердечко. Он мечтал это воплотить, возможно, в эту секунду Хвасон выглядит глупо. Он и есть озорной влюблённый дурачок. Пак по-детски кусает нижнюю губу и смотрит вниз, почему-то вспыхивая от смущения, осознавая, что они сейчас оба предстают друг перед другом без одежды, да ещё и в его машине, да ещё и почти перед полицейским участком, да ещё и только что занимались любовью чуть ли не на глазах у правоохранительных органов. Это одновременно веселит, будоражит и вгоняет в краску. Сонхва спешно смешивается, теряется, неуклюже ищет их раскиданные по всему салону шмотки, неумело поворачиваясь и падая на бок, прямо на одну из вещей. Пак берёт её, понимая, что это что-то верхнее, натягивает на себя футболку своего родного человека. Понимает, что она принадлежит ему, потому что от неё пахнет им, и он даже не намерен возвращать её, делая вид, что так и надо. Хва цепляет вторую шмотку (свою водолазку), спешно бросая на Хо взор в духе «ты наденешь это, а твоё уже давно моё и даже не обсуждается».
— Я переночую сегодня у своего парня, можно? Будешь моей большой ложкой, Чонхо?, — Сонхва не может найти своё бельё, зато слишком быстро обнаруживает брюки, которые тут же спешно натягивает. Он почему-то сильно волнуется и неловко застёгивает молнию, оставив не тронутой пуговицу. Пак не может перестать улыбаться и кидать взволнованные взоры на Чхве, наблюдая как он вслед за ним одевается в импале. Сонхва подставляет руку над уровнем его головы, чтобы он не стукнулся не дай бог обо что-то. Хва перебирается на водительское кресло, не выходя из авто, устраиваясь удобнее. Чонхо следует его примеру и занимает место рядом. Молодой человек тянется к своей любви, чтобы схватить ремень безопасности и потянуть на себя нарочито медленно, касаясь им, задевая тело младшего. Хва нависает над ним, смотря с упоением на каждую линию на его лице. — Держись крепче, чаги, — шепчет Пак и пристегивает своего парня, резко отстраняясь, возвращаясь за руль, не забывая и защёлкнуть замок ремня на себе. Он заводит машину и трогается с места, переключая коробку автомата на нужную передачу, чтобы устроить ладонь на коленке любимого. Потому что это его и сие чувство захлёстывает в незыблемом удовольствии. Они едут достаточно быстро, но тем не менее аккуратно. Хва опытный водитель и ведёт импалу плавно, дорожа своей быстрой лошадкой, объезжая все впадины и мелкие трещины.
К дому Хо они приезжают спустя минут пять, не больше. Очень удобно, с одной стороны, когда всё достаточно близко. Сонхва не успевает опомниться, разбираясь с машиной и ключами, как дверь его автомобиля открывается слева от него. Он уже и забыл, каково это чувствовать себя любимым и желанным. Этот милый джентльменский жест от Чонхо не перестанет никогда его поражать и заставлять улыбаться так искренне счастливо. — Спасибо, любовь моя, — Хва склоняется к нему, чтобы пройтись по его губам своими, взять за руку и потянуть в сторону квартиры младшего. — Тебе так идёт моя водолазка, ты такой сексуальный, — Пак гладит его широкую спину, прижимаясь, обнимая сзади, пока они ждут лифт, продолжает с нежностью касаться устами беспорядочно по его лицу, пока они едут в лифте, виснуть на нём, скрепляя руки в замок на талии младшего, устраивая подбородок на плече Хо, в то время как тот возится с ключами и входной. Хва слышит скрип петель открывающейся двери соседней обители и испуганно отпрыгивает в сторону. Пожилая бабулька выглядывает с любопытством в бигудях, разглядывая ночную парочку. — Доброй ночи, мисс Ю..., — выпаливает Пак, тут же виновато краснея. Старушенция довольно улыбается. Ей определенно нравится, что молодой человек так её называет, несмотря на преклонный возраст.
— Ой, здравствуй Сонхва. Милок, давно тебя не видела! Аж соскучилась, — задорно смеётся мисс Ю, сразу же хмурясь и делая серьёзное, даже недовольную физиономию, смотря на Хо и цокая языком. — Явился. Снова побитый с фингалами. Ничему жизнь не учит, — старушка машет разочарованно рукой и недовольно кряхтит, а Хва с любопытством смотрит на Чхве. Ему не очень понятны эти странные выпады мисс Ю. Снова? Он вопросительно щурит глаза. — Приходи поболтать на варенье из сакуры, мальчик, — бабулька скрывается в проёме, Пак прощается с пожилой леди, а парни наконец-то попадают в квартиру Чонхо. Хвасон вытирает ботинки о коврик и осторожно проходит за порог. Кот Чонхо в момент оказывается у его ног, вьётся, мурлыкает и Пак сразу же подхватывает животное на руки, прижимая к себе. — Привет, милый лапусик! Ты тосковал по мне?, — Хва треплет котофея за ушком, тискает и чмокает его. Сонхва кидает сконфуженный взгляд на Хо, ему хочется спросить своего парня, что именно имела ввиду мисс Ю, но вместо этого, он идёт на его кухню за перекисью и ватой, отпуская кота, который тут же идет ласкаться к своему хозяину, чтобы поприветствовать его и убежать за Хва.
Потому что Хвасон тоже скрывал кое-что целых два месяца от Чонхо. Например, что дома у него уже нет и он, считай, бомж. Снять квартиру он не может, боясь, что Мияви его вычислит и нашлёт туда своих дружков. Прошлую хату Пак успешно просрал из-за неоплаченных счетов и житья у бывшего. В последнее время он сначала перебивался у Юнхо, но ему стало стыдно смущать его, потому что при нём его друг не мог вести себя привычно с Минги. Поэтому Хва ретировался оттуда, не мешая строить Юну свою личную жизнь. Так что теперь вся квартира Пака — машина и коморка в баре.
— Малыш, хочешь есть? Я могу тебе что-нибудь приготовить, — громко спрашивает Сонхва из кухни.
